Дуглас Хьюлик - Клятва на стали
– Не надо меня прикрывать.
Не здесь. Не сейчас.
– Ты волен хотеть чего угодно – чтобы звезды попадали с неба и превратились у твоих ног в алмазы, мне наплевать. Пока я не решу иначе, сегодня за тобой пойдут две тени: твоя и моя. – Она скрестила руки и вскинула изящную бровь. – Так и будешь стоять и ждать, пока прибегут разбираться, или войдем?
– И ты не собираешься мне мешать? – Я отступил на полшага.
– Зачем?
– Сама знаешь… – Я указал через плечо на парк. – Вдруг я убьюсь?
– Моя задача – помочь тебе выжить, а не удерживать от глупостей. Не думаю, что последнее вообще возможно.
– Верно, – поддакнул я. – Здо́рово.
И повернулся к воротам. Стражник упал так близко, что я в считаные секунды ухватил его за ногу, подтянул и обыскал на предмет ключей.
Потом я отпер ворота. Собаки в конурах залаяли на скрежет ржавых петель, и те, что обитали на площади, присоединились к хору.
– Эй! – позвал я. – Ну-ка, помоги.
Мы выволокли стражника наружу и оттащили в переулок. Будка была ближе, но лучше убрать его подальше с глаз, потому что отсутствующий часовой вызовет меньше переполоха, чем мертвый.
Собаки принялись за тело еще до того, как мы прошли обратно через ворота. Я притворил створку, и мы устремились в глубокую тьму, окутавшую парк падишаха.
Было уже прилично за полночь, но это не означало, что тот обезлюдел. По дорожкам то и дело спешили слуги или чиновники – порученцы, письмоносцы или факельщики, освещавшие дорогу расфуфыренным ноблям и высшей придворной знати. Встречались и патрульные падишахской гвардии, но их было мало, и они так шумели, что слышал даже я, не говоря об Арибе. А также, разумеется, не делись никуда павильоны и открытые площадки, как освещенные, так и темные, – они испещряли ландшафт, прикрывая нас и отвлекая тех, кто мог бы засечь.
В каком-то смысле это была идеальная ситуация для любого Домушника: открытые местности, сплошные заслоны, полным-полно Светляков, которые бродили и делали бесполезными сторожевых собак и прочие ночные препоны. Мне не верилось, что эти угодья не грабили еженедельно: отрада для воров, если удастся очутиться за стенами. Я поделился этой мыслью с Арибой, когда мы задержались в тенистой купе фисташковых деревьев, которые я признал с последнего визита.
– Парк не дворец, – ответила Ариба.
Она шарила взглядом по лужайке перед нами и вслушивалась в ночь, кивая взад-вперед головой, как певчая птица. Несмотря на краску, которой были натерты открытые участки ее кожи, я мог достаточно рассмотреть лицо, чтобы понять не только то, где она находилась, но и чем занималась. Правда, пришлось напрячься.
– Есть разница, – продолжила она, – между доступом к слугам принца и самому принцу.
– В чем же она?
Разлитая в ночи клякса изучила меня.
– Неужели все имперцы настолько болтливы, когда заняты делом?
– Только толковые.
– Тогда я с нетерпением жду, когда ты неизбежно умолкнешь.
Настал мой черед фыркнуть. Я выглянул и обозрел окрестности. От нас удалялся небольшой отряд стражников, которые шествовали по дерновому дорожному склону. Их светильник на цепи источал дым и пламень. Они были достаточно далеко, и я лишь прослезился от света. Поморгал, протер глаза. Патруль шагал между нашими деревьями и возвышением, которое, насколько я помнил, находилось возле домика Хирона. Мы притаились, давая дозорным пройти.
– И кто же охраняет падишаха помимо них? – спросил я, указав на движущийся огонь.
– Например, Опаловая Гвардия, – ответила Ариба.
– А это не Опаловая Гвардия?
– Едва ли. Будь они Опалами, мы бы уже улепетывали, поверь.
– Настолько хороши?
– Настолько хороши.
Я сменил позу, высвободив ногу из-под бедра.
– Ты сказала «например». Кто еще стоит у него Дубом?
– Стоит Дубом?..
– На часах. Охраняет. Следит за округой.
Ариба пробормотала что-то об имперцах и помешательстве. Вслух же произнесла:
– Иногда – Львы Арата. И джинны.
– Джинны?
– В серебряных кандалах, которые волхвы ежедневно перековывают и прописывают заново, чтобы порабощать духов из ночи в ночь. – Она кивнула. – Так говорит дед.
– Он их видел?
– Он один из трех ассасинов, которые когда-либо – за всю историю – входили в обиталище деспота и вернулись с рассказом. – Ариба глянула на меня презрительно и мрачно. – Он – Черный Шнур, и его слово не оспаривается.
Я оглянулся на стражников, увидел качание светильника. В траве занялся маленький пожар. Кто-то споткнулся и разлил горящую смолу. До нас донеслись смешки и глумливые реплики.
Крушаки оставались Крушаками, даже здесь.
– Имперец? – окликнула она меня вскоре.
– Да?
Она помедлила и облизнула губы. Когда заговорила, ее голос слегка дрожал.
– На что это похоже?
Мне было незачем спрашивать, но я все равно уточнил:
– Ты имеешь в виду ночное зрение?
– Да.
Я не имел обыкновения распространяться о нем, но, с другой стороны, не так уж многие про это знали. Привычка вызвала желание отвергнуть вопрос, заболтать его или просто соврать. Однако она рассказала мне о глифах и красках на своем одеянии, и меньшее, что я мог сделать, – рассказать ей о том, ради чего она рисковала жизнью.
– Ночное зрение у меня уже так давно, что и не знаю, как его описать, – признался я. – В каком-то смысле это еще одна часть ночи, как звезды, луна или вонь из переулка. Как описать ходьбу, обоняние или вкус? Это похоже, но другое. Но я, наверное, отговорился, а не ответил? – Я выдержал паузу, всматриваясь в ночь, тогда как Ариба молча сидела рядом. В ожидании. – Оно красное, – сказал я наконец.
– Красное?
– Да, – кивнул я. – Красное и золотое и липнет ко всему, что вижу. Все тронуто янтарем, словно немного освещено светом, который виден только мне. – Я указал на окрестности, и Ариба проследила за жестом, как будто пытаясь узреть то, что наблюдал я; как будто зрение могло дароваться ей лишь усилием воли. – Ты когда-нибудь смотрела на художника за работой? Как он набрасывает эскиз для раскрашивания? Моя… Я знаю баронессу, которая покровительствует одному из таких. Понятия не имею, делают ли здесь так, но в Илдрекке существует костяк – кое-кто называет его кликой – живописцев, которые отходят от старого изобразительного стиля. Они сперва все тщательно прорисовывают углем и мелом: структуру, перспективу, тени. Потом наносят краски. И получается похоже на действительность: не в том смысле, что, дескать, вот это всадник, но в том, что это почти копия конкретного человека на конкретном коне. Гадать не приходится, потому что если увидишь на картине, узнаешь и на улице. Ночное зрение похоже на эти угольные наброски, но только вместо черного, серого и белого видишь янтарное, красное и золотое. Это и намеки, и мелочи, и зазоры – все сразу; картина, которую видно не столько по наличию чего-то, сколько по отсутствию.
– Как поединок во тьме, – отозвалась Ариба. – Ты слушаешь разную тишину и заполняешь ее участки, используя звуки как контуры и как вехи. – Она покачала головой. – Ай-я, вот бы мне такой дар – кроваво-красную дорожку для рубки! Львы бы оплакивали потери, а мой дед…
– Да, что бы сделал твой дед? – подхватил я.
Она аккуратно подтянула ткань, закрывавшую нижнюю половину лица. Я уловил очертания острого носа и желваки, шевельнувшиеся против слов, которые были готовы вырваться.
Я предпочел помалкивать. Если носачество чему-то и научило меня, то это тому, что большинству людей хочется говорить, даже если они сами считают иначе. Хороший Нос – а может быть, даже хороший Серый Принц – предоставлял собеседникам заполнять тишину.
Ариба пристально смотрела перед собой, сосредоточившись не на внешней тьме, но на своей внутренней тени.
– Мой дед, – произнесла она наконец, роняя слова, как булыжники, – мог бы увидеть во мне меня, а не бледную тень моей матери. Признать меня нейяджинкой, а не разочарованием.
Она шмыгнула носом, глядя в ночь. Я наблюдал за ее большим пальцем, который ощупывал помятое серебряное кольцо на другом.
– Она была поразительная, – сказала Ариба. – Лучший ассасин нашей школы за многие поколения. Прирожденный вожак и убийца. Дед говорит, что в лунную ночь она бы подкралась к стражу, забавы ради сочла волоски в его бороде и чиркнула по горлу, а он бы так и не узнал о ее приходе. Салиха Шихам – Салиха Стрела. Она совершила первое убийство в тринадцать лет, стала калатом в семнадцать, а в двадцать шесть сделалась аммой нашей школы.
– Что с ней случилось? – спросил я.
– Умерла.
Я предоставил тишине длиться и смотрел, как Ариба теребила кольцо, но на сей раз она не ответила.
– На дело пошла? – Наткнувшись на ее взгляд, я поправился: – На службу?
– А тебе-то что?
– Ничего, – признал я. – Просто…
Я пожал плечами, и Ариба снова уставилась в ночь.
– Она отправилась уничтожить Главного Имама Стражей.
