Дуглас Хьюлик - Клятва на стали
Стена за веером была пустой и ровной: ни ключей, ни подробного каталога книг, ни удобного тайного отделения для бумаг многовековой давности. Только белая штукатурка и свежие обрывки паутины.
Ничего не попишешь, надежда всяко была безрассудной.
Когда я устанавливал веер на место, траурная ткань соскользнула и спланировала на пол, оставив по себе облачко пыли. Я чихнул, отвернувшись как из почтения к вееру, так и потому, что не хотел опрокинуться навзничь с моего постамента. Стул все-таки качнулся, и веер предательски дрогнул в моих руках, но оба мы удержались. Я с облегчением повернулся закончить дело и ахнул.
То, что предстало передо мной, даже начерно не описывалось словом «изысканно». Каллиграфия была произведением искусства, и каждый символ, каждый штрих являлся образчиком высочайшей техники – непринужденной и в то же время стилистически безупречной. Казалось, что расписная сефта сверкает, ибо мельчайший жемчужный порошок, смешанный с красками, улавливал и отражал свет лампы, находившейся позади меня, оживляя начертанные на шелке письмена. История женщины как будто не хотела быть просто прочтенной и стремилась сойти с веера в танце.
Изображения поражали не меньше: фигуры, горы и аллеи обозначались минимумом штрихов, но были отчетливо узнаваемы. Цвет по традиции преобладал черный, но толика красок была добавлена там и тут, выделяя отдельные воспоминания и эпизоды: иссиня-зеленая кромка моря, миндальное дерево в розовом цвету, песочное брюхо парящего сапсана.
Это была жизнь, изложенная с целью не только запомнить и оплакать, но и прославить. Для наслаждения. Ради любви.
Но мое дыхание пресеклось не под влиянием каллиграфии, живописи и рвения преданности: причиной было имя, изящно выведенное золотом по верхней части веера: Симонис Хионатес. Имя женщины, которая написала исторический труд двухсотлетней давности, стоявший позади меня на полке. Женщины, разжегшей в секретаре интерес к Деганам.
И женщины, которая, как явствовало из развернувшихся передо мной эпизодов ее жизни, вышла замуж за человека по имени Хиронестес Каркаппадолис. Того, кто был изображен на веере держащим меч с рукоятью слоновой кости в обществе других мужчин и женщин, вооруженных клинками с металлическими узорами.
Человека, которого я узнал даже уменьшенным и в старинных одеждах, которые носили два века назад.
Человека, который был Деганом. Слоновой Костью.
Хирона.
Двери библиотеки распахнулись, впустив Хирона в сопровождении двух мужчин в доспехах, переливавшихся белой эмалью. Эти двое вошли с клинками наголо – сверкающие кривые сабли, которые, как ни были красивы, явно предназначались для дела.
Опаловые Гвардейцы – догадаться легко.
Все трое остановились, узрев меня сидящим на стуле прямо под веером, связанного дворецкого в моих ногах и обнаженный меч со стены, покоившийся у меня на коленях. В руке была раскрытая книга Симонис.
Хирон оценил ситуацию с первого взгляда и поднял руку, не дав гвардейцам сделать следующий шаг.
– Оставьте нас, – приказал он.
Гвардейцы замялись и с сомнением переглянулись за его спиной.
– При всем уважении, господин, мы…
– Это недоразумение, – сказал Хирон, встретившись глазами со мной. – У меня была назначена встреча с этим человеком. Я забыл.
Опять переглядывание.
– Я не знаток этикета, но это не объясняет, почему ваш слуга лежит связанным и с кляпом. Вы уверены, что не…
– Заберите его с собой, – перебил Хирон. – Развяжите. И если он скажет хоть слово… – Тут секретарь опустил взор и перехватил взгляд дворецкого. – Если он скажет хоть что-нибудь, убейте его. Понятно ли я выразился?
Гвардейцы и дворецкий кивнули. Через минуту за ними закрылась дверь, и мы с Хироном остались наедине.
Ночь у него явно выдалась долгая и неприятная. Волосы растрепались, лицо осунулось, в одежду въелись пепел, пот и местами – чья-то кровь. Он словно пережил маленький бой на поле брани или большое побоище в кабаке.
– Полагаю, у тебя есть вопросы, – молвил он.
– Не просто есть, а до хрена.
– Да, понятно. – Он углубился в помещение. – Могу ли я хотя бы попросить тебя отложить мой меч?
– Только не говори, что боишься.
– Ограничимся тем, что в твоих руках он выглядит… эстетически неуместным.
– А если я откажусь?
– Ты в самом деле хочешь, чтобы я его отобрал? – Хирон вздохнул.
– Так лучше? – Я прислонил меч к стулу.
– А теперь книгу, с твоего позволения.
– Которую? Черновик жены с твоими пометками на полях, – спросил я, заведя руку за спину и вытянув раннее издание в кожаном переплете, облицованном лавровой фанерой, – или окончательный вариант с рукописным посвящением тебе внизу фронтисписа? – Я поднял книгу, которую держал, когда он вошел.
Общения с Балдезаром в Илдрекке хватило мне, чтобы усвоить азы искусства подделки: определить возраст документа; различить между подлинными признаками износа и обманками, при помощи которых Фальшак умеет состарить документ; распознать естественный почерк автора, отличный от нерешительного в позднейших вставках поддельщика. Почерк Симонис был одинаков в обеих книгах – четкий, с нажимом и строгих форм. Классический, если угодно. Второй человек писал расслабленно и плавно, предпочитая сокращения и размывание символов, ценимые писцами и секретарями. И в данном случае почерк был идентичен тому, что фигурировал в других бумагах Хирона, которые я обнаружил на полках.
Хирон перевел взор с книг на веер поверх моей головы и снова взглянул на меня. Теперь в его глазах горел тщательно сдерживаемый огонь.
– Ты положишь обе.
Я закрыл тома и пристроил их к себе на колени.
– Слоновая Кость? – осведомился я.
– Да, было время. – Он поклонился.
– Тот, что основал орден Деганов?
– Давным-давно, сейчас я просто Хирон.
Я ждал такого ответа, но все равно не понимал и даже не знал, вполне ли верил. Что сказать человеку, которому удалось то, чего не сумел даже император?
Решил начать с вопроса «как-такое-возможно?».
– Я покинул орден и отрекся от моего имени.
– Ты знаешь, о чем я спрашиваю.
– Да, знаю.
Мы долго смотрели друг на друга. Я запоздало прикинул, позволят ли мне выйти отсюда с учетом моих открытий.
– Ты подобен ему? – спросил я.
– Кому?
– Императору.
– Ты имеешь в виду перевоплощения? – Хирон усмехнулся и покачал головой. – Нет. Все намного сложнее.
– Тогда расскажи. Объясни, каким образом человек – Деган – способен прожить больше двухсот лет, когда Стефану Дорминикосу, в распоряжении которого пребывают вся мощь империи и отряд Эталонов, пришлось разделить свою душу и превратиться в перерождающуюся троицу.
– Легко, – отозвался Слоновая Кость, скрестив руки. – Дорминикос хотел сохранить свою душу, а я был готов отдать.
– Отдать твою… – Я встряхнул головой. – Это бессмыслица.
– Да неужели? Почему?
– Потому что… это твоя душа. Она нужна Эталонам, чтобы практиковать имперскую магию; ее части нужны императорам, чтобы реинкарнировать; она нужна людям…
– Чтобы Ангелы взвесили твою жизнь? – подхватил он.
– Ну хотя бы, – согласился я. – По крайней мере, так думают люди. Сам я уже ни в чем не уверен.
С тех пор как я разоблачил для себя ложь императора насчет того, что Ангелы избрали его вечным правителем Дорминиканской империи, и осознал их полное бездействие в ответ, Ангелы пали в моих глазах еще ниже – хотя не скажешь, что я и раньше их особенно почитал.
– И ты считаешь, что человеку не прожить без души? – спросил Слоновая Кость.
Такой вопрос мог завести в области, куда мне отправиться не хотелось, а потому я сказал:
– По-моему, ты разглагольствуешь о теологии, вместо того чтобы ответить.
– Но это же отчасти одно и то же? – На лице Слоновой Кости заиграла усталая улыбка. – Однако тебе это не интересно – ты хочешь знать, каким образом я стою здесь через двести одиннадцать лет после того, как помог основать орден Деганов.
– Хорошая отправная точка.
– Ответ довольно простой: Клятва.
– Которая? – спросил я.
Не скрою, я улыбнулся, когда озадаченный Слоновая Кость непроизвольно шагнул назад.
– Что ты имеешь в виду? – осведомился он слишком поздно, чтобы утаить свой промах.
Я встал.
– Речь о том, – отозвался я, выступая вперед, – какая эта Клятва? Исходная, которую ты составил для ордена, или Клятва, которую Деганы давали клиентам до твоего ухода. Или ты сочинил другой завет? Для императора, может быть, или Эталона? Клятву служения в обмен на двухвековую жизнь?
Теперь я пересек библиотеку наполовину, а Слоновая Кость стоял столбом на другом конце. Мне даже издали было отчетливо видно, как неуверенно подрагивали уголки его глаз. Он хорошо скрывал это чувство – неудивительно, коль скоро он два столетия прожил имперцем в Джане, – но я заметил, потому что умел высматривать. Это было и оставалось частью моей профессии.
