Виталий Держапольский - Псарня

Виталий Держапольский

ПСАРНЯ

(Приквел к Имперскому Псу).

Недочеловек (untermensch) — это биологически на первый взгляд полностью идентичное человеку создание природы с руками, ногами, своего рода мозгами, глазами и ртом. Но это совсем иное, ужасное создание. Это лишь подобие человека, с человекоподобными чертами лица, находящиеся в духовном отношении гораздо ниже, чем зверь. В душе этих людей царит жестокий хаос диких, необузданных страстей, неограниченное стремление к разрушению, примитивная зависть, самая неприкрытая подлость. Одним словом, недочеловек. Итак, не все то, что имеет человеческий облик, равно человеку. Горе тому, кто забывает об этом. Помните об этом.

Меня ни в малейшей степени не интересует судьба русского или чеха… Живут ли другие народы в благоденствии или они издыхают от голода, интересует меня в той мере, в какой они нужны как рабы для нашей культуры, в ином смысле это меня не интересует. Погибнут или нет от изнурения при создании противотанкового рва 10 000 русских баб, интересует меня лишь в том отношении, готов ли для Германии противотанковый ров… Известно, что такое славяне… Славяне — смешанный народ на основе низшей расы с каплями нашей крови, не способный к поддержанию порядка и к самоуправлению. Этот низкокачественный человеческий материал сегодня так же не способен поддерживать порядок, как не был способен 700 или 800 лет назад, когда эти люди призывали варягов, когда они приглашали Рюриков. Мы, немцы, единственные в мире, кто хорошо относится к животным. Мы будем прилично относиться и к этим людям-зверям…

Славяне должны работать на нас, а в случае, если они нам больше не нужны, пусть умирают… Прививки и охрана здоровья для них излишни. Славянская плодовитость нежелательна… образование опасно. Достаточно, если они будут уметь считать до ста… Следует отбросить все сентиментальные возражения. Нужно управлять этим народом с железной решимостью… Говоря по-военному, мы должны убивать от трех до четырех миллионов русских в год.

Глава 1

20.04.62 года.

Тысячелетний Рейх.

Рейхскомиссариат

«Уральский хребет».

Блок «Сычи».

Пронизывающий ледяной ветер выдул из драного, видавшего виды пальтишка последние остатки тепла. Мальчишка остановился, зябко передернул плечами, втянул голову в плечи, просунув нижнюю часть лица в большой вырез ворота. Некоторое время паренек глубоко дышал, стараясь согреть теплым дыханием озябшее тело. Наконец, немного согревшись и уняв дрожь, мальчишка вновь побрел, смешно шлепая огромными стоптанными валенками по закорженевшему насту. Местами застывшая корка снега ломалась, тогда паренек спотыкался или падал, проваливаясь в рыхлый рассыпчатый снег, скрывающийся под плотным настом. Ругаясь не по возрасту «солеными» словечками, он поднимался на ноги, вытряхивал из валенок снег и продолжал свой путь. Изредка останавливаясь, мальчишка бросал взгляды, полные надежд, в сторону заснеженного леса, оставшегося позади. В лесу было хорошо, теплее, чем в поле: большие деревья защищали от пронизывающего ветра, а еще за ними легко можно было схорониться в опасный момент. А таких моментов в недолгой Вовкиной жизни было предостаточно. К тому же он не без оснований считал лес своим домом. Родителей своих Вовка помнил смутно, их лица уже почти стерлись из его памяти — его отобрали у родителей четыре года назад согласно ненавистной «Генетической директиве», предписывающей воспитывать малолетних унтерменшей с семи лет в детских интернатах для неполноценных. Вовка до сей поры вздрагивал от ужаса, вспоминая бьющуюся в истерике мать, когда за ним пришли из комендатуры по делам несовершеннолетних унтерменшей. Лица матери он вспомнить не мог, а вот её истошные крики и вопли, когда она бросалась грудью на автоматы полицаев, до сих пор преследовали его по ночам. Но добраться до интерната Вовке было не суждено — колонна машин, что везла малолетних недочеловеков, собранных по окрестным деревням и селам в ближайший районный крайсинтернат, попала в засаду, устроенную партизанами. На свою беду партизаны не знали, кого везут немцы, поэтому действовали крайне жестко: в перестрелке практически никто не выжил, ни немцы, ни дети. Вовка оказался счастливчиком — его даже не зацепило ни осколками мин, ни шальными пулями. Из конвоируемых ребят их выжило двое: он, да его сосед — Сашка Золотухин. Но к Сашке судьба оказалась не столь благосклонна: он умер от пневмонии той же зимой, простудившись в выстуженной землянке. Так и остался Вовка в отряде в роли «сына полка». Оказия посетить родную деревню выпала Вовке только полтора года спустя. Но на месте родного дома, как впрочем, и всего поселения, мальчишка нашел лишь старое пепелище. Только закопченные печные трубы, да оголтелое воронье приветствовали «блудного сына», так некстати вернувшегося в родные пенаты. Что приключилось с его родными, мальчишка так и не узнал. С годами горечь утраты затерлась, спряталась где-то глубоко-глубоко в сознании мальчугана, а на первый план вышло чувство всепоглощающей ненависти к захватчикам, тем, кто разрушил его личное маленькое счастье. Теперь все его помыслы и мечты крутились вокруг того, как бы побольше досадить фрицам. Он был готов к борьбе, но на боевые вылазки и операции его не брали. Не дорос, — говорили в отряде, чем сильно оскорбляли мальчишку. Но он не отчаивался и, в конце концов, добился своего. Нет, автомата ему так и не дали, отказали и во владении даже самым захудалым пистолетиком, но, тем не менее, пользу отряду он приносить начал. Его обряжали в рванину, и засылали в какой-нибудь населенный пункт, где планировалась очередная акция. Память у Вовки была феноменальная, как не однократно говаривал командир. Мальчишка безо всяких записей и пометок умудрялся запоминать массу полезной информации, помогающей партизанам планировать боевые операции: где располагаются основные формирования немцев, их численность и состав, какой техникой оснащены и тому подобные сведения. Мальчишка несколько дней играл роль побирушки, а сам приглядывал и примечал, что, где и как. Обычно фрицы на него не обращали внимания — мало ли беспризорных сопляков побирается нынче на огромных просторах некогда великой страны. Хотя и существовала Директива Департамента Оккупированных Территорий, предписывающая собирать таких вот беспризорников низшей расы в специальных приемниках-интернатах, но на деле это распоряжение выполнялось из рук вон плохо — немцы не желали мараться, а у уполномоченных на местах полицаев и без того хватало забот. Так что Вовка, практически ничем не рискуя, шатался по деревням и поселкам, высматривая, выслушивая и вынюхивая. Собрав достаточное количество сведений, мальчишка возвращался в отряд. Его разведданные всегда были на вес золота, ибо кроме него справиться с таким заданием не мог никто из взрослых.

Паренек вновь остановился и еще раз посмотрел в сторону леса. Среди заснеженных деревьев на опушке он сумел разглядеть маленькие фигурки людей, ободряюще машущие ему вслед. У Вовки сразу потеплело на душе: его любят, ценят и ждут! Он уже давно и искренне считал партизанский отряд своей родной семьей. Он представил, как выполнив задание (а что он его выполнит, Вовка ни капельки не сомневался), вернется в отряд. Как Кузьмич — начхоз отряда, приготовит ему сладкий горячий чай, а командир — Митрофан Петрович — будет терпеливо ждать, пока он — Вовка, неторопливо и с чувством собственного достоинства не выдует кружку-другую. И лишь потом начнутся вопросы… А после будет банька, чистое белье и сон, сладкий сон в жарко натопленной землянке…

— Размечтался! — шикнул сам на себя парнишка, отворачиваясь от леса и продолжая путь. — Сделай дело, а уж затем и мечтай на здоровье!

Порыв ветра бросил ему в лицо горсть колючего снега. Щеки защипало, словно по ним прошлись грубым наждаком, а из глаз потекли слезы. Зима в этом году никак не хотела отдавать бразды правления благодатной весне. Мальчишка грязно выругался и по привычке втянул голову в плечи — за такие слова ему в отряде часто перепадало — рука у Кузьмича была тяжелой, и мартешину он на дух не переносил. Но сейчас Кузьмича рядом не было — Вовка довольно ухмыльнулся и прибавил ходу. Широкие голенища растоптанных валенок противно захлопали по худым Вовкиным голяшкам. Но мальчишка уже приноровился к своей безразмерной обувке.

— Главное тепло, а из больших не выпаду, — здраво рассуждал он, ловко семеня ногами по снежной корке.

Примерно через час он пересек поле и выбрался на разбитую проселочную колею, ведущую в Сычи. Посреди колеи, укатанной автомобилями, идти стало легче. Через пару-тройку километров колея уперлась в стандартный контрольно-пропускной пункт, оборудованный будкой и полосатым шлагбаумом. Возле шлагбаума прохаживался субтильный фриц. Лицо немца было замотано по самые глаза теплым шарфом крупной вязки. Время от времени оккупант хлопал себя руками по бокам и выбивал ногами дробь в жалкой попытке согреться.