Мэри Стюарт - Кристальный грот

О приходе Амброзия говорили, как будто он уже состоялся и стал легендой: так, верно, говорили о походе на Трою четыре поколения спустя после ее падения или о путешествии Иосифа на Тернистый холм близ Авалона. Или о Втором Пришествии Христа — хотя когда я однажды сказал это при своей матушке, она так рассердилась, что я никогда больше так не шутил.

— Ах да, — сказал я, — снова грядет Амброзий, верно? Серьезно, Сердик, зачем Верховный король прибыл в Северный Уэльс?

— Я же сказал тебе. Объезжает земли, заручается хоть какой-то поддержкой перед весной, вместе со своей саксонской королевой.

Он сплюнул на пол.

— Почему ты так говоришь? Ты ведь и сам сакс.

— Это было давно. Сейчас я здесь живу. Да разве не эта желтоволосая сука заставила Вортигерна стать предателем, во-первых? И кроме того, тебе не хуже моего известно, что с тех пор, как она очутилась в кровати Верховного короля, северяне степными пожарами проходят по этой земле, и так будет, покуда он уже ни биться с ними будет не в силах, ни откупиться не сможет. А коли люди правду о ней говорят, то уж будь уверен, ни одному из рожденных в законе сыновей короля до короны не дожить. — Он говорил тихо, но здесь оглянулся через плечо и снова сплюнул, сделав рукой знак от дурного глаза. — Ну, да ведь ты все это знаешь или должен был бы знать, если бы почаще прислушивался к старшим вместо того, чтобы на книги время тратить, да носиться по окрестностям с народцем из Полых холмов.

— Так ты думаешь, я туда езжу?

— Так говорят. Я не спрашиваю. Не хочу знать. Поднимайся-ка.

Последнее относилось к пони; Сердик перебрался через него и взялся за работу над другим боком.

— Поговаривают, саксы снова высадились к северу от Рутупий, и на этот раз просят так много, что такой кусок даже Вортигерну не по зубам. Придет весна, и ему придется драться.

— И моему деду вместе с ним?

— Он на это надеется, разрази меня гром. Ну, если ты хочешь получить свой ужин, то лучше поторопиться. Никто тебя не заметит. На кухне дым стоял коромыслом, когда я час назад пытался перехватить там кусочек.

— А где мой дед?

— Откуда мне знать? — Он воззрился на меня поверх крупа пони. — Что ты еще задумал?

— Хочу поехать с ним.

— Ха! — выдохнул он, и насыпал пони рубленой соломы. Прозвучало это не очень-то обнадеживающе.

Я упрямо настаивал:

— Я мечтаю съездить в Сегонтиум.

— А кто не хотел бы? Я и сам мечтаю съездить туда. Но если ты намерен просить короля… — Он не закончил мысль. — Да уж, пора бы тебе выбраться отсюда кое-что посмотреть, стряхнуть с себя пыль, тебе бы это как раз, да только не вижу я, как это сделать. Ведь не пойдешь же ты к королю?

— Почему бы и нет? Все, что он может мне сделать — это отказать.

— Все, что может?.. Клянусь мошонкой Юпитера, этого мальчишку только послушать. Последуй моему совету, поужинай и ложись спать. И к Камлаху тоже не ходи. Он едва отбился от этой своей супружницы и сейчас вроде горностая, у которого зубы разболелись. Да ведь ты ж не всерьез?

— Лишь тогда тебе по пути с богами, Сердик, когда встанешь на их тропу.

— Да, верно, только очень уж большие у них ножищи, могут и растоптать. Хоронить-то тебя христианским обрядом?

— Вообще-то я не против. Если епископ добьется своего, то, полагаю, христово крещение ждет меня довольно скоро, но до тех пор я формально не признаю ничего.

Он захохотал.

— Когда придет мой черед, то, надеюсь, меня погребут в огне. Это будет почище. Ну ладно, не слушаешь — не надо, но не ходи к нему на пустой желудок, вот что.

— Это я тебе обещаю, — сказал я и отправился добывать ужин. Поев и переодевшись в приличную тунику, я отправился на поиски деда.

К моему облегчению Камлаха с ним не было. Король находился в своей спальне. Развалившись в свободной позе, он сидел в большом кресле перед ревущим пламенем пылавшей в очаге колоды, у ног его дремали два пса. Сначала я подумал, что женщина в кресле с высокой спинкой — Ольвена, королева, но затем увидел, что это моя матушка.

Прежде она вышивала, но сейчас руки ее без движения лежали на коленях; ткань белела на фоне коричневого облачения. Она обернулась и улыбнулась мне, но во взгляде ее я заметил удивление.

Один из волкодавов застучал хвостом об пол, другой открыл глаз, повел взглядом по комнате и снова задремал. Дед сердито глянул на меня из-под бровей, но сказал довольно добродушно:

— Эй, парень, не стой там. Давай же, входи, здесь жуткий сквозняк. Закрой дверь.

Я подчинился и приблизился к огню.

— Могу ли я обратиться к тебе, господин?

— Ты уже обратился. Чего тебе? Бери табурет, садись.

Рядом с креслом матушки как раз стоял табурет. Я отодвинул его, чтобы показать, что не сижу в ее тени, и уселся между ними.

— Ну? Давненько не виделись, верно? Все книги читал?

— Да, господин. — Исходя из того, что нападать лучше, чем защищаться, я перешел прямо к делу. — Я… Я уехал сегодня после обеда и катался верхом, поэтому…

— Куда ездил?

— По тропе, что у реки. Никуда в особенности, для тренировки в верховой езде, так что…

— Только затем туда и ездить.

— Да, господин. Поэтому я не застал гонца. Мне сказали, что ты выезжаешь завтра, господин.

— А тебе что до того?

— Лишь то, что я бы хотел поехать с тобой.

— Ты бы хотел? Ты хотел? С чего бы это вдруг?

Добрая дюжина ответов, равно приемлемых, теснилась у меня в голове, так и просясь на язык. Мне показалось, что матушка смотрит на меня с жалостью. Я знал, что и дед ждет моего ответа с безразличием и нетерпением, лишь немного смягченными весельем. Я сказал просто правду.

— Потому что мне уже больше двенадцати лет и я ни разу не покидал Маридунум. Потому что я знаю, что, если мой дядя поступит, как он намерен, я вскоре буду заперт — в этой долине или где-нибудь еще, чтобы изучать богословие, и прежде чем это случится…

Грозные брови насупились.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что не желаешь учиться?

— Нет. Больше всего на свете я хочу учиться. Но учение приносит больше пользы, если тот, кто учится, видел хотя бы частицу этого мира — поистине, господин, это так. Если бы ты позволил мне поехать…

— Я еду в Сегонтиум, об этом тебе говорили? Это не праздничный выезд на охоту, это длинная поездка, трудная, и для слабых ездоков в ней места нет.

Смотреть, не отводя взгляда, в яростное сияние его голубых глаз было не легче, чем поднимать тяжести.

— Я много ездил верхом, господин, и сейчас у меня хороший пони.

— Ха, да, объезженный для Диниаса. Что ж, с таким ты еще справишься. Нет, Мерлин, дети не едут.

— Значит, ты оставляешь Диниаса здесь?

Я услышал, как матушка сглотнула, и голова моего деда, уже обращенная было в другую сторону, рывком повернулась ко мне. Кисти рук деда на подлокотниках сжались в кулаки, но он не ударил меня.

— Диниас — мужчина.

— А Маэль и Дуах едут с тобой, господин?

Эти два всюду сопровождавших его пажа оба были младше меня. Матушка заговорила было что-то задыхающейся скороговоркой, но дед движением руки заставил ее умолкнуть. В яростных глазах его под нахмуренными бровями появилось удивленное выражение.

— Маэль и Дуах полезны мне. А с тебя какая польза?

Я спокойно посмотрел на него.

— Доныне мало какая. Но разве тебе не сообщали, что я говорю на языке саксов не хуже, чем по-валлийски, читаю по-гречески, и моя латынь лучше, чем у тебя?

— Мерлин, — начала было матушка, но я не обратил внимания.

— Я добавил бы бретонский и корнийский языки, но сомневаюсь, что от них будет польза в Сегонтиуме.

— А не скажешь ли мне, — сухо осведомился дед, — с чего это мне разговаривать с королем Вортигерном на языке ином, нежели валлийский, при том, что сам он из Гуэнта?

По его тону мне стало ясно, что я победил. Позволить себе опустить глаза было все равно, что с отойти с поля выигранного сражения. Я задержал дыхание и произнес очень кротко:

— Нет, господин.

Он расхохотался лающим смехом и выбросил вперед ногу, перевернув одну из собак.

— Что же, может, в конце концов, есть в тебе что-то и от нашего рода, несмотря на твой облик. По меньшей мере, у тебя достало характера наступить на хвост старому псу в его логове, когда тебе это понадобилось. Хорошо, можешь ехать. Кто у тебя в слугах?

— Сердик.

— Сакс? Скажи ему, пусть снарядит тебя в путь. Мы выезжаем с первым светом. Ну, чего еще ждешь?

— Я хочу пожелать спокойной ночи моей матушке.

Я поднялся с табурета и подошел поцеловать ее. Я нечасто делал это, и она, кажется, удивилась. Позади дед резко бросил:

— Не на войну едешь. И трех недель не пройдет, как вернешься. Убирайся.

— Да, господин. Спасибо тебе. Спокойной ночи.

Выйдя за дверь, я простоял неподвижно, опершись о стену, целых полминуты, прежде чем удары сердца понемногу замедлились и из горла ушел комок. Лишь тогда тебе по пути с богами, когда встаешь на их тропу. А это требует мужества.