Н. Джемисин - Держава богов
Его рассерженный взгляд исчез под насупленными бровями, с лица пропало всякое выражение, и я не мог сказать, растерялся он или просто был раздражен. Была ли моя догадка правильной, или он сам не понимал, что чувствует? А может, сразу и то и другое?
Тут я подумал кое о чем еще. А подумав, приоткрыл рот и втянул его запах, напрягая все иссякшие чувства, чтобы разобраться в смешении знакомых эфиров. Особенно тех, что имели отношение к цветочку… Ага, вот оно! Теперь я был уверен.
– Тебя навещала Ликуя, – задумчиво произнес я.
Запахи не лгут: одуванчик побывал у нее в волосах. Но я вычислил гораздо больше: запахи рассказали еще и о том, что они с Ахадом недавно занимались любовью. Может, это и стало причиной его угрюмой задумчивости? Меня подмывало хорошенько подразнить его на эту тему, но я мудро воздержался. У него, кажется, и так руки чесались.
– Ты вроде куда-то спешил, – процедил он ледяным тоном. Его глаза потемнели, воздух кругом так и дрожал, излучая откровенное предупреждение.
– Обратно в Небо, пожалуйста, – сказал я.
И едва ли не прежде, чем я договорил, Ахад швырнул меня сквозь ткань бытия. Я вылетел из реальности, хихикая на лету и отлично понимая, что Ахад услышит мой смех и это окончательно выведет его из себя. Ну что ж, он на мне отыгрался. Я возник в десяти футах над день-каменным полом в одном из отдаленнейших уголков нижней части дворца. Падение кончилось переломом запястья. Пришлось полчаса идти к дворцовым писцам, чтобы те наложили целительные письмена.
Пока меня лечили, я расспросил писцов, как идут дела с расследованием нападения. Они односложно отвечали, что особого продвижения не наблюдается. (Они не забыли, что это я грохнул их предыдущего предводителя, но я не видел смысла приносить извинения.) Сейчас писцы трудились не покладая рук – пытались разобраться, как действуют маски. В большой и просторной общей лаборатории, где работало человек пятьдесят, моему взгляду предстало несколько столов с разложенными кусочками алой маски. И замысловатая рама, в которой помещалась белая. Ее смертного носителя я нигде не увидел, но без труда догадался о постигшей его судьбе. Скорее всего, тело отнесли в более укромный покой и теперь потрошили, доискиваясь секретов.
Когда запястье срослось, я прошел в свою комнату, сложил в сумку Гимн одежду, вещи и туалетные принадлежности, выданные мне Морад. Вот и все сборы!
Пока я завершал свои дела в Тени, солнце успело опуститься за горизонт. С наступлением ночи белые стены Неба начали испускать неподвижное и неживое сияние. Я покинул комнату, ощущая необъяснимое беспокойство, и зашагал коридорами. Я мог бы растворить любую стену и пройти замкнутыми пространствами, но теперь они перестали принадлежать мне одному, и я не хотел их посещать. В коридорах мне навстречу попадались то слуги, то высокорожденные. Они замечали меня, а кое-кто даже узнавал, но я не обращал внимания на их взгляды. Я был всего лишь одиноким богом, склонным к убийству, и к тому же второстепенным; в былые времена здесь таких шлялось четверо. Эти смертные понятия не имели, насколько им повезло.
В конце концов я очутился в солярии – личном садике Арамери. Отследить выложенную белым камнем тропинку, вьющуюся среди подстриженных деревьев, было проще всего. Довольно скоро я оказался у подножия узкого белого шпиля, взвивавшегося из самого сердца дворца. Дверь на лестницу не была заперта (опять-таки в отличие от прежних времен). Я вошел и стал подниматься по круто завитой винтовой лестнице, пока не оказался в алтаре – помещении в утолщенной вершине шпиля, где Арамери много веков проводили свой ритуал наследования.
Войдя, я уселся на камень. Здесь, в этой комнате, умерло несчетное количество смертных. У них отнимали жизни, чтобы привести в действие Камень Земли и передать божественное могущество следующему поколению Арамери. Теперь в шпиле было так же пусто и пыльно, как и в нижних помещениях Неба. Надо полагать, Арамери продолжали торжественно передавать власть, но делали это иначе и в другом месте. Пустотелый постамент, некогда стоявший посередине, больше не существовал. Он разбился в тот день, когда Камень и Йейнэ слились воедино. Хрустальные стены с тех пор восстановили, потрескавшиеся полы заделали. Однако в комнате некоторым образом ощущалось отсутствие жизни. По временам своего рабства я такого не помнил.
Я стянул Эн со шнурка, положил рядом на пол и начал катать туда-сюда, припоминая, каково это было – летать, оседлав солнце. Ничего другого в голову не лезло. Так что я пребывал в полной готовности, когда день-каменный пол вдруг вспыхнул чуточку ярче, а в комнате отчетливо прибавилось жизни.
В прежние времена он всегда влиял на вещи именно так…
Я поднял взгляд.
Сияние пола превращало хрустальные стекла в отличные зеркала, и я легко различил позади себя два силуэта. Ликуя и с ней кто-то такого же роста. Только шире. Этот силуэт был мужским. Ликуя кивнула моему отражению, после чего исчезла, оставив нас наедине.
– Привет, – сказал я.
– Привет, Сиэй, – сказал Итемпас.
Я немного подождал, потом улыбнулся:
– Даже не скажешь «сколько лет, сколько зим» или что я хорошо выгляжу?
– Ты не очень хорошо выглядишь, – сказал он. Помедлил и добавил: – А тебе кажется, что мы долго не виделись?
– Да, – кивнул я.
Не стань я смертным, не показалось бы. Но он сам уже сто лет прожил в человеческой шкуре и понимал, как тянется время.
За спиной послышались шаги, увесистые и очень точные. Они приблизились, я что-то уловил краем глаза и решил было, что он сядет рядом, но, учитывая, кто мы такие, это выглядело бы странновато. Так что он просто прошел мимо меня, остановился на краю алтаря и стал смотреть на черный ночной горизонт, оплетенный ветвями Древа, едва видимыми в темноте.
Ну а я разглядывал его спину. На нем была длинная кожаная куртка, выцветшая почти добела. Длинные белые волосы заплетены в тяжелую гриву косичек, смахивавших на плетеные локоны теманцев, только он обходился без украшений, если не считать большой заколки, аккуратно скрепляющей волосы. Наряд дополняли белые штаны и рубашка и, что довольно странно, коричневые башмаки. Я гадко порадовался про себя: ну надо же, белой обуви не нашел!
– Я, конечно, приму предложение Нахадота, – сказал он. – Если моей силы хватит для твоего исцеления или хотя бы замедления старения, я сделаю все, что смогу.
Я кивнул:
– Благодарю.
Он кивнул в ответ. Его лицо было обращено к горизонту, но отражение в стекле смотрело прямо на меня.
– Ты хочешь остаться с этими смертными?
– Видимо, да, – ответил я. – Ахад хочет, чтобы я держал его в курсе всех дел Арамери. – Тут я кое-что вспомнил и поправился: – Ну, конечно, ты же начальник Ахада, так что…
– Можешь остаться. – В его пристальном взгляде, несмотря на нынешнее состояние, читалась прежняя сила. – И даже должен, чтобы быть вместе со смертными, которых ты так любишь.
Я нахмурился. Его отражение отвело взгляд.
– Их жизни столь быстротечны. Они не могут принимать что-либо как должное.
Он, конечно же, имел в виду мать Ликуи. А может, и первую Шахар Арамери. Он ведь любил ее, невзирая даже на ее разрушительную, всепоглощающую одержимость…
– А как тебе то, что Арамери тебя бросили? – не без некоторой вредности спросил я. Для настоящей вредности у меня сейчас просто сил не было, и я всего лишь хотел переменить тему.
Скрипнула кожа, легонько прошуршали волосы: он пожал плечами.
– Что с них взять, они же смертные.
– Значит, ни слезинки не проронил? – вздохнул я, потом вытянулся на каменном полу и закинул руки за голову. – А ведь за ними весь мир последует, чтобы ты знал. Человечество от тебя отвернется, и это уже начало происходить. Они еще называют нынешнее время эрой Светозарного, но скоро начнутся сумерки…
– Или рассвет.
Я моргнул. Вот этого я, кажется, не учел. Я приподнялся на локте и посмотрел на него, прищурившись. Он неподвижно стоял в излюбленной позе: ноги врозь, руки сложены на груди. Все тот же Дневной Отец, только заключенный в смертную плоть. А так – ничуточки не изменился!
Вот только…
– Почему ты оставил жить Ликую Шот? – спросил я.
– Потому же, почему оставил жить ее мать.
Я замотал головой, не в силах понять:
– Орри Шот? Да с чего бы тебе ее убивать? – Я нахмурился. – Неужели за то, что она возмущалась твоими выходками?
Если бы я лично не наблюдал за ним в гладком стекле, никогда бы не поверил в то, что предстало моим глазам. Итемпас улыбнулся:
– Верно. Возмущалась. Но не в этом дело. Орри Шот была демоницей.
Вот тут я утратил дар речи. Воцарилось молчание, и он наконец повернулся ко мне. Я посмотрел на него и испытал окончательное потрясение. Нет, если не считать волос и одежды, выглядел он в точности как при нашей последней встрече. И тем не менее что-то в нем – такое, чего я не мог вычленить и определить, – явственно изменилось.
