Робин Хобб - Город Драконов
Но не сегодня.
Его бережно перенесли с трона на паланкин. Он стиснул зубы, чтобы не застонать. Так мало плоти осталось, чтобы защитить его кости! Его суставы скрипели, когда он шевелил руками или ногами. Из-за долгих периодов неподвижности на его теле появились язвы, которые стали особенно глубокими там, где выпирали кости. В своем паланкине он сидел, свернувшись и сгорбившись – съежившиеся гусеницей останки человека. Когда вокруг него задернули занавеси, он был рад возможности поморщиться без свидетелей и сдвинуться с самых сильных пролежней.
Назревали неприятности. Он ощущал их запах и вкус. Он не был глупцом. Он видел это по тому, как отводят глаза его люди, как они без слов совещаются друг с другом, прежде чем повиноваться его приказам. Калсида выскальзывала у него из рук. Когда-то он был сильным воином – мужчиной, который мог гордиться не только своим высоким происхождением, но и своим телом. Когда-то он был похож на затаившегося тигра, готового метнуться со своего трона и порвать на кусочки любого, кто усомнится в его власти. Эти дни миновали. Он больше не способен внушать трепет одним своим видом.
Однако он не дурак. И никогда им не был. Он никогда не думал, будто одна только физическая сила позволит ему удерживать власть. Будь он глупцом, он не прожил бы так долго среди зыбучих песков политических фракций Калсиды. В молодости он был беспощаден, идя к власти и удерживая ее. Отсутствие живых сыновей ясно это демонстрировало. Он не заблуждался относительно тех людей, которые его окружали, или жадных наследников, рвущихся оказаться на него месте. Другие будут столь же беспощадными, захватывая свою долю добычи после его смерти. А некоторые не захотят дожидаться, чтобы эта смерть пришла естественным путем.
Паланкин покачивался в такт шагам носильщиков, следующих через его дворец. Он пересчитывал своих друзей и врагов, и понимал, что некоторые из пересчитанных должны значиться в обоих списках. В их числе и его дорогой и верный канцлер. И его любящая ядовитая мегера-дочь тоже такая. Трижды он выдавал Кассим замуж, чтобы от нее избавиться. Ее первый муж оставил ее вдовой в четырнадцать лет. Не прошло и трех недель после пышной свадьбы, как он поскользнулся, выходя из ванной, и сломал себе шею. Или так все решили в тот момент. Свидетелей несчастного случая не оказалось. А его юная вдова, бледная и с запавшими глазами, казалась подобающе печальной, когда родственники умершего супруга вернули ее в отцовский дом.
Ее следующий муж был гораздо моложе – всего лет на тридцать старше своей невесты. Его хватило на шесть месяцев, после чего он умер от какой-то болезни желудка, сопровождавшейся мучительными спазмами и кровавым поносом. Девицу опять вернули во дворец, и он видел ее молчаливой и гневающейся на судьбу.
Ее последний супруг умер три года назад. Этот достойный старик публично дал ей пощечину за какое-то отступление от хороших манер. Он умер еще до конца дня, упав с пеной на губах в судорожном припадке за пиршественным столом среди своих воинов. Кассим снова вернули герцогу. На этот раз он прямо спросил у нее:
– Дочь, ты оплакиваешь своего мужа?
На что она ответила:
– Я оплакиваю то, как внезапно и быстро нашла его смерть.
Герцог поселил ее среди своих женщин, и она добровольно отказалась выходить из этих покоев, закрытых садов и купален. О ее жизни он знал в основном от своих наложниц. Она усердно ухаживала за аптекарским огородом, жадно читала – в основном историю и книги по целительству, – писала стихи и ежедневно в течение часа практиковалась в стрельбе из лука. Она выразила страстное желание никогда больше не выходить замуж.
Ее желание было удовлетворено – не потому, что ее отец был склонен идти ей навстречу, а потому, что больше ни один аристократ не пожелал сделать ей предложение. Поскольку она была старшей из его законных дочерей, за нее следовало давать большой выкуп, несмотря на ее вдовство и неюный возраст. Однако он сомневался в том, что претендентов отпугивают именно расходы. Любую женщину, овдовевшую трижды, можно было подозревать в колдовстве, пусть никто и не осмеливался высказывать эти подозрения вслух.
Герцог этот вопрос ни с кем не обсуждал, однако, посещая женскую часть дворца, не позволял дочери приближаться к нему – хотя она такого желания и не проявляла. Кроме того, он не ел ничего, что могло бы пройти через ее руки. Рисковать смысла не было. Но сейчас, пока его паланкин покачивался в такт размеренным шагам носильщиков, он заставил себя подумать о ней как о варианте.
По самому древнему закону Калсиды любимая дочь могла стать наследницей, если того пожелает ее отец. Он этого не желал. По тем же самым древним законам в случае его смерти без наследника-сына его старшая дочь и ее муж должны были править до тех пор, пока ее первый сын не достигнет совершеннолетия. Незамужняя дочь могла править до тех пор, пока не найдет достойного супруга. Он не сомневался в том, что Кассим будет усердно искать такого, если получит наследство. В любом случае власть к ней перешла бы только после его собственной смерти, которой он намерен был избежать.
Он не думал, что в его долгой болезни виновата она. Для этого он был слишком осторожен. Конечно, самая главная предосторожность требовала бы, чтобы он убил дочь. Однако герцогство без наследника с большей вероятностью будет ввергнуто в междоусобицу, нежели герцогство с неподходящим наследником. Интересно, какое число его аристократов надеется, что он будет жить, только чтобы избежать возможности, что ими станет править герцогиня Кассим?
И, кроме того, убийство колдуньи навлекает на человека страшные несчастья, особенно в том случае, если ею была твоя собственная дочь.
Он закрыл глаза, убаюканный покачиванием паланкина. Открыл он их, только когда носильщики замедлили шаги. Пока его паланкин устанавливали на специальные подставки, занавески оставались задернутыми. Он прислушивался к тихому шарканью башмаков: это уходили носильщики. Однако его встревожило то, чего он не услышал: до него не донеслось ни журчанья воды во многочисленных фонтанах, ни щебета певчих птиц в клетках. Он не почувствовал аромата цветов. Звуки собственного сердцебиения стали заполнять его уши. Костлявыми пальцами он зашарил в одной из подушек паланкина, отыскивая спрятанные там ножны с кинжалом. Он извлек их и бесшумно обнажил клинок. Кинжал был слишком тяжелым для его руки, так что он не был уверен в том, что сможет успешно им орудовать. Ему не хотелось умереть, держа в руках не обагренной кровью клинок.
– Великодушнейший герцог…
Это был голос канцлера Эллика. Конечно же. Предателем должен был оказаться именно он. Его самый близкий и доверенный советник был именно тем человеком, которому проще всего было бы убить герцога и захватить бразды правления. Герцога удивило только то, что Эллик не сделал этого много лет назад, когда он только заболел. Он не стал отзываться на оклик канцлера: пусть считает, будто его господин задремал. Пусть подойдет достаточно близко, чтобы отдернуть занавески и встретить его клинок.
Казалось, будто канцлер способен видеть сквозь занавески и прочитать самую суть намерений герцога, ибо он снова заговорил.
– Мой господин, это не предательство. Я просто улучил момент, чтобы поговорить с вами наедине. Я подхожу, чтобы раздвинуть занавески. Пожалуйста, не убивайте меня.
– Льстец.
Герцог произнес это слово ровным тоном, но по-прежнему держал кинжал обеими руками прямо перед собой. Если он заметит предательство, то постарается вонзить клинок в сердце канцлера.
Однако когда канцлер осторожно раздвинул занавески, руки у него были пустыми, а стоял он на коленях. Герцог осмотрел преклоненную перед ним фигуру с опущенной головой и открытой шеей, застывшую перед паланкином. Если бы он пожелал, то смог бы погрузить кинжал в эту беззащитную шею. Он не стал этого делать.
– Почему наедине? – вопросил он. – Я всегда готов тебя выслушать. Почему здесь и сейчас?
Он с подозрением обвел взглядом уютные покои, принадлежавшие канцлеру.
– Да, о великодушнейший, вы действительно всегда готовы меня выслушать. Но там, где слушаете вы, слушают и другие. А я хочу предупредить вас о предательстве, и мне надо, чтобы мое предостережение слышали только вы.
– Предательство? – Слово сухо царапнуло его язык. Сильное сердцебиение стало болезненным. Слишком много угроз за чрезмерно короткий срок: одного только мужества мало, чтобы поддерживать ослабевшее тело. Он посмотрел на человека, продолжающего стоять перед ним на коленях. – Встань, Эллик. Мне нужна вода. Прошу.
Канцлер поднял сначала взгляд, а потом и голову.
– Конечно. – Не соблюдая правил этикета, он встал и прошел через комнату. Это было жилище мужчины, увешанное оружием и гобеленами, напоминающими о прошедших битвах. На видавшем виды рабочем столе в центре комнаты оказались большая книга для записей, чернильница и россыпь писчих перьев. Герцог не бывал в кабинете канцлера уже много лет, однако за это время помещение мало изменилось. Позади стола стоял буфет. Эллик достал из него бутылку вина и бокалы. – Это будет вам полезнее, чем вода, – сообщил он герцогу.
