Андрей Посняков - Крест и порох
– Ты ведь больше не боишься, Тертятко-нэ, что нас съедят, правда? – с неожиданной злостью спросила Митаюки. – С нами собираются делать совсем, совсем другое.
Снаружи доносился шум, веселые крики, разговоры, протяжные напевы, слышался треск костров. У девушек же, в их деревянной скале, быстро темнело и становилось зябко.
Наконец внизу послышался шорох, женский смех, мужской голос. Двое местных поднялись сперва к пленницам, а потом и дальше, наверх. С легким стуком закрылось отверстие в потолке. Вниз посыпалась пыль.
– Кто-то пришел домой… – Душу девушки наполнила невыносимая тоска. Она понимала, что больше уже никогда не увидит ни родного чума, ни сестры, ни отца с матерью. Ее жизнь, ее судьба закончились. Все. Теперь ее больше нет.
Снова послышался шум внизу, наверх тяжело забрались трое дикарей, отползли к стене, упали и сразу громко захрапели. Чуть позже поднялся еще один, наткнулся в темноте на Митаюки-нэ, довольно хрюкнул, пристраиваясь рядом, и стал неторопливо, по-хозяйски лапать. Запустил руку сперва за ворот, но тот оказался узким. Тогда дикарь сунул ладонь под подол, стиснул пальцы между ног, покачивая кистью и что-то шепча. Потом начал раздеваться.
Девушка терпеливо ждала неизбежного. Больше ей ничего не оставалось. И не ей одной. В темноте было хорошо слышно, как сюда залезают еще мужчины, разбирая других пленниц.
Сильная рука задрала ее кухлянку выше, лицо стали покрывать поцелуи. Между ног поместилось тело, внизу живота ненадолго стало горячо, а потом тело пронзила короткая острая боль. Митаюки-нэ вскрикнула, выгнувшись дугой. Рядом эхом откликнулась Тертятко-нэ, что-то весело крикнул ее дикарь, а мужчина Митаюки навалился на нее сильнее, словно пытаясь пронзить насквозь.
К счастью, больно больше не было.
Устав мучить свою жертву, дикарь вытянулся рядом, крепко ее обнял, прижал к себе и мерно засопел. Однако в разных концах деревянного чума шум и сопение, девичьи стоны продолжались еще долго. Митаюки уснула еще до того, как все это закончилось.
Рассвет принес пленницам новые ласки. Ночевавшие рядом с ними дикари поутру снова стали целовать их и тискать, что заканчивалось понятно чем, и если вечером Митаюки мучил только один бородач с серьгой в ухе и густыми бровями, то теперь, едва тот ушел – на нее набросились еще двое мужчин. Те, что вчера все удовольствие проспали.
Плохо быть красивой – на остальных пленниц они даже внимания не обратили.
Закончив свое мерзкое дело, насильники ушли, но через некоторое время оба вернулись, с новыми шкурами и беленькими деревянными щепами, принялись деловито обивать кожей стены, вколачивая толстые короткие щепки в трещины стволов. Трудиться на пару им показалось неудобно, и потому дикари развязали пленницам руки, жестами показали, как прижимать шкуры, после чего работа пошла намного быстрее. В помещении сразу стало заметно теплее и темнее – исчезли щели, через которые сочился свет, но и задувал ветер.
Израсходовав все щепки, дикари стали тискать пленниц, хватая то за грудь, то за попы – но все обошлось на сей раз несколькими щипками. Побаловавшись, работники ушли, забыв связать пленницам руки.
Митаюки, пользуясь случаем, вскарабкалась по лестнице, толкнула в сторону щиток, закрывавший отверстие, забралась выше.
– Ты куда, Ми? – с тревогой спросила снизу Тертятко.
Девушка не ответила. Она ничего не боялась – ведь жизнь все равно закончилась. И потому насытить возникшее вчера любопытство показалось ей хорошей мыслью. Ну, убьют ее за бегство, и что? Хуже ведь все равно уже не будет.
В чуме над пленницами, на широкой мохнатой шкуре спали, обнявшись, обнаженные дикарь и дикарка. Бледные, как речные черви, с волосами странного осеннего цвета, будто у готовой опасть листвы. Рядом была одежда, два кувшина, еще какие-то вещи. Похоже, для этих двоих здесь был дом. И вчера они так намаялись, что не проснулись даже при ее не очень-то тихом появлении.
Этот чум не был самым верхним, выше шла еще лесенка. Митаюки поднялась по ней, толкнула очередной щит, закрывающий отверстие и… И встретилась взглядом с бородачом с серьгой, что стоял на фоне синего неба, опираясь на толстое копье со сверкающим наконечником.
Девушка замерла, прислушиваясь… Но в простых и ясных чувствах дикаря не заметила ничего, кроме удивления. Ни злобы, ни даже простого недовольства бегством пленницы с положенного места. Тогда она двинулась дальше и оказалась на крыше странного сооружения.
Здесь было так высоко, что Митаюки ощутила себя птицей! Можно было увидеть мир вокруг так далеко, что дух захватывало. Впереди – наверное, в дне пути – тянулась полоса леса. Перед ней несколько рощиц, коричневых болотин, синих озерных окон, обширные пространства, покрытые пнями. Влево и вправо белая от пены полоса берега из перемешанного с камнями песка. А сзади раскинулось огромное, бескрайнее море, о котором, как все воспитанницы Дома Девичества, Митаюки слышала из рассказов мудрых шаманок – но даже представить себе не могла, как это море выглядит, какое оно величавое и раскачивающееся, как пахнет зеленью и солью, какой холодный ветер с него дует…
Митаюки невольно поежилась – и тут случилось невероятное! Дикарь, который насиловал ее и лишил чести, который изгалялся над нею вечером и утром – этот дикарь вдруг скинул с плеч просторную накидку и укутал ею продрогшую на ветру пленницу. Девушка замерла, не зная, что делать, – но мужчина ничего и не ждал. Он продолжал прогуливаться по крыше, внимательно глядя по сторонам.
«Если бы воины сир-тя были так же внимательны, ничего бы не случилось!» – подумалось девушке, и она зло сжала кулачки.
Под ногами послышался смех, ленивая перебранка, потом стук. Похоже, в верхнем чуме дикари тоже решили обить стены от ветра. Митаюки опустила глаза и невольно схватилась за край крыши. Она находилась столь высоко, что люди внизу, внутри строения и на берегу, казались совсем крохотными. Там горело несколько костров, бурлили котлы. Девушка сразу с новой силой ощутила, как подвело живот. Она тронула бородача за плечо, показала ему пальцем в рот, пожевала, снова показала. Тот открыл небольшую сумочку, висящую на поясе, достал ломоть вяленого мяса размером с половину ладони, протянул пленнице.
Еще никогда в жизни сушеное мясо не казалось Митаюки таким вкусным! Вкуснее любых запеченных в травах угощений, вкуснее зажаренных над костром окороков, вкуснее копченых вареных изысков… Жалко только, быстро кончилось.
Девушка жалобно посмотрела на воина. Тот пожал плечами и указал рукой вниз, на площадку с котлами. Митаюки облизнулась, сняла с плеч накидку, сложила, опустила к ногам бородача, поклонилась – и стала спускаться вниз.
Внутри огромнейшего дикарского строения все были заняты делом. Кто-то колол дрова, кто-то таскал воду, кто-то обтесывал стволы, кто-то кроил кожу. Со всех сторон доносились стуки, шорохи, бодрая веселая перекличка. Все это ничуть не напоминало жизнь окраинных людоедов, какой она представлялась из рассказов воспитательниц. Дикари не сидели угрюмыми возле костров, кутаясь в обрывки шкур и жаря на палках мясо над огнем, не спали в гнездах из сваленных камней, не дрались между собой из-за костей или украденных одежд. Скорее наоборот. Они строили себе такие чумы, о каковых сир-тя не могли даже помыслить, были веселы и безмятежны, а их воины, наоборот, внимательны и умелы.
– Горе тем, кто не ищет битвы, ибо битва сама придет к ним… – девушка пробормотала себе под нос еще одно предсказание злой ведьмы.
На бродящую без присмотра пленницу внимания никто не обратил. Не хватали, не вязали, не пытались остановить. Хотя Митаюки и видела в углу строения открытый наружу проход. Всего несколько шагов – и она на свободе!
Вот только куда бежать, не зная дороги? Как пробраться через непролазные дебри, как выжить, не умереть с голоду, не попасть в лапы менквов, просто не сломать ноги в нехоженых буреломах?
– Эй! Эй, ты! – Юная шаманка почувствовала, что обращаются к ней, повернула голову и увидела невысокую чернобровую бледную дикарку с непривычно вытянутым лицом, с повязанной тончайшей материей головой и в так же тонко плетенной малице с красными рисунками, поверх которой была накинута другая, обычная, из оленьей кожи. Дикарка указывала Митаюки на полную рыбы корзину с двумя ручками, явно прося помощи.
Девушка колебалась всего пару мгновений – потом махнула рукой на родовитость, на достоинство сир-тя, взялась за вторую ручку и вместе с дикаркой понесла тяжелую корзину к морю. Ведь Митаюки-нэ, считай, была уже мертва. Теперь поздно беспокоиться о чести и утверждать свое достоинство. Теперь ей оставалось лишь умереть до конца – либо проявить полное смирение судьбе, остановившись на самой границе Нижнего мира…
На берегу женщины надежно пристроили корзину между крупными валунами, после чего дикарка взяла одну из рыбин, вытянула из ножен тонкий сверкающий клинок, присела возле воды и принялась потрошить добычу, потом чистить, споласкивая морской водой. Митаюки огляделась, подобрала удобный окатыш, другим в несколько ударов сбила его край на скос и пристроилась рядом, тоже рассекая брюшину рыбешек острым сколом камня, ополаскивая, сдирая чешую.
