Белая Кость (СИ) - Эль Кебади Такаббир Такаббир
Кто-то вышел из дома, не дожидаясь, когда его вытащат из чулана за волосы. Встал на колени и, соединив перед собой ладони, взмолился о пощаде. То же самое сделали соседи, затем соседи соседей… И покатилась по городу волна всенародного покаяния — коленопреклонённые горожане заполонили улицы.
Коннетабль королевской гвардии забрался на часовню и протрубил в боевой рог. Суховей подхватил протяжный звук и понёс его вместе с пылью над столицей. Безлошадные каратели вложили кинжалы в ножны. Верховые натянули поводья, мощные жеребцы вросли копытами в брусчатку. Фамаль погрузился в тревожную тишину, словно в бездонный океан.
Солнце палило нещадно. У горожан от жажды языки прилипали к нёбу, трескались губы, по лицам и спинам струился пот. Сердца спекались от страха в комок. Никто не знал, какая участь им уготована, но все осознавали, что уповать на помощь бога бесполезно, их будущее зависит от одного человека — полновластного хозяина чужих судеб.
После полудня король и лорд Верховный констебль выехали из Фамальского замка. Обогнули храм Веры и направили коней по каменной мостовой.
Рэн объезжал улицу за улицей, равнодушно поглядывая на залитые кровью булыжники, разгромленные таверны и перевёрнутые повозки. Безучастно смотрел на подданных: живых и мёртвых. Неторопливый цокот копыт при свете дня вселял в людские души больший ужас, чем предсмертные крики ночью. Сгибая спины и утыкаясь лбами в сложенные руки, люди мысленно приносили клятвы: если они выберутся из этой преисподней целыми и невредимыми, то усвоят заслуженный урок и более не повторят ошибки.
Достигнув окраины города, Рэн отдал команду:
— Открыть ворота! Трупы сжечь в поле.
Мужчины без промедления принялись грузить тела на телеги, женщины взялись за мётлы, дети подхватили вёдра и помчались к колодцам.
Толпа желающих попасть в Фамаль оживилась, услышав долгожданный скрип городских ворот. Путники бросились складывать установленные возле тракта палатки. Возницы залезли на козлы, защёлкали кнутами. Купцы побежали вдоль вереницы фургонов с товаром, хлопая в ладоши: «Не отставать! Не отставать!» Всадники сломали очередь и понеслись вперёд, огрызаясь в ответ на ругательства и угрозы.
Въехав в столицу, люди потеряли дар речи и лишь крутили головами, раззявив рты. Немного придя в себя, стали расспрашивать горожан, что тут произошло.
Одни отмалчивались, другие отвечали:
— Заварили кашу, теперь расхлёбываем.
Заметив телегу с трупами, коробейник вцепился в ворот рубахи и обратился к трактирной девке, смывающей с двери кровь:
— За что их?
— За длинный язык.
Увидев собрата, лежащего с перерезанным горлом возле корчмы, купец окликнул мастера, вставляющего стекло в оконную раму:
— За дело хоть?
— За дело, за дело, — кивнул тот, постукивая молотком по штапику. — Будешь много вякать — ляжешь рядом.
Народ наконец-то понял, что гордое сердце короля никогда не удовлетворится ничтожной ролью, жалкой долей и половинной властью.
— 2.15 ~
В храме Веры толпились монахи, религиозные служители, попрошайки и горожане, нашедшие здесь убежище, как только пролилась на улицах первая кровь. Взирая на Ангела-спасителя, Святейший отец читал молитвы на церковном языке. От долгого стояния у людей деревенели ноги, от духоты тошнило, от дыма факелов слезились глаза. Служки бесшумно сновали между рядами, держа кувшины с вином. Присутствующие делали по глотку — запасы вина иссякали.
Вдруг с грохотом распахнулись двери. Король въехал в зал верхом на коне и двинулся через толпу по мгновенно созданному проходу. Оборвав молитву на полуслове, Святейший резко обернулся. Серебряные кольца на чёрном одеянии испуганно звякнули, капюшон сполз с головы, открыв взору длинные седые волосы и проплешины на висках.
Перестук копыт затих — конь остановился перед трибуной, воздвигнутой на возвышении. Не сумев прочесть на лице короля ни мыслей, ни чувств, Святейший невольно поёжился и, сложив на животе руки, спрятал ладони в широкие рукава.
Люди несмело потянулись к выходу. Кто-то ускорил шаг, и все как один побежали, толкаясь и наступая другим на пятки.
— Вы считаете, что бог существует на самом деле? — спросил Рэн.
Эхо его голоса заметалось от стены к стене, ударяясь в фрески, рассказывающие о конце света и страданиях грешников в преисподней.
— Я в это верю, ваше величество, — произнёс иерарх.
— Говорят, он вездесущ. Иными словами, во всём принимает участие и везде успевает побывать. Говорят, что всё в этом мире происходит по его воле.
Святейший отец замешкался с ответом.
— Мне почему-то кажется, что, когда я простил горожан, они прошептали: «Слава богу». — Рэн изогнул губы. — Они решили, что конец расправе положил тот, кто сидит на небесах. А кто её, по их мнению, начал? Почему они не славили бога, когда каратели приступили к исполнению своего долга? По идее, его надо славить за всё. Или я чего-то не понимаю?
Святейший вымучил кривую улыбку.
— За одну ночь погибла почти тысяча человек, — вымолвил Рэн.
— Надеюсь, теперь ваше самолюбие удовлетворено?
— Не совсем. Настоящие виновники ещё не наказаны.
Святейший быстро оглядел зал, словно надеялся обнаружить в нишах или среди колонн затаившегося служку или кого-нибудь из охраны.
— О ком вы говорите?
— О клириках, которые бросили королеву истекать кровью. О монахах, которые кричали на каждом углу, что она родила крысёныша.
— Вы не можете их наказать, ваше величество. Эти люди не ваши. Они принадлежат Богу.
— Тогда я их к нему и отправлю.
Рэн развернул коня и поехал к выходу.
Святейший слетел с помоста, кинулся следом:
— Ваше величество! Постойте! Ваше величество!
Рэн посмотрел через плечо:
— Говорите! Только быстро. У меня и без вас полно дел.
— Клирики позволили вам обмануть народ. За что же их наказывать?
— Позволили?
— Даже я могу отличить доношенного младенца от недоношенного. Клирики не стали настаивать на истине. С их молчаливого позволения лорд Мэрит признал ребёнка своим внуком. Я его понимаю: ему выпал шанс вернуть былое положение. Но… — Святейший вытащил руку из рукава и сделал протестующий жест. — Мы воспротивимся внесению имени сына королевы в список претендентов на корону. Он герцог на бумаге, но не по крови.
Рэн перехватил поводья, развернул коня и движением бёдер послал его медленным шагом вперёд:
— В своём обращении к народу вы говорили о деве блудливой. Кого вы имели в виду?
Святейший уставился в широкую грудь жеребца и попятился:
— Никого. Просто фигура речи.
— А я думаю, вы говорили о женщине, которая подбросила плод похоти и блуда под двери монастыря в Нетихе. Есть такой маленький городок на границе с Дигором. Это произошло шестьдесят четыре года назад. Сколько вам лет, Святейший отец?
Лицо иерарха стало белым как мел.
— Когда подкидышу исполнилось восемь, он забил приятеля до смерти, — продолжил Рэн, борясь с желанием дать шенкеля коню. — В четырнадцать заколол прокажённого вилами. В шестнадцать свернул потаскухе шею. Его отлучили от церкви и изгнали из монастыря. Правда, вера в те времена была старой. Наверное, поэтому в новую веру его приняли с распростёртыми объятиями. Теперь он Святейший отец. На бумаге. А по крови — убийца.
— Вы решили, что это я? — спросил иерарх, нащупывая ногами ступени, ведущие на помост. — Никому не верьте!
— Деньги лучше пыток развязывают людям языки.
— Вы сами успели убедиться, что людские языки без костей. — Святейший упёрся спиной в трибуну и сцепил руки перед грудью. — Простите монахов! Ради Бога, простите.
— Ради какого бога? Он оставил бы роженицу истекать кровью? Он бросил бы умирать младенца? Ваш бог именно такой? Или я чего-то не понимаю? А может, это вы неверно толкуете собственную веру?
— Клирик Хааб совершил ошибку. И те, кто кричал на перекрёстках ругательные слова в адрес вашей супруги, — они тоже совершили ошибку. Но ошибаются все. Получается, что надо наказывать всех подряд?
