Отдаленные последствия. Иракская сага - Корецкий Данил Аркадьевич
За границей двора виднеется огород, утыканный шестами с подвешенными на них сорочьими трупами. Одна сорока, еще живая, время от времени встряхивается на веревке и издает хриплые протяжные звуки, призванные, видимо, уберечь насаждения от посягательства других пернатых.
– Поразительно! Такое впечатление, что время в этом городке остановилось еще в пятнадцатом веке! – довольно объявил Макфлай.– И не нужно изобретать никакую машину времени, достаточно просто прилететь на самолете...
Старик-хозяин ничего не понял и посмотрел на Ахмеда. Ахмед издал короткий мычащий звук, в переводе с арабского означающий, видно, «угу».
Макфлай подошел к висящему над ведром тусклому медному колоколу, который наверняка был не колоколом, а чем-то другим, более прозаическим и утилитарным. Благоговейно дотронулся до покрытого зеленой окисью бока, уставился на свои испачканные пальцы, вытер их о брюки.
– У моей бабушки под Ворчестером был похожий рукомойник,– сказал он.– Только им никто не пользовался.
Ахмед бегло перевел. Старик-хозяин опять сморщил лицо в улыбке,– то ли издевательской, то ли подобострастной, леший его поймет,– и что-то пролопотал в ответ.
– Карим аль-Басри желает ваш бабушка долгих лет,– перевел Ахмед.
Макфлай усмехнулся. На самом деле кроме долгих лет старый хрен, кажется, присовокупил еще что-то про бабушкиных потомков, которых бабушка, по идее, должна пережить... что-то в этом роде. Макфлай не был уверен, что понял все правильно. Он неплохо знал староарабский – во всяком случае, настолько, насколько необходимо для работы с архивными документами, рукописями и старинными летописями. На научных конференциях узкие специалисты даже разговаривали на языке, давным-давно канувшем в Лету, неплохо понимая друг друга. Читал он вполне прилично и писать худо-бедно мог, благо со времен написания Корана литературный «араби» практически не изменился. А вот современную разговорную речь на слух воспринимал плохо, да и ленился, честно говоря. С переводчиком он чувствовал себя гораздо комфортнее.
– Моя бабушка умерла в 89-м,– сказал Макфлай.– Это можешь не переводить.
Ахмед все равно перевел. Смерть бабушки Макфлая привела старика в состояние ребячьего восторга. Раздвинув беззубый рот до ушей, он принялся мелко трясти головой.
– Я сказать ему, что ваш бабушка будет рада видеть Карим аль-Басри и его семейство у себя в Ворчестер. Это такой форма вежливости,– пояснил Ахмед.– Если ваша желают здоровья, ваша должен пригласить его в гости.
– А я подумал, он желает всем нам подохнуть,– хохотнул Макфлай.
Ахмед вытаращил на него свои газельи глаза.
– Нет-нет, подохнуть нельзя!
– Вот и хорошо,– Макфлай помотал головой, передразнивая старика, и рассмеялся.– Нет, но как все это сложно! Реликтовые фигуры общения! Единый устав обращения к гостю! Какая прелесть! В Европе уже во времена Реформации в ответ на пожелание здоровья могли послать подальше... А здесь – здесь ничего не меняется со времен Арабского халифата!
– Да-да! – засуетился Ахмед.– Я быть в Европе, видеть это близко. Европа – очень прогрессивный страна. Ирак – страна отсталый, страна дикий традиций.
Макфлаю почудился в его словах скрытый сарказм, ирония... хотя – с какой бы это стати? Школьный учитель из шиитской общины, что в местной табели о рангах означает «лентяй» и «неудачник», мелкий активист проамериканской партии «Зарааль», кормящейся из рук ЦРУ и тихо презираемой каждым уважающим себя мусульманином – Ахмед вдобавок ко всему еще подрабатывает переводчиком у морских пехотинцев, значит, он ничтожество, пес бездомный, изгой. Высокий, худой, с изможденным лицом, и хотя на нем иракский халат и тюрбан, но ботинки американские, с высокой шнуровкой. И, главное, он по-настоящему предан так называемым западным ценностям, более предан, чем многие коллеги и друзья Макфлая, более предан, чем сам Макфлай,– иначе не пошел бы на все эти жертвы.
– Бывать, что река течет быстро, там все меняется-меняется. А в какой-то место, за большой коряга, вода стоит, только слегка кружится,– частил Ахмед.– Но там, где тихий вода, живет самый крупный рыба, хищник.
– Понимаю. У русских говорят: «В тихом омуте черти водятся»,– рассеянно кивнул Макфлай.– Я несколько раз бывал в Москве на конференциях.
– Да. Там опасный место. Воду брать нельзя.
– Где, в Москве? – сострил профессор.
– Нет, там где омут...
Профессор не спорил.
– Нельзя-нельзя! – повторил Ахмед.
– И что? – буркнул Макфлай.
Ахмед вздохнул.
– Ничего,– сказал он покорно, словно слуга, который не хочет докучать туповатому хозяину.– Вы говорить, здесь медленный время. Я с вами соглашаться.
– Тогда в какой же век мы с вами попали? – спросил профессор.– Десятый? Двенадцатый? Может, в эпоху Аббасидов? Или Сасанидов?
Ахмед пожал плечами. Из дома вышла укрытая чадрой женщина, сказала что-то хозяину и скрылась. Хозяин, делая суетливые приглашающие жесты, повел гостей в глинобитный сарай, который оказался гостиной, где их ждал обязательный кофе.
– Думать, это все-таки середина-конец тринадцатый век,– неожиданно изрек Ахмед, когда они уже уселись на ковриках перед низким столиком с ароматно пахнущим кофейником и свежими лепешками.– Время великий монгольский нашествие.
Макфлай сперва не понял, а потом расхохотался.
– Неужели мы так похожи на монголов, Ахмед?
Ахмед робко, по-девичьи, взглянул на Макфлая, на его большое безгубое лицо, будто вдавленное с размаху в мощное основание из жира. Место, где заканчивалась шея и начиналась голова, было обозначено у профессора (видно, специально, чтобы не перепутать) черной щеточкой бороды.
– Нет, не похожи. Не очень,– сказал Ахмед.
Макфлай отхлебнул обжигающий, горький кофе, прищурил глаза и блаженно улыбнулся. Сквозь неплотно прикрытые веки он видел, что хозяин внимательно следит за его реакцией. Потом откусил свежую лепешку и опять изобразил наслаждение. Староста удовлетворенно отвел взгляд. Ритуал был выдержан. Можно было переходить к делу.
– Спроси его, какие древности есть поблизости,– сказал он Ахмеду.– Какие старинные легенды он знает? – И зачем-то пояснил: – Старые сказки часто помогают выбрать места раскопок...
Старик заговорил. Макфлай понял, что никаких достопримечательностей поблизости нет. Потом речь пошла о каком-то чудовище, пожирающем всех подряд. Он вопросительно посмотрел на переводчика.
– Железный Змей прилетел с неба и сожрал целое войско,– начал Ахмед, но тут раздался резкий сигнал штабного «Хаммера».
Почти одновременно со двора послышался топот шагов, и в гостиную вбежал рядовой Прикквистер. У него был вид студента или даже аспиранта, не хватало только круглых очков в стальной оправе. А винтовка в руках явно не подходила к его облику.
– Капитан Маккойн дал команду «по машинам»! – выдохнул он, запыхавшись.– Вроде бы есть связь с десантниками! Взвод отправляется ровно через минуту!
Макфлай беззвучно выругался, положил очередную надкусанную лепешку и встал. Он знал, что капитан Маккойн не мыслит отвлеченными категориями: минута для него – это ровно шестьдесят секунд. С сожалением посмотрел он на полочку с глиняной посудой ручной лепки, изготовленной никак не позже середины прошлого века, на низкий ящик в углу, где по восточной традиции наверняка бережно хранится какая-нибудь прадедовская пищаль времен османского сопротивления с перламутровой инкрустацией на тяжелом прикладе или кремневый пистоль с медным набалдашником на рукоятке... Для него, археолога, любая хижина здесь является островом сокровищ, пещерой чудес, страной Оз, Эльдорадо, Лас-Вегасом, всеми борделями Роттердама... О-хо-хо, чем только не является! Только разве объяснишь это им, воякам? Не объяснишь. Легче Ахмеда выучить кембриджскому произношению... Ну и ладно. Остается надеяться, что впереди ожидает множество других пещер.
Бозонель, Франция. Научный центр
Человек может играть в футбол, ничего не зная о законе всемирного тяготения и свойствах скелетных мышц. Может петь, не ведая о частоте колебаний голосовых связок. Может водить машину, не понимая принципов действия двигателя внутреннего сгорания. Может прожить долгую и счастливую жизнь, не задумавшись ни разу о теории относительности и квантовой механике. Человек устроен хорошо. Если он нормальный человек, хомо сапиенс, большинство населения планеты Земля, ее соль.
