Сергей Лукьяненко - Искатели неба (сборник)
– Да, – кратко ответил иудей.
– И как ты думаешь, знают уже незваные гости о нас?
– Любому из своих людей я бы доверился как брату, – ответил капитан. – Любому – когда он один. Но на шхуне два десятка человек. И каждый подумает – «я смолчу, а другой – расскажет». Жадность погонит их к преторианцам и гренадерам. Не удивлюсь, если они будут стукаться лбами, подходя к казармам.
– Значит, за нами уже идут, – решил Жерар. – Нужны лошади.
Но лошадей не было. В очередном селении, переплатив вдвое, мы смогли купить трех ослов, на которых и усадили самых слабых. Повозка отвернула в сторону, и нам с ней было не по пути.
Шли ослы ничуть не быстрее пешего. Нам помогли бы хорошие лошади, что, без сомнения, были у преследователей. Но в этих бедных краях лошадь была слишком вызывающей роскошью, доступной лишь в городах.
И мы продолжали идти, под палящим солнцем, по дороге, что вилась пустынными каменистыми равнинами, мимо редких селений, жмущихся к речушкам и озерцам. В полдень, в одном из селений, мы поели на местном постоялом дворе: под соломенным навесом, окруженные десятком любопытствующих детишек. Рыбный суп, острый козий сыр, оливки, кисловатое сухое вино – не слишком обильный обед, но все равно трудно было заставить себя подняться и выйти из прохладной тени.
В этой деревушке мы купили еще двух ослов – для Маркуса и Йенса. Долгая жизнь в подземельях не пошла тюремщику впрок, он едва волочил ноги.
Не было никакого смысла пытаться скрыть наше продвижение. Жители селений, мимо которых мы проходили, крестьяне на полях, останавливающиеся чтобы перевести дух и провожающие нас взглядом, пастухи, охраняющие козьи стада, – всех не подкупишь.
Я шел рядом с ослом, на котором восседал Антуан. Выставив вперед длинные ноги, летун озирал окрестности, временами разражаясь приступом кашля. Казалось, что никакие сомнения и страхи его не гнетут.
– Антуан… – тихонько позвал я. – У тебя случалось такое, что ты стремишься к какой-то цели, преодолеваешь препятствия, но когда добиваешься своего – радости не испытываешь?
– А кто сказал, что в конце пути будет радость? – Антуан достал из кармана платок, стал аккуратно завязывать на голове, прикрывая от солнца лысину.
– Но если стремишься к чему-то – значит, хочешь хорошего. Разве не так?
– Всю жизнь я мечтал летать, – ответил Антуан. – Это мое счастье, но не радость. Радость – глоток воды в жаркий день, уютное кресло вечером после тяжелой работы, долгая беседа, когда ты истосковался по умному собеседнику. Счастье – совсем другое. Путешественник счастлив, поднявшись на высокую гору. Но он не радуется, он знает, что ему предстоит долгий и тяжкий обратный путь. Радость – это итог. Счастье – это путь.
– Я не о том, Антуан! Бывало так, что ты сделал все, как хотелось, но понимал – это неправильно?
– Вот ты о чем… – Антуан окинул меня насмешливым взглядом. – Чтобы добиться чего-либо, человек должен захотеть. Небо жило в моих мечтах задолго до того, как я впервые сел в планёр. Я грезил небом, парил над облаками, птицы летели рядом со мной, а друзья махали руками с земли – крошечные, будто песчинки на морском берегу. Я еще не летел, но я уже был в небе. Крылья росли во мне. Мой первый полет стал счастьем, но не радостью. Продолжением корней, стеблем, поднявшимся к небу. И так во всем, Ильмар. Ты выбираешь путь. Строишь свой корабль, сеешь хлеб, видишь лицо любимой, говоришь с друзьями – вначале в своей душе. Ты еще не понимаешь, что тянет тебя вдаль. Но где-то в твоей душе плотники строят будущий дом, а друзья говорят несказанные слова. Зерно не знает, что ему суждено стать стеблем. Даже в зерне живет цель, но из тернового зерна вырастает лишь терн, а из зернышка кедра – кедр. Человек же все решает сам. Он думает, что строит дом, а он всего-то строит себя! Он думает, что добивается успеха, а он лишь заставляет сорняк превратиться в хлебный колос. Но если ты никогда не видел колоса – как ты отличишь его от пустой травы? Я знал человека, он строил дом. Он жил в маленькой деревне, честно и тяжко трудился, но однажды нежданное наследство дало ему возможность осуществить свою мечту. «Я построю дом, который будет лучшим домом под солнцем!» – сказал он. И он строил дом, оглядываясь на окрестные хижины. Огромный дом из лучшего дерева, с самым крепким тростником на крыше, с самыми большими окнами, затянутыми слюдой, с самым большим и теплым отхожим местом во дворе. Соседи в восхищении смотрели на него, не понимая, что он построил всего лишь большую хижину. Я был у него в гостях, сидел за его столом и думал лишь одно – только бы хозяин не решил посетить город! Ведь тогда он поймет, что стены строят из камня, крышу кроют черепицей, в окна вставляют стекла. Он оглянется на построенный дом – и поймет, что это лишь хижина. «Есть ли такие дома в городе?» – спросил он меня. В глазах его было беспокойство. И я ответил «нет». Но потом я узнал, что он все-таки поехал в город…
Я не спрашивал, что стало со строителем – если он был на самом деле, если Антуан не выдумал его в один миг, отвечая на мой вопрос. Но Антуан, помолчав, продолжил:
– Когда человек ставит неслыханную цель – он всегда рискует ошибиться. Ему не с чем сравнивать. Он может не понять того голоса, что звучал в нем. Голоса духа, оплодотворяющего разум. Так и строитель из безвестной деревни: он хотел стать кедром, но стал лишь терном. Стремился к большему, чем мог сделать. Но разве его труд был напрасен? Если кто-то другой захочет возвести дом – он уже не примется строить большую хижину. Он спустится с диких гор, пройдет шумными городами. И вернувшись домой, вначале заложит фундамент из камня.
– Трудно строить из камня, Антуан.
– Строить всегда трудно, – сказал он. – Когда ты голоден и тебе нужно поле, ты выжигаешь лес. Становишься огнем – и вековые деревья вмиг превращаются в золу. Но наступает день, когда ты понимаешь – тебе нужны деревья. Строить дом, топить очаг, укрываться от зноя. И ты сажаешь лес. День за днем, год за годом. Зная, что при твоей жизни лес не поднимется. У тебя есть цель, но ты ее никогда не достигнешь. Ты можешь думать лишь о тех, кто придет за тобой. Становишься одним целым со всем миром, с прошлым и будущим. Ты отказываешься от радости ради счастья. Ильмар, ты замечал, как часто мы путаем радость и счастье? Говорим об одном, а хотим совсем другого. Мать гордо говорит, что ребенок – ее главная радость, а сама выплакивает глаза у колыбели, когда младенец болеет; ругает дитя, когда оно шалит; сокрушается, когда ее чадо вырастает и перестает слушаться. А ведь ребенок не радость, а счастье! Поэт говорит, что стихосложение – его радость, а сам не спит ночами, ища единственное нужное слово; курит гашиш, потеряв вдохновение; мечется от женщины к женщине, пытаясь понять, что же такое любовь. А ведь написать строки, которые переживут века, – это тоже не радость, это всего лишь счастье! Садовник в своем саду, живописец у полотна, моряк у штурвала – это вовсе не радость! И человек мечется, не понимая, где же грезившаяся ему радость. Боясь понять, что счастье не равноценно радости. Что нельзя их путать, как нельзя путать Слово, владеющее мертвым, и слово, что говорят живым!
Я споткнулся и схватился за Антуана, чтобы не упасть.
– Совсем я тебя уморил? – спросил летун.
– Нет, Антуан.
Я боялся посмотреть ему в глаза. Оторвать взгляд от пыльной дороги, которой, быть может, ступал и сам Искупитель.
– На меня порой находит. – Антуан засмеялся. – Наш добрый лекарь уже полвека насмешничает над страстью вещать, но, видно, это неистребимо.
– Спасибо тебе, – сказал я.
Маркус, чей ослик трусил впереди, оглянулся.
Мальчик, желающий счастья для всех, ободряюще кивнул нам.
Я улыбнулся ему в ответ.
А потом огляделся – будто впервые. Будто шел до того с завязанными глазами, как в каменных катакомбах Урбиса перед встречей с Пасынком Божьим.
Прозрачная голубизна – шатер неба над головой. Колышущееся марево – недостижимый горизонт перед глазами. Сухая холмистая равнина, пыльная дорога – под ногами.
Тысячи лет.
Люди, тянущие плуг. Люди, строящие дома. Люди, растящие детей.
Люди, несущие меч. Люди, жгущие города. Люди, ведущие рабов.
Что нам надо – радости или счастья?
Солнце клонилось к закату, когда Маркус стал нервничать.
Наверное, это заметили не все. На первый взгляд, наоборот, чудилось, будто мальчик задремал, вцепившись в нехитрую упряжь ослика, лишь иногда вздрагивал, просыпаясь. Но мне почему-то казалось, будто это не сон.
Дорога все сильнее и сильнее забирала в гору, в холмы. Конечно, не такие это кручи, как в Альпах или китайском Тянь-Шане, но нет ничего более выматывающего, чем долгий и медленный путь вверх. Кажется, будто вытягивают все жилы – с каждым шагом, с каждым вдохом.
Налево – пустыня, долгий пологий откос, лишь на горизонте видна зелень садов. Направо – крутой холм, поросший чахлым кустарником и редкими деревцами, с единственной тропкой, вьющейся вверх по склону.
