Михаил Ахманов - Страж фараона
Ошибиться было трудно – все ливийцы были светлокожими и гибкими.
– Он не болен, он здоров! – Домоправитель звонко хлопнул себя по ляжке. – Если мужчина помнит о вине и девушках, он – здоров! К тому же этот человек не выглядит больным, хоть пережил немало горестей... Нет, не выглядит! Он – как крепостная стена, как гора из меди! Пусть я останусь без погребения, если лгу!
– Ты не лжешь, – заметил бритоголовый старец, первый из пророков Хнума. – Лгали сыновья гиен, жалкие трусы, сбежавшие от кушитов! Те, что бросили господина в беде, сказав, что он погиб! Между прочим, твои солдаты, Пауах! – Жрец покосился на хмурого военачальника, который командовал гарнизоном Южных Врат.
– Тогда – не мои, – буркнул воин и присосался к чаше.
– Пауах прав, – важно кивнул Рамери, – десять разливов назад его здесь не было. Но тех нерадивых корабельщиков и стражей надо сыскать! – Глаза хаке-хесепа сверкнули, а в голосе прорезался металл. – Найти, зашить в мешки и бросить в Реку!
– Исполню, сиятельный, – пробормотал Пауах, запрокинул голову и вылил вино в необъятную глотку.
Инени, сидевший напротив хранителя Южных Врат, поморщился:
– Всякий проступок требует воздаяния, но оно должно быть скорым. После многих лет не ищи вину на слушающих твой призыв, чтоб не прослыть злопамятным. Амон с них спросит!
Слушающие призыв – так назывались слуги, и этот термин стал уже для Семена привычным, в отличие от другого – секер-анх, живые убитые, или рабы. Похоже, рабов в земле Та-Кем, “рабовладельческом Древнем Египте”, было не так уж много. До сих пор Семен не видел ни одного.
– Говоришь, Амон спросит? – произнес Рамери и поджал губы. – Ну, посмотрим, посмотрим, мудрейший... Если за эти десять лет Амон спросил хоть с одного, я отменю мешки и ограничусь поркой. – Он откинулся в кресле и щелкнул пальцами.
В зал стайкой ярких мотыльков впорхнули танцовщицы. Это случилось так неожиданно, что чаша в руке Семена дрогнула; застыв с приоткрытым ртом, он глядел, как мечутся цветные прозрачные ткани, колышутся груди и бедра, сияют глаза, как, подчиняясь мерному ритму, переступают ноги, как изгибаются в пляске тела, сливаясь с рокотом барабанов и тихим посвистом флейт. Все вокруг внезапно ожило, пришло в необходимую гармонию: полунагие девушки плясали среди колонн, под золотыми сводами, и это был последний штрих, соединивший Семена с реальным миром и примиривший с ним. Он вдруг осознал, что этот мир, безмерно далекий, сказочный и непривычный, в главном не отличается от того, что еще мнилось настоящим, не выпускавшим память из своих оков: и там, и тут были женщины. Это открытие поразило его.
Конечно, в Шабахи он видел женщин, но эти казались другими, манящими и желанными. И сказочно красивыми! Не потому ли, что он просидел в заточении много месяцев? Или в жилах его играло выпитое вино?
– Похоже, брат твой что-то вспоминает, – усмехнулся Рамери, кивая Сенмуту. – Не ласки ли той девушки-ливийки?
– Не удивительно, мой благородный господин, – заметил смотритель каменоломен, расправившись с последним пирожком. – Я бы лишился не только памяти, но и разума – да сохранит меня Амон! Жить с нехеси, в плену, без приличной еды, без вина и женщин... И так – десять лет!
“Не десять, все-таки поменьше, – мелькнуло в голове Семена, – а вот насчет еды и остального – в самую точку!”
Он жадно уставился на танцовщиц, вдыхая полузабытый аромат разгоряченной женской плоти. Рамери, протянув руку, потрепал его по плечу:
– Ешь и пей, ибо – клянусь пупком Хатор! – эта ночь будет утомительной! Ты похож на оголодавшего льва, ваятель Сенмен... Сколько прислать тебе этих газелей, чтоб ты насытился? Двух или трех?
– Одну, сиятельный. – Семен поднял указательный палец. – Одну – для меня, и другую – для преданного слуги моего брата, корабельщика Мериры.
– Преданный слуга? – Брови Рамери полезли вверх. – Такой преданный, что ты за него просишь? Не много ли чести для простолюдина?
– Мерире не нужна газель, – с улыбкой вмешался Сенмут. – Он хочет взять жену из твоего дома, мой господин, чтобы она покоила его старость. Женщину не слишком молодую и не очень стройную... Кажется, ее имя Абет.
– Кто такая? – Взгляд Рамери остановился на домоправителе.
– Твоя ничтожная служанка, господин. В самом деле, не слишком молодая и не очень стройная... не газель, скорее – самка бегемота... Если б не искусство печь пироги, цена ей была бы три медных кедета. Странно, что этот корабельщик ее избрал!
– Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, – пояснил Семен.
– Какая глубокая мысль! – восхитился рудничный начальник, поедая фаршированные орехом финики.
Хранитель Южных Врат поднялся, махнул танцовщицам, приказывая убираться вон, и подошел к высокой арке, ведущей на террасу. Солнце, склоняясь на запад, озарило Рамери радужным сиянием, какое приличествует в большей мере не человеку, но божеству, бессмертному, непогрешимому, всесильному. Однако Амон-Ра знал, кому отдавать почет; хоть Рамери не являлся бессмертным, но в южных пределах Та-Кем его непогрешимость и сила ничуть не уступали божественным. Помня об этом, гости почтительно смолкли, пока наместник стоял и смотрел на свой город, где все было ему подвластно; он мог прервать любую жизнь, казнить или помиловать, высечь или утопить в реке, сослать в каменоломни или осыпать благодеяниями.
“Серьезный мужчина, – подумал Семен. – Что он там высматривает? Кого бы зашить в мешок?”
Но Рамери глядел на корабль с бушпритом в форме рыбьего хвоста. Судно уже ошвартовалось, гребцы складывали весла, крохотные фигурки суетились на палубе и рядом, на берегу – таскали груз или натягивали причальные канаты, издалека было не разобрать. В сравнении с баркой Сенмута, стоявшей неподалеку, корабль выглядел огромным – вдвое шире и раза в три длинней.
Повернувшись к столу и гостям, наместник покосился на Инени и чуть заметно кивнул. Потом привычным жестом вскинул к плечам раскрытые ладони:
– Возблагодарим Амона, владыку престолов Обеих Земель, который властвует над небом, водами и сушей! Пусть будет он благосклонен к Великому Дому Мен-хепер-ра – жизнь, здоровье, сила! – и к нам, его верным слугам, что слушают царский призыв! Пусть не оставит нас своими милостями! – Руки Рамери опустились. – Теперь идите и вкусите отдых, ибо завтрашний день полон забот и трудов. Тот, кто вовремя кончает пир и помнит о предстоящих делах, угоден богам.
– Воистину так! – подтвердил Инени, резво вскочив на ноги. Следом, пошатываясь, встал военачальник Пауах.
– Я п-помню, господин... Н-найти и зашить! Кланяясь и шепча слова благодарности, гости потянулись к выходу. Рамери благосклонно кивал, касаясь прядей пышного парика, потом, взглянув на Сенмута, произнес:
– Чудесную историю поведал ты мне, и завершилась она счастливо: брат твой спасен, и сам ты жив, и кровь твою не выпили нехеси... Я люблю истории с хорошим концом! И потому не откажу вам с братом в просьбе: ваш корабельщик получит женщину.
– Щедрость твоего сердца безмерна! – Сенмут низко поклонился.
– Теперь отдыхайте! Вино и девушки сделают крепким ваш сон.
Наместник повернулся и в сопровождении рослых маджаев вышел на галерею. Служители, бесшумные как тени, начали прибирать столы, и эта картина снова показалась Семену нереальной, будто он очутился в мире бесплотных духов, скользивших меж призрачной мебели, посуды и цветочных гирлянд.
Сенмут, лукаво улыбаясь, потянул его к арке:
– О чем мечтаешь, брат? Не о той ли девушке, что ждет тебя в опочивальне? О газели, чьи груди – как виноградные гроздья? – Понизив голос, он тихо произнес: – Я видел, как ты глядишь на девушек... на тех плясуний... Анубис забрал твою память, но не мужскую силу!
– Да, силы у него хватает, – промолвил Инени. – А раз так, о чем же думать путнику, что возвратился из дальнего, очень дальнего странствия? Конечно, о женщинах и девушках, о бедрах их и животах, губах и грудях... Об этом он и думает, Сенмут, да и ты тоже! Вы еще молоды, дети мои, еще способны послужить Хатор.
– А ты, мудрейший?
Инени легонько похлопал Семена по плечу:
– Нет, друг мой, нет. Хоть я и помню ту девушку, дочь хаке-хесепа Аменти, но глаза мои видели слишком много разливов Реки, смывших суетные желания... Я думаю только о мягком ложе. Как сказал почтенный Рамери, ваш сон будет крепок после женских сладких объятий, а мне, чтобы уснуть, хватает вина. Но я о том не жалею, нет, не жалею! Жалею лишь о сладких снах, которые боги дарят в юности...
* * *
Однако сон Семена не был ни крепок, ни сладок.
Снилось ему, будто сидит он в своей мастерской в Озерках, в убогом сыром полуподвальчике, и торгуется с Вадькой Никишиным, пронырой и жмотом, что отирался не первый год в матрешечно-иконном бизнесе. Будто канючит Вадька клинок, прекрасный меч, откованный по образцам нормандских, а цену дает смешную – три медных колечка, с которых пользы – ноль: ни рабыни не купишь, ни даже горсти фиников. А если, грозит, не отдашь, пошлю папирус фараону, и закатают тебя, болезного, в каменоломни за третьим порогом – чтоб, значит, с холодным оружием не баловался. Может, и в мешок зашьют! А не зашьют, так будешь сидеть в кандалах и пепельницы тесать – ровно столько лет, сколько статей в Уголовном кодексе...
