Майкл Муркок - Завтрак на руинах

— Теперь сюда, сеньор.

Капитан указал на темный коридор с множеством дверей по обеим сторонам. Они пошли по коридору.

— Теперь, пожалуйста, вниз, по этой лестнице, сеньор.

Винтовая лестница вела в цокольный этаж здания. Тускло светили масляные лампы.

И снова лестничный пролет.

— Вниз, пожалуйста.

Пахло здесь еще хуже, чем на Прадо. Сеньор Глогауэр вытащил чистый белый льняной платочек и брезгливо прижал к губам.

— Где мы, сеньор капитан?

— В подвалах, сеньор Глогауэр. Здесь мы допрашиваем заключенных и так далее.

— Вы меня не?.. Я не?..

— Разумеется, нет. Вы частное лицо. Мы только просим вас о помощи, уверяю вас. Никто не сомневается в вашей лояльности.

Они входят в одну из камер. Стол посередине. На столе — мерцающая масляная лампа. Тени лениво ползают по стенам. В камере царит тяжелый запах плесени, пота и мочи. Одна из теней в углу застонала. Сеньор Глогауэр замер и уставился на нее.

— Матерь Божия!

— Боюсь, это ваш сын, сеньор. Вы сами можете убедиться. Был схвачен всего лишь в двадцати милях от города. Заявляет, что он мелкий плантатор с той стороны острова. Но мы обнаружили его имя в бумажнике. А кое-кто случайно знал про вас. Ваши сигары, знаете ли. Они просто превосходны… Мы сложили два и два, а затем вы — мы вам очень признательны! — подтвердили, что ваш сын инсургент. Но нам хотелось быть уверенными, что это именно ваш сын, а не кто-то другой, завладевший его документами. И опять мы вынуждены выразить вам нашу благодарность.

— Карл. Прочь отсюда! — говорит сеньор Глогауэр, вспомнив о другом своем сыне. Голос сеньора Глогауэра дрожит. — Сейчас же!

— Там у двери стоит сержант, — говорит офицер. — Возможно, он даст вам что-нибудь выпить.

Но Карл уже успел увидеть грязные стальные мясницкие крючья, на которые были нанизаны запястья Вилли. Заметил синюю, с желтизной, воспаленную плоть вокруг ран, запекшуюся кровь. Он, Карл, успел увидеть искаженное страдальческой гримасой разбитое лицо Вилли, его покрытое рубцами тело, его обезумевшие, как у загнанного животного, глаза.

С удивительным внутренним спокойствием Карл принял решение. Он выглянул в коридор. Коридор был пуст.

Когда его отец, наконец, вышел из камеры — вытирая пот, прося извинить его, оправдываясь, взывая к Богу и проклиная сына (и все это одновременно), — Карл уже исчез. Он размеренно шагал и шагал в сторону пригородов. Он собирался найти инсургентов, которые еще свободны.

Карл намеревался предложить им свои услуги.

— А почему ты не любишь американцев?

— Мне не нравится, что некоторые из них думают, будто мир принадлежит им.

— Но разве твой народ в течение столетий думал иначе? А сейчас разве он думает иначе?

— Это другое.

— А зачем ты собираешь игрушечных солдатиков?

— Просто собираю. Я так отдыхаю. Хобби.

— Ты их собираешь, потому что не можешь столь же легко и непринужденно управлять живыми людьми?

— Считай, как тебе нравится. — Карл поворачивается на живот и тут же сожалеет об этом. Но он продолжает лежать, как лежит.

Он чувствует прикосновение к спине. Он ждал этого прикосновения.

— Теперь ты более уверен в себе, а, Карл?

Карл утыкается лицом в подушку. Он не может говорить.

Сверху на Карла наваливается тело чернокожего. На мгновение Карл улыбается. Не это ли имеется в виду под Бременем Белого Человека?

— Ш-ш-ш-ш… — говорит чернокожий.

КАК БЫ ВЫ ПОСТУПИЛИ? (5)

У вас трое детей.

Одному восемь лет. Девочка. Другому — шесть лет. Девочка. Третьему всего несколько месяцев. Мальчик.

Вам говорят, что вы можете спасти от смерти любых двоих своих детей, но не всех троих. Вам дается пять минут на размышление.

Которым из детей вы пожертвуете?

Глава 6. Лондонская потогонка. 1905: Послание

«На первый взгляд кажется, что значение слова “потение” в приложении к работе достаточно очевидно. Однако когда “Потогонная Система” рассматривалась Комитетом Палаты Лордов, значение слова вдруг стало совершенно неоднозначным. Всем известно, что потогонщиком первоначально назывался человек, который заставлял других работать в течение многих часов. О школьнике, который денно и нощно сидит перед экзаменами за учебниками, тоже можно сказать, что он “потеет”. В лексику профсоюзных деятелей глагол “потеть” и все производные от него и перешли изначально из школьного сленга.

Но в последующие годы словосочетание “потогонная система” постепенно приобрело новое значение: неблагоприятное сочетание долгого рабочего дня и низкой оплаты. “Логово потогонщика” — это производственное помещение, часто являющееся одновременно и жилым, в котором в самых что ни на есть нездоровых условиях мужчины и женщины заняты тяжелым низкоквалифицированным трудом. Работают они от шестнадцати до восемнадцати часов в день за гроши, которых едва-едва хватает, чтобы удержать душу в теле.

Что касается Лондона, то наибольшее распространение потогонная система получила в Ист-Энде. Однако она цветет махровым цветом также и в западной части города, особенно в Сохо, где в последнее время начали даже складываться своего рода “профсоюзы потеющих”. Давайте для начала посетим Ист-Энд, ибо здесь можно увидеть людей — нет, ныне о них можно говорить как о классе — по мнению большинства, изначально приверженных к злу. Люди эти — бесправные иностранные евреи, а Ист-Энд — то место, где их нога в первый раз ступает на свободную землю Англии».

Карл поворачивается на бок. ТАМ болит. Карл хнычет.

— Разве я обещал, что ты получишь удовольствие? — осведомляется высокий чернокожий, вытирая руки полотенцем, а затем потягиваясь и зевая.

— Нет, — голос Карла глухой и слабый.

— Ты можешь уйти, когда пожелаешь.

— Что, это так всегда будет?

— Ты привыкнешь. В конце концов, миллионы других…

— А ты что, был с ними всеми знаком?

Чернокожий отдергивает шторы. За окном тишина и кромешная тьма.

— Ну ладно. Теперь главный вопрос, — говорит чернокожий. — Истина в том, Карл, что все эти новые ощущения тебя заинтриговали. Ты говоришь им: «Добро пожаловать!» Так к чему лицемерие?

— Я не лицемер.

Чернокожий ухмыляется и грозит пальцем.

— Не вали все на меня, человече. Свобода поведения не в этом.

— Я никогда не стремился к свободе поведения.

— Со мной ты был очень даже свободен, — чернокожий закатывает глаза в комической гримасе. Карлу уже приходилось видеть эту гримасу. Он снова начинает дрожать. Карл смотрит на свои собственные коричневые руки и пытается заставить свой рассудок найти объяснение происходящему.

Карлу одиннадцать лет. Маленькая грязная комнатушка. Доносится множество негромких звуков.

Чернокожий стоит сбоку от окна.

— Иди сюда, Карл, — говорит он.

Машинально Карл вылезает из постели и идет по полу. Карлу вспомнилась мать и жестянка с краской, которой мать запустила в него. Мать промахнулась и перепачкала обои. «Ты меня не любишь?», — сказал ей тогда Карл. «А с какой стати мне тебя любить?» — последовал ответ. Карлу было лет четырнадцать. Он помнит, что, задав свой вопрос тогда, он тотчас же испытал стыд.

Карлу одиннадцать лет. Отовсюду доносятся тихие повторяющиеся звуки. Звуков много.

Карл шаг за шагом приближается к чернокожему.

— Достаточно, Карл, — говорит тот.

Карл останавливается.

Чернокожий подходит к нему. Он напевает себе под нос «Старики домой вернулись». Карл опускается на колени на ковер и начинает подпевать. Он поет с нарочито преувеличенным негритянским акцентом.

Карлу одиннадцать лет. Его матери тридцать. Отцу тридцать пять. Они живут в Лондоне. В Лондон они переехали из Польши три года тому назад. Из Польши они бежали, спасаясь от погрома. По дороге их ограбили крестьяне-соотечественники, отняв у них почти все деньги. Когда они ступили на землю Лондона — это было в районе доков — им повстречался еврей, который сказал, что он родом из того же округа, что и отец Карла, и поэтому должен им помогать. Он сдал им квартиру. Квартира была очень плохая и страшно дорогая. Когда у них кончились деньги, тот еврей ссудил отцу Карла несколько шиллингов под залог их имущества. Когда отец Карла не смог отдать ему долг, хозяин квартиры забрал их имущество и вышвырнул их на улицу. После этого отцу Карла посчастливилось найти работу. Теперь они все работают — и Карл, и мать, и отец. Они работают на портного. В Польше отец Карла был наборщиком. Он был образованным человеком. Но в Лондоне для польских наборщиков работы было мало. Отец Карла надеялся, что когда-нибудь, в один прекрасный день, ему удастся занять освободившуюся вакансию в польской или русской газете. Тогда они снова станут респектабельными, какими были в Польше.