Все против всех (СИ) - Романов Герман Иванович

— Какие же тупые «царевичи», не понимают, что царику такие «родичи» не нужны, он сам самозванец, — поляки откровенно веселились. А Рубец Мосальский еще раз посмотрел на горделиво стоявших «царевичей», мать их «племянников» сидящего перед ними в кресле побагровевшего «государя». Еще бы не разозлится «Дмитрию Ивановичу» — перед ним стояли «сыновья» двух ранее умерших наследников царя Иоанна Васильевича. Слева ухмылялся «Лаврентий Иванович», ражий детина в богато расшитой однорядке со следами крови — видимо снял с убитого дворянина. А справа с усмешкой взирал на «дядю» «Августин Федорович» (вот же выбрал имечко) — сухой как жердь мужичонка с испитой мордой, в расшитом кафтане, что был «позаимствован» на «большой дороге» с дородного купчины.

— Пришли тебе послужить верой и правдой, государь! Посмотреть на родного дядюшку, поклонится земно!

Сцена колоритная — три «вора» собрались воедино, «родственнички»! «Сейчас их количество резко поубавится», — подумал князь и тут же «Дмитрий Иванович» взревел медведем, видимо, осознал «царик», что дальнейшее промедление для него смерти подобно:

— Да вы самозванцы окаянные и бляж…и воры! Эй, слуги мои верные! Повесьте их немедленно, пусть дальше на меня смотрят! А казаков жалую за верную службу двумя рублями каждого!

На «племянников» тут же набросились их же товарищи по разбою, вывернули руки, стали вязать, сорвав сабли. Те вначале обомлели от такого обхождения, но тут сообразили, что «дядюшка» не шутит. И попытались высказать ему в лицо все, что думают, искренне и честно.

— Да ты сам вор и самозванец…

— Я настоящего Дмитрия Ивановича в Москве видел, а ты в него рылом не вышел, су…

Вот только сказать ничего не успели, им тут же заткнули рты с гнилыми зубами, всунули головы в петельки, перебросили веревки через толстые сучья и рывком подняли, ухватившись многими руками. «Царевичи» взмыли в небо и смешно задергали ногами, а царик посмотрев на их мучения, вскоре удалился, в сопровождении большой свиты из польских панов, русских дворян с боярами, казачьих атаманов.

— И этому вору я служу, — пробормотал Василий Михайлович, с тоской вспоминая прежнего «Дмитрия Ивановича», того самого, что первым был. И воспоминания нахлынули мутной волной…

Был он воеводой в далекой Сибири, срубили его люди там Мангазейский острог. Но неожиданно отозван в Москву, где царь Борис Федорович назначил его вторым воеводой в Путивль. Эта была тяжкая обида — его, князя, подчинили окольничему Мишке Салтыкову. Потому повязал того и обезоружив две сотни стрельцов, сдал город царевичу Дмитрию. Таковым он его считал тогда — ловкий и обходительный юноша, прекрасно образованный, властный — настоящий сын грозного царя. И спас его в битве, отдав своего коня и заслужив доверие, с чином боярина. Когда царь Борис внезапно умер, царь Дмитрий отправил его в Москву — вот тогда Рубец Мосальский понял, что имеет дело с самозванцем. Ибо поручили ему ехать в Выксинский монастырь и убедить там инокиню Марфу, Марию Нагую в мире, вдову Иоанна Васильевича, признать царевича Дмитрия прилюдно сыном.

Наступило прозрение, но все же уговорил монашку!

Натворил Василий Михайлович в столице злых дел со своими людьми. Патриарха Иову схватили прямо в Успенском соборе во время литургии, выволокли с позором и на простой телеге отправили в монастырь. Затем он спокойно смотрел, как удавили молодого царя Федора, и придушили вдовствующую царицу. Всех Годуновых развезли по острогам, а некоторых побили до смерти. Пожалел лишь Ксению Борисовну — красивая царевна врезалась ему в память, пока он держал ее в своем доме, дожидаясь самозванца. А когда тот прибыл, то такое началось…

— Ох, нарекут меня люди «Окаянным», — тихо прошептал князь, ругаясь сквозь зубы самыми черными словами…

Лагерь в Тушино, где в июне 1608 года расположилось войско Лжедмитрия II, со временем превратившийся во вторую столицу русского государства. «Царика» признала большая часть русских городов, отсюда выходили отряды чтобы жечь и разорять непокорные местности, что продолжали держать руку царя Василия Шуйского. началась долгая и кровопролитная междоусобица, настоящая гражданская война.

Глава 16

— Времена не те, а люди все те же — «разводят», обманывают, предают, на чужом горбу в рай въезжать любят. Одно и то же, не стоит думать, что природа человеческая станет лучше.

Иван усмехнулся, вспомнив девчонку, которая пыталась «развести» его на приданное, подстрекаемая собственным дедом. Губа не дура, что сказать. Деньги глаза застят — два рубля копеечками неплохой куш, столько хорошая коровенка стоит, ибо в смуту цены на скотину поднялись. Но за ту же сумму можно юную холопку купить с потрохами, причем девчонку с радостью продадут ее же родные под кабальную запись. Ибо девка лишний рот, прибыли с нее никакой, одни затраты на приданное. Единственный вариант за примака ее отдавать, за бобыля «перекатного» — тогда в семье дармовые рабочие руки появятся, совершенно бесплатные.

Хорошо, что в баньке ничего не случилось — Митяй пришел, кваса принес — ядреного и шипучего, такого Иван никогда не пил — с горчинкой, на репе настоянного. И чуть ли не вытурил сестру из баньки. Нет ничего зазорного, что девка мужчину моет, но мальчишка чуть позже насчет цен просветил, и Князев только ахнул, сообразив, как его «развести» попытались. Хорошо, что «сделка» не состоялась. И причину подыскивать не нужно — «невместно князю». А вот Малой ему нужен — показал себя хорошо, и пусть пока в услужении, но вот выкупить его у старика можно и нужно — Сенька в полной власти над своими чадами и домочадцами. А мальчишка к знаниям тянется, счет осваивать стал, помощником во всех делах старается быть. И будет человек верный, ибо он для него авторитетом стал. Теперь его самого в деревеньке не удержишь — парень свою дорогу в жизни выбрал.

— Княже, еще немного, и вот за тем леском обитель будет. Крест на колоколенке виден, если приглядеться.

Малой ехал на дедовской лошадке охлюпкой, без седла, которого в хозяйстве у старика и отродясь не имелось. Да и зачем крестьянину оно — на конях пахать нужно, в телегу запрягать, а не разъезжать, подобно дворянину или казаку. Тут скакуны нужны, не пузатые кобылы, или мерины, что из всех аллюров предпочитают только шаг.

— Ясно, — Князев посмотрел на рощу, и действительно над кронами деревьев нашел взглядом крохотный крест — расстояние изрядное, с версту будет. Он отправился в поездку в монастырь с двояким чувством — с одной стороны радовался, что наступит хоть какая-то определенность, а с другой отчетливо понимал, что после тайной встречи с келарем Авраамом события могут понестись «вскачь» — на земле Смута, и кровь рекою льется. А он один в этом мире, и положится не на кого, кроме этого мальчишки, что всячески стремиться ему помогать, причем изо всех сил, и с радостью, хотя дед два алтына с копеечкой стребовал за «услужение» на четыре седьмицы — то есть за месяц. И чуть повернувшись в седле, Князев спросил мальчишку:

— Я тебя выкуплю, вот только три рубля найду и грамоту составим. Мне верно служить будешь?! Слугою, али боевым холопом, коли до схватки дойдет?! Не струсишь?!

— Живот положу, крест в том целую, — мальчишка тихо ответил, без всякой аффектации, как серьезно принятое решение, а тут рано взрослеют. Кабальные грамоты ведь разными бывают — человек может продать в обельные холопы, без всяких прав, за определенную сумму. Но чаще всего холопами закупы становятся — в долг взяли деньги под урожай, а вернуть в срок не смогли, вот и пиши пропало. А есть грамотки, что на договора более похожи, там условия уговариваются, как и кем служить, и за какую плату или содержание, а также срок. Вот только мальцы такую запись составить не могут, за них решение «большак», то есть старший в роду или семье, принимает. А тот это тогда делает, когда продажа продиктована обстоятельствами — допустим большим долгом, отдать который невозможно. Вот и отдают в холопы собственных детей, прежде вольных.