Владимир Васильев - Волчья натура

На дороге мелькали встречные экипажи, в основном местного, сибирского выроста. Сибирь всегда была краем плохих дорог, поэтому выращенные в Европе экипажи здесь не приживались. Мерзли, болели, повреждали ходовую. Даже всепогодные джипы биомобильного центра «Ганновер» чувствовали себя здесь неуютно. А неприхотливым сибирским селектоидам нипочем были ни морозы, ни снежные завалы, ни гнус на бесконечных междугородних трассах, ни летняя жара, ни пыль…

Генрих подумал, что эта страна во много раз больше Европы по территории и совершенно отлична по образу мышления, и философски вздохнул.

– Издалека? – деликатно поинтересовался таксист.

– Из Минска, – соврал Генрих согласно легенде.

– По делам?

– Ага. На лесозаготовки.

Таксист промычал что-то неразборчивое.

– Слушай, – начал Генрих, когда отъехали достаточно далеко. – А, может, ты меня прямо в Алзамай отвезешь?

– В Алзамай? – водитель оживился. – А-а-а… А сколько платишь?

– Ну… – Генрих изобразил борьбу бережливости и вежливости. – Ну, сотку.

– Две, – отрезал водила. – Один корм сколько стоит!

– Да тут ехать-то полста километров! – почти искренне возмутился Генрих.

– Не полста, а шестьдесят пять. Да еще назад – вдруг я там клиента не найду?

– Ну, давай хоть сто пятьдесят!

– Э! – протянул дядька. – Биобусы, кстати, на Алзамай сегодня уже не пойдут. Учти.

– Ну скинь, хоть сколько, – попросил Генрих. – Скинь, а? Очень надо.

– Ладно, – буркнул водила. – Сто восемьдесят платишь?

– Плачу, – горестно вздохнул Генрих.

«Белка» тут же свернула направо, на широкую проспектообразную улицу-просеку. Между домами-башнями шумела заботливо вычищенная городская тайга.

– А чего ж ты на поезде до Алзамая не доехал? – поинтересовался водила.

– Да… Это… – Генрих изобразил смущение. – Вчера, понимаешь, выпили малость. С утра, понятно, опохмелились… Пивком. Я подремать прилег. Кто-то сдуру ляпнул, что уже Алзамай. Ну, я и выскочил спросонья. Пока горло промочил, поезд тю-тю. А потом на вывеску гляжу – Тайшет. И поездов больше нифига нету до самой ночи. А мне сегодня отметиться надо… Я там кассиру чуть окошко не расколошматил.

– М-да, – сочувственно протянул водила. – Что ж вы так, граждане минчане… Один хоть ехал?

– Один. Командировка… – Генрих очень натурально подпустил уныния в слова.

Вскоре дома посреди деревьев вдоль дороги исчезли. Пошла обычная трасса – разбитый асфальтовый шлейф безо всякой разметки. И тайга, тайга кругом…

Дикий край, страна медведей, лосей… и волков.

Таксист гнал под девяносто, и, похоже, знал тут каждую выбоину. Рассказывал зачем-то где, кто и когда гробанулся, словно пытался Генриха напугать. Генрих рассеянно кивал. Спустя какой-нибудь час впереди над кронами сосен замаячили башенки многоэтажек и чешуйчатый шпиль телевышки.

– На окраине меня высадишь, – попросил Генрих.

– А куда тебе? Может, подброшу, раз уж довез. Не бойся, доплаты не потребую.

– Ну… Тогда на улицу Шадченко, можно?

– Шадченко? – переспросил таксист с сомнением. – Так это она и есть!

Генрих ухмыльнулся:

– То-то я вижу – вроде что-то знакомое…

– Слушай, а зачем тебе Шадченко? Леспромхоз дальше, на Зеленой.

– Да баба у меня здесь, – признался Генрих. – Сумки брошу, и пойду, чего с ними таскаться?

Теперь таксист поглядел на Генриха с некоторым подозрением, но смолчал.

– Так где на Шадченко? – уточнил он немного погодя.

Генрих покосился в окно, повертел головой, словно ориентировался.

– А-а-а… Еще метров триста вперед… Кажется… Ага, точно! Во-он там! У того домика.

Таксист притормозил, где надо.

Расплатившись, Генрих попросил:

– Слушай, друг… Только ты обо мне никому не рассказывай, ладно? Тут, говорят, новости расползаются быстро, не то что у нас. Неровен час, начальство узнает, или наши пронюхают… Засмеют ведь. И штраф, неровен час, вляпают.

– Как знаешь, – неопределенно буркнул водила. – Твои деньги…

– Спасибо.

Генрих вытащил сумки из багажника и принялся неторопливо прикуривать, ожидая пока таксист уберется. Тот еще раз подозрительно взглянул на Генриха, хлопнул дверцей, и умчался куда-то в сторону центра.

Махолет из Братска тянул над самыми верхушками деревьев. Рихард поглядывал на колышущиеся маковки сосен и лениво жевал резинку. Юра Цицаркин безмятежно посапывал на рюкзаках.

Потом махолет вдруг стал рыскать в поисках полянки, хотя Рихард никаких различий впереди не усмотрел – все те же зеленые кроны. Он пихнул напарника.

– Эй, Юра! Прибыли.

Цицаркин открыл глаза; Рихард уже отвернулся и снова, подставив лицо ветру, глядел наружу. Потом он как-то сразу разглядел далеко впереди упирающуюся в небо телевышку.

Махолет завис на высоте двух с небольшим метров; трава на крошечной полянке струилась, прижатая к земле тугими порывами ветра. Казалось, что крылья вот-вот заденут за ветви крайних деревьев и бедняга-махолет беспомощно свалится, ломая плоскости и закрылки. Цицаркин торопливо спускал рюкзаки на длинном шнуре с крюком.

Рихард сделал пилотам ручкой, уцепился за край кабины, повис рядом с задней опорной лапой, а потом отпустил руки (махолет сразу подбросило) и мягко плюхнулся в траву. Даже не верилось, что такой высокий и нескладный дог способен на подобный прыжок, исполненный подлинно кошачьей грации. Цицаркину на грацию было плевать, как и любому твердоголовому терьеру. Он просто перевалился через край и шмякнулся на рюкзаки; а затем без всякой паузы встал. Махолет вторично подбросило на добрых полметра.

Рихард дал контрольную отмашку; махолет тотчас завалил правое крыло и косо ушел вверх-в сторону. За деревья.

– С почином, – пробурчал Цицаркин, крепкий пшеничный эрдель, упрямый даже с виду. Рихард не ответил, он как раз взваливал на плечи свой рюкзак.

– Сколько до города? – спросил он, прыгая на месте, чтобы груз утрясся и сел как положено.

– Километров двадцать. Или меньше.

– Лучше бы «или меньше».

– Да так и есть, скорее всего.

– Слушай, – усомнился Рихард. – А ты откуда знаешь? Ты ж спал.

– Я сверху глянул, – Цицаркин тоже взвалил рюкзак на плечи. – Что у меня, глаз, что ли, нету?

Рихард без тени улыбки уставился в лицо напарнику.

– Вроде есть, – сообщил он. – Два.

Цицаркин сделал страшное лицо, и даже губу закусил:

– Как!? Только два?!

Рихард виновато развел руками:

– Два, Юра. Один, второй. И все.

– И все? Ну, тогда пошли, – безмятежно сказал Цицаркин и, задрав голову, поглядел на небо. – Ага, туда.

И они пошли. Туда. К Алзамаю. Точнее, к пригородной деревушке Шумилово. Два эколога, целый месяц проведшие в тайге, на дальних делянках.

Кому какое дело, что они вовсе не экологи, а разведчики Балтии, и что в тайге они всего несколько минут, только с тех пор, как прыгнули с махолета?

Экологи они. Экологи. И точка.

Одинокий хипарь-биостопщик торчал на обочине, словно некрашенный механический шлагбаум. Рука воздета, а сам в книжку уткнулся. Какая-нибудь очередная мантра-йога, небось.

Шурик притормозил; хипарь выглядел вполне безобидным. Одежда у него была драная, но чистая, шевелюра длинная и нечесаная, но опять же отмытая и пушистая. Ухоженный хипарь.

Ну и к лучшему. Шурик совсем остановился. Громадный «Енисей» утробно заурчал, замирая на обочине в нескольких метрах от хипаря. Шурик дотянулся и толкнул правую дверцу-надкрылок.

Хипарь, наконец оторвался от книжки и уставился на грузовик. Сначала на выпуклое лобовое стекло, потом на громадный фасетчатый глаз под фарой. И только после этого соблаговолил подойти к распахнутой дверце.

– Куда? – спросил Шурик в меру приветливо.

– Вперед, – хипарь пожал плечами.

– Я только до Алзамая, – предупредил Шурик. – Дальше не пойду.

– Годится.

– Ну, тогда садись…

Хипарь подхватил с обочины пыльный рюкзачок-шмотник и проворно вскарабкался по лесенке.

– Ну и монстр! – пробормотал он уважительно, осматривая кабину «Енисея». – Сколько ж он жрет?

– Да уж побольше легковушки, – благодушно хмыкнул Шурик. Он любил этого здоровенного полиморфа, его покладистый нрав, его силу и уверенность в себе и водителе.

Хипарь завозился, устраиваясь поудобнее.

– Дверь закрой… Посильнее, – попросил Шурик.

Надкрылок с хлопком встал на место и втянулся в маршевый паз. «Енисей» вновь заурчал, набирая скорость.

– Откуда бредешь? – поинтересовался Шурик.

– Из Питера…

– Ого! И все биостопом?

– Ага! – горделиво сказал хипарь. – Второй месяц.

– Я – Шурик, – сказал Шурик.

– А я – Макс.

Шурик отнял руку от правого пестика и сжал сухую и мозолистую ладонь хипаря. Хватка у того оказалась на удивление сильной. Эдакие тиски, приживленные к человеку…

– Как там Питер? – спросил Шурик.

– Стоит, – Макс пожал плечами. – Что ему сделается?