Слава для Бога (СИ) - Дед Скрипун
Так и летели ежедневной птицей науки знания смерти. День ото дня клинок учителя сверкал, осыпая отчаянно обороняющегося ученика. Слева, справа, снизу, сверху. Даже Перун с такой скоростью не метал молнии, как кузнец разил тяжелым клинком своего ученика. Богумир крутился юлой, ставил блоки, уворачивался, приседал, подпрыгивал и уклонялся, но жало оружия учителя все равно царапало кожу, намечая место, куда в реальном бою должна прилететь смерть.
- Сегодня уже лучше, но все равно слабо. Гонять тебя еще и гонять. Сырой ты, аки глина. Даже обжигать тебя еще рано, потрескаешься. Надо на солнышке подержать, повялить, временем да тренировкой закалить. Все с мечем на сегодня. Иди, выводи Стрелку из конюшни.
Стрелка. Шутник кузнец, видимо в насмешку дал такое стремительное имя кобыле-тяжеловозу. Рыжая, с длинной, тщательно расчесанной, заплетенной косами гривой, абсолютно флегматичная лошадь, которой было все едино: «что под седлом идти, что телегу тащить», единственное, чего ее нельзя было заставить, так это перейти в галоп, скорости в ней было чуть больше чем в черепахе.
Мощные как тумбы ноги, со здоровенными копытами, покрытыми как колоколами длинной вычесанной до блеска шерстью, словно метлой метущие снег, лениво переступали в неторопливом аллюре, и могли вот так, никуда не торопясь и не зная усталости идти, и идти вперед.
Седло смотрелось на ее могучей спине несуразно, как на корове, но это нисколько не смущало ни учителя, ни ученика. Их все устраивало, скорость придет потом, с опытом, а пока они медленно, и упорно отрабатывали основы джигитовки, оттачивая каждое движение до автоматизма, повторяя раз за разом одни и те же действия.
- Конь в бою, это продолжение твоих же ног. Ты должен почувствовать его сердцем, душой слиться. – Перв стоял, рядом похлопывая Стрелку по крупу. - Полюбить его сильнее чем девку любишь, позаботиться, гриву расчесать, в реке искупать, почистить стойло, да навоз вынести собственными ручками, яблочком угостить, аль морковкой, и он ответит тебе дружбой верной, не подведет в бою, из смерти неминучей при надобности вынесет, жизнь спасет. По весне, в город съездим, присмотрим тебе конягу подходящую, есть у меня знакомец, цыган – Путятка, у него лучшие кони в княжестве. Он их откуда-то с востока гоняет, говорит, что сам разводит, но брешет, не верю я ему. Ворует небось. Ну да боги ему в этом судьи. Все на сегодня, скидавай седло, почисти кобылу, и в дом приходи, ужинать да спать. Завтра новый день.
Дальше счастливый вечер вдвоем со Славуней. Очередная сказка под мерцающую свечу и храп учителя. Наполняющаяся нежностью душа. Закрывающийся, засыпающий от усталости взгляд, ее улыбка, голубые глаза и: «Сладких снов», — как усталое прости, а дальше снова выпрыгивающее из мрака сновидений утро, и новый, тяжелый день, и так по кругу без остановки.
***
- Ты думаешь, я забыл, что по твоей милости в ухо схлопотал, опозорился и товарища лишился? Нет юродивый, я все помню. – Он подловил его на пути от деревенского капища, куда Перв послал ученика отдать требы Мокоши, помолиться богине и попросить о здравии дочери. Кузнец частенько его посылал с дарами к богам, так как считал, что блаженного они должны услышать и помочь в горе.
Видно, что раскрасневшийся Ярец бежал, торопился поквитаться, пока никто не видит, и свидетелей его гнусных деяний не будет. – Я обид не прощаю. – Он выхватил из-за пояса длинный нож, и оскалился в подобии улыбки. – Ты сдохнешь, убогий, а я оттащу труп в лес, где его сожрет зверье. Видаков нет, нам никто не помешает, и на меня не укажет. А насчет тебя… Так ты сам ушел. Сбежал. Скажу, что жалился мне намедни, что загонял тебя кузнец, что сил уже нет терпеть, и ты от него удрал. Мне поверят. Ты же блаженный, а что у таких, как ты в голове, даже боги не знают. Какой с дурня спрос.
- Ты вроде умный парень, Ярец. Зачем тебе такой груз на душу. Убийство, это плохо. Подло это, вот так, по тихому, как тать, смерти ближнему желать. Все уже забыли тот случай на реке. Тебе тоже пора забыть. Давай мириться. Я не хочу вражды. – Богумир протянул ладонь. – Пожмем руки и станем друзьями. Не глупи.
Друзьями? Нет… Убью и забуду. – Его губы растянулись ненавистью, оголив мелкие острые зубы. – Молись Морене, что бы приветила тебя в мире Нави. Время твое вышло, юродивый, зажился ты на этом свете. Я обид не прощаю.
- Не глупи! Остановись! – Крикнул ему в лицо Богумир, но было уже поздно. Ярость затмила убийце разум. Обида плохой советчик.
Все произошло молниеносно. Это только в книжках, кино и играх противники режут друг друга часами, без устали и перерывов кромсая тела в нескончаемом танце сталью, в реальности же, схватка — это лишь кровавый миг. Мгновение, отделяющее жизнь от смерти.
Противник ловко, привычным движением, крутанул в руках кинжал и атаковал. Тренировки Перва не прошли даром. Тело само все сделало, быстро и без раздумий. Шаг в лево, плавный перехват кисти, рывок, улетающий в сугроб нож, хруст ломаемого запястья и согнутым большим пальцем ладони, превратившимся в копье, удар в горло соперника. Никаких раздумий, одни инстинкты, в такой миг или ты останешься жив или соперник.
Ярец, словно налетев на стену, откинулся назад, вытянув ноги, и рухнул в подтаявший снег, скребя ногтями наст, изогнулся и захрапел кровавыми пузырями, ловя, как выброшенная на берег рыба судорожным ртом непослушный воздух.
- Как же так… – Побледнел Богумир. – Я не хотел… – Он, понимая, что сам помочь умирающему не в силах, схватил того на руки и бросился в деревню. Паника затмила разум. Он первый раз убил человека. Убил вот так, напрямую, собственными руками, а не наблюдая смерть с высоты далекой Прави. Оттуда это выглядит иначе, не так страшно и кроваво, как здесь, где прямо перед твоими глазами человек корчится в предсмертных муках. – Волхва! Быстрее волхва!! Я убил! Надо спасти! Он умрет!!! – Орал он и бежал, по улице, а за ним, выскакивая из домов, бежали люди. Быстрее на площадь, только там есть возможность сохранить жизнь. То, что сохранять ее предстоит врагу, не приходило изгнанному богу на ум, это было сейчас не важно.
Кто-то забрал из его рук тело. Кто? Он не видел. Мир застелил туман помутившегося сознания, а когда он рассеялся, то реальность заполнилась недоуменным, злобным гомоном навалившегося на разум пространства собравшейся вокруг толпы селян.
У дома Строга, деревенского волхва, собралось все жители деревни. Перв со Славуней находились там же и стояли рядом с растерянным Богумиром, пытаясь его привести в чувства и успокоить.
Гомон толпы мгновенно стих, когда на порог дома волхва вышли: сам угрюмый хозяин, злой староста селения Любомир, и отец Ярца — Велемир, с перекошенным ненавистью лицом, залитый слезами и мечущий из глаз молнии.
- Умер. – Прокатилось вздохом по деревне эхо и оттолкнувшись от домов наполнило душу Богумира тупой болью.
Троица подошла к внуку Перуна и встала напротив, сверля взглядами его растерянное лицо.
«Лучше бы ударили», — подумал он, и опустил глаза
- Говори, как все произошло? – Любомир ожег и так израненную душу парня вопросом.
Скрывать было нечего, он рассказал все, без утайки, начиная с драки на льду реки, затем как пытался успокоить, и закончил тем, как принес умирающего в деревню.
- Видаки есть? – Нахмурился староста.
Парень мотнул головой:
- Нет. Никто не видел. Мы вдвоем были. Ярец сам подобрал такое время.
- Думаю я, что в порубе посидеть тебе надо, подумать. Время есть пока вече соберем, может правду сподобишься сказать. Надумаешь покаяться. – Староста развернулся, и собрался уходить, но его остановил злобный рык Перва.
- Чего ждать? Все село тут. Объявляй вече, и порешим сразу проблему. – Он вышел и заслонил собой своего растерянного ученика. – Неча думками невинного мальца мучить.
- Посидит, не переломится, да и мне самому подумать надо, разобраться что к чему, дело тут непростое. Да и не сбежать ему из поруба, а то мало ли что, у юродивых свое в голове, ну как драпанет в бега. Лови потом. – Не согласился Любомир.
