Синельников и старый майор - Лях Андрей Георгиевич
Уверен, что в тот момент, когда мы, стоя между автомобилями, прощались с Амалией и Хельмутом, Магдалена уже звонила в психиатрическую клинику доктора Шлиеркампа и срывающимся голосом расписывала, какую угрозу для общества представляет Брюн. Доктор и без ее актерских ухищрений знал, что ситуация чревата, в словах пока еще действующей жены Старого Карла ничуть не усомнился, и немедленно распорядился выслать бригаду экстренного реагирования. Во главе этой бригады Магда и предстала перед нами, торжественно войдя той самой своей знаменитой походкой, где, по выражению классика, каждый шаг оказывал великую милость паркету, которому выпало счастье оказаться под ее ногами.
Итак, Магда и с ней – трое шкафов в белых халатах: один явственно начальник, видимо, врач, с какой-то бумажкой в форме анкеты, и двое громил-санитаров – в руках палка с петлей, уже мне знакомые резиновые тросы и пневматическая пукалка для стрельбы шприцами с транквилизаторами. Без всяких объяснений, по одному только ужасу в глазах Брюн я сообразил, кто они такие и зачем пожаловали. У всех троих в глазах охотничий азарт – переговоры бессмысленны, они только и ждут какого-то сопротивления, и чем энергичнее, тем лучше, слепому видно, что ребята свое дело знают.
– Брунгильда Ветте, вам придется пойти с нами.
Их трое, я один, на Руди надежды никакой, невеселая выходит картинка, но если кто-то думает, что я так просто отдам свою возлюбленную в чьи-то лапы, тот здорово ошибается. Внизу в вестибюле Фердинанд, и моя главная задача туда и передвинуть арену событий.
– Майор, – сказал я машинально, обращаясь больше к самому себе, – к бою! Противник в расположении!
И тут начались вещи невероятные. Эффект от этих нехитрых слов, что я пробурчал под нос и сквозь зубы, собираясь с силами для драки, вышел совершенно феерический. Да-с, не до конца Вольф Ветте утратил связь с реальностью. Опрокинув стул, он с юношеской резвостью бросился к стене и обеими руками хлопнул по ней снизу вверх. Дубовая панель метра полтора на полметра слетела, и за ней открылся очень мило висящий на крюках шедевр «Рейнметалла» – МГ-34 с дырчатым кожухом и изумительным по красоте модернистским прикладом вишневого дерева. Рядом пристроилась коробка с зубастой, ощерившейся патронами лентой, утекавшей в затвор. Молодецки подхватив все это хозяйство, майор вновь подскочил к столу – ну чистый Рэмбо. У горилл было несколько секунд, но по дури и растерянности они это время упустили.
Дальше, как сказано опять-таки у классика, пулемет завыл и затряс весь дом. Словно в настоящем сражении, майор покрыл всю гостиную ураганным огнем. Вот это, я вам доложу – ударили фонтаны, клочья да осколки; пожирая ленту, старина МГ плясал в стариковских руках, гильзы скакали по тарелкам и залетали в рюмки; горилл как ветром сдуло, только Руди сидел будто в ложе, озираясь в полном восторге. Сочиняет рассказ для клуба, мерзавец, подумал я. С полминуты я наслаждался этим зрелищем, особенно, как стерва Магдалена полезла под стол, затем скомандовал «Прекратить стрельбу!»
Ни в кого майор, конечно, не попал. Бригада расстелилась на полу в живописных позах, и когда их главный неуверенно приподнял голову, я уже упер ему между ушей леденящую ручку столового ножа.
– Лежи, земляк, целее будешь, – ласково предложил я и затем продолжил. – Ребята, не знаю, сколько вам платят, но умирать за эти деньги все равно не стоит. Здесь, как видите, все здоровы и в ваших услугах не нуждаются. А завтра мы сами приедем в клинику и засвидетельствуем свое почтение доктору Шлиеркампу. Впрочем, если хотите в гробу напоминать решето, милости просим. Отвечать, как вы понимаете, будет некому. Майор, вы будете представлены к награде за мужество и военную мудрость в боевой обстановке.
Возражений не последовало, гости проявили понимание и спешно ретировались, Магдалена, вылезая из-под стола, по странной случайности налетела лбом на мою коленку и, напутствуемая фразой «Пшла вон, кобыла толстомясая», тоже покинула наше общество.
– Бруно, это было гениально! – завопил было Руди, но тут МГ рухнул в отчаянно зашипевший винегрет, фарфоровое блюде мерзко хрустнуло, и Вольф Ветте, закатив глаза, начал медленно заваливаться назад, цепляясь за скатерть. Я едва успел подхватить его:
– Руди, не стой столбом, берись, и несем на кровать! Брюн, «скорую»!
Приехала «Скорая», за ней – вторая и с ней мой давний приятель, самый знаменитый кардиолог Дюссельдорфа Лысый Конни, он же Конрад Вальденштайн, бритый наголо верзила-австрияк, без колебаний променявший отцовское благословение, земли и богатство на скальпель и зеленое одеяние хирурга. Покачал головой:
– Никуда не повезем. Его и трогать-то нельзя. Ты хоть знаешь, что такое миокард и желудочки сердца?
– Знаю, что делают какое-то шунтирование.
– Шунтирование чего? Попал пальцем в небо. У него там кисея, тюль, задней стенки, считай, вообще нет… Шунтирование… Будет чудо, если он дотянет до утра. Вы Хельмуту звонили?
– Да, они с Амалией едут. Вернулись с пол-пути.
Кровать выдвинули на середину комнаты, и старый майор лежал, окруженный таинственными медицинскими агрегатами с пультами и мониторами, опутанный шлангами и проводами. Нос у него не заострялся, глаза не вваливались, но случайная прядь волос, замершая на лбу и откровенно мертвецкая тень на правом, полуопущенном веке не оставляли сомнений в безнадежности картины.
Вдруг это веко шевельнулось, а морщинистые пальцы заскребли по простыне.
– Полковник Штейнглиц, – прошептал майор, – Где вы, я вас не вижу…
Меня обуял неописуемый ужас, в носу и в глазах защипало, и еще я почувствовал, что губы и язык плохо слушаются, а нижняя челюсть будто одервенела.
– Я здесь, майор, ничего не говорите, вам нужно беречь силы, – пробормотал я и краем глаза увидел, как в комнату вошла Амалия и встала у постели с другой стороны. – У меня для вас радостные новости. Нам только что сообщили, что канцлер восстановил орден Рыцарского креста с дубовыми листьями, и вы первый кандидат на награждение…
Мне показалась, что лице майора проступило что-то вроде улыбки. У Амалии глаза были полны слез, но на меня она посмотрела с благодарностью.
– Полковник, – еще тише проговорил Вольф, – У них там где-то есть мой мундир… его не надо… Я прошу похоронить меня в той полевой форме, которую вы мне… в которой я сражался…
Я физически ощущал, как его покидает жизнь, и кошмар бессилия совершенно парализовал мне мозги.
– Майор, – пролепетал я, – только что получен приказ. Вы снова назначены командиром сорок второго парашютно-десантного полка… мои поздравления…
Он снова улыбнулся загадочной невидимой улыбкой; рука его пришла в движение, и я понял, что майор пытается отдать честь. Но рука упала, и это было все. Вольфганг Ветте отбыл на штабные учения господа Бога.
Одна слеза скатилась по краю носа снаружи, другая – по носу внутри, на губах они встретились, во рту растекся соленый привкус, а Брюн сжала мне руку.
* * *Сразу после похорон меня посадили в тюрьму. Ну, не в тюрьму, а в какое-то центральное полицейское отделение.
Штука в том, что министерство обороны отказало майору в похоронах со всеми воинскими почестями. По каким-то гнилым документам выходило, что он не имеет права на троекратный салют холостыми патронами, и даже влияние Старого Карла в этот раз не помогло. Я высказал тому чину, с которым имел беседу, что я об этом думаю, не поскупившись на красоты немецкого языка, но толку от этого было мало.
Ладно, черт с вами. Брюн купила самый большой флаг, какой только есть в природе, а я договорился со знакомыми байкерами и, как всегда, переборщил. Затея получилось дурацкая, будто хоронили гангстера, а не солдата, этих кожаных дьяволов наехала немереная туча, с ними какие-то лысые идеологи с хоругвями всех мастей, и попытались устроить едва ли не митинг. Я велел им заткнуться, и приличия были соблюдены, даже Старый Карл ничего не сказал, но все равно в итоге закончилось скандалом. Когда гроб опустили в могилу, и я махнул рукой, эти малахольные достали свои обрезы и маузеры и оторвались по полной программе. Канонада вышла как под Верденом, причем палили, естественно, отнюдь не холостыми. Некоторые даже успели обоймы сменить. Сейчас же нагрянула полиция, мои чмудрики вскочили на своих железных коней и были таковы, а я поцеловал Брунгильду и отправился за решетку. При аресте сопротивления не оказал.
