Джоанн Харрис - Евангелие от Локи
На какое-то время, правда, я совершенно растерялся. Слишком много новых ощущений, ранее мне совершенно не свойственных, на меня обрушилось. В новом своем воплощении я был способен различать цвета, чувствовать запах серы, ощущать на лице прикосновение падавших откуда-то сверху снежинок и видеть прямо перед собой лицо того самого типа, который с головы до ног был окутан магическими чарами. Я, разумеется, мог бы принять любое обличье – животного, или птицы, или просто языка пламени, – но так уж получилось, что я принял тот облик, с которым вы, возможно, знакомы: превратился в рыжеволосого молодого человека, в котором есть… je ne sais quoi[22].
А тот тип удивленно (и, осмелюсь сказать, любовно) смотрел на меня, и я понимал, что ему известно: под моим человечьим обличьем скрывается сын Огня. Или демон, если вам этот термин больше по вкусу. Хотя, если честно, разница между богом и демоном зависит лишь от угла зрения.
– Ты настоящий? – наконец спросил он.
Ну, конечно же, это весьма относительный термин. На определенном уровне абсолютно все является настоящим, знаете ли, даже сны (они-то возможно, как раз особенно настоящие!). Но я еще не привык говорить вслух. В царстве Хаоса такие вещи, как речь, совершенно не нужны. И я совсем не ожидал, сколь сильное воздействие окажет на меня мое новое физическое состояние, все эти звуки (вой ветра, хруст снега, топот лапок зайца-беляка по заснеженному склону холма), все эти краски и пейзажи, и этот холод, и этот страх…
Страх? Да, я полагаю, что это был именно страх. Моя первая настоящая эмоция. Хаос в чистом виде лишен каких бы то ни было эмоций, он действует исключительно инстинктивно. И мыслей Хаос тоже лишен. Именно поэтому какую-то видимую форму он обретает только перед лицом врага, черпая ее основу в мыслях этого врага, а свое обличье – в самых глубинных его страхах.
И все-таки это был поистине интригующий опыт – хотя необходимость все время сохранять одну и ту же физическую форму, ограничивая себя ее пределами и возможностями, вызывала у меня, к сожалению, некое подобие клаустрофобии. Я чувствовал, что навсегда обречен ощущать холод, страдать от слепящего света, и был просто оглушен всеми этими новыми ощущениями.
Я попытался осторожно расправить конечности и хотя бы отчасти использовать неведомый мне речевой аппарат. Получилось! И все же теперь, мысленно оглядываясь назад, я понимаю: если бы я действительно хотел совершить переход в этот мир, то должен был бы заранее подумать и о какой-то одежде.
Меня просто трясло от холода.
– Гог и Магог[23], до чего же холодно! Нет, серьезно, ты пытаешься сказать мне, что ваш народ сам выбрал для жизни такое местечко?
Этот тип сосредоточенно смотрел на меня единственным глазом, голубым, страшно холодным и, вообще-то, не слишком добрым. Аура его так и полыхала, и в ее цветах не было заметно ни капли страха, только осторожность и хитрость.
– Ну что ж, ты, видимо, Локи? – сказал он.
Я пожал только что обретенными плечами:
– Что в имени тебе моем? Роза, какое имя ей ни дай, будет источать все тот же аромат и останется все такой же розовой и невинной. Кстати о невинности: не мог бы ты раздобыть или одолжить мне какую-нибудь одежду…
Он раздобыл – вытащил из своего заплечного мешка штаны и рубаху, от которых довольно сильно несло козлом. Я надел их, морщась от ужасного запаха, а мой новый знакомец между тем назвал себя: Один, один из сыновей Бора. По слухам-то я его, разумеется, знал. И с той стороны следил за развитием его карьеры. И смотрел его сны. Так что на меня его заявление особого впечатления, как вы, люди, выражаетесь, не произвело; однако его честолюбие и безжалостность были, безусловно, качествами многообещающими.
Мы немного поговорили. Один разъяснил мне, что является комендантом крепости Асгард, нарисовав весьма впечатляющую картину этой небесной цитадели и ее обитателей; затем он поведал о мирах, которые намерен завоевать, получив богатые военные трофеи, и плавно перешел к теме возможного союза с Огненным народом в войне против народа Льдов, предателей-ванов, колдуньи Гулльвейг-Хейд и различных воинственных правителей Утгарда.
Я вынужденно рассмеялся и уклончиво заметил:
– Только вряд ли это удастся.
– А почему нет?
Я объяснил, что Лорд Сурт не относится к числу тех, с кем можно заключить союз. Понятие «ксенофоб» не давало даже приблизительного представления о том, как сильно Сурт презирает всех инородцев. Достаточно плохо было уже то, что предки асов зародились во льдах; и потом, Сурт ни за что не стал бы иметь дело с народом, предки которого явились в этот мир голыми и покрытыми коровьей слюной.
– Но если бы мы могли вступить в переговоры… – начал было Один.
– Сурт в переговоры не вступает. Он являет собой первобытную силу природы и разрушает Порядок во всех его формах и проявлениях, доводя до состояния исходных частиц. И он всех вас ненавидит безраздельно – от самого могущественного военачальника до самого крошечного муравья. Сурт воспринимает как оскорбление уже одно то, что вы существуете и обладаете сознанием. И никакими переговорами его нельзя ни сбить с толку, ни обвести вокруг пальца. Ди-а-лог с ним вести абсолютно невозможно. Так что вступить с ним в переговоры вы никак не сможете. Единственное, что вы можете – если, конечно, у вас есть хоть капля здравого смысла, – это держаться от него подальше.
Один, похоже, задумался.
– Но ты-то сюда явился, – сказал он.
– Ну пристрели меня. Я проявил чрезмерное любопытство.
Разумеется, он не понял. Он мог максимально приблизиться к Хаосу только во время сна; Сон, как известно – эфемерный отпрыск Хаоса. И примитивные народы всегда воображают, будто их боги внешне примерно такие же, как они сами; в самом лучшем случае такой бог, с их точки зрения, имеет облик и ментальность великого воителя. Но, несмотря на незаурядный ум Одина, я был совершенно уверен, что ему никогда не понять истинного величия Хаоса и масштабов его владений – в лучшем случае он осознает это, когда наступит Рагнарёк, но тогда, увы, будет уже слишком поздно.
– Я намерен править всеми мирами, – заявил Один. – У меня есть сила и власть, у меня есть золото и руны. У меня есть самые лучшие воины на свете. У меня есть Солнце и Луна. У меня есть несметные сокровища Подземного народа…
– Но царством Лорда Сурта править нельзя, – прервал его я. – Ведь это сам Хаос. Там ничто не имеет плоти, там нет ни порядка, ни правил. Там ничто и никогда не сохраняет одно и то же физическое обличье. Все то, что для тебя столь важно – золото, оружие, женщины, сражения, крепости, – я видел в твоих снах и мечтах, но для Лорда Сурта ничто из этого значения не имеет. Для него все это – просто космический мусор, как куски плавника или обломки судов, выброшенные на берег приливной волной.
– Что ж, возможно, ты прав, но оставим на минутку твоего Лорда Сурта, – сказал Один. – Сам-то ты чем думаешь заняться? По-моему, такой, как ты, мог бы весьма пригодиться в нашем стане.
– Несомненно. Но какая от этого выгода мне самому?
– Ну, для начала ты обретешь свободу. Свободу и кое-какие возможности.
– Свободу? Скажи, пожалуйста: неужели ты считаешь, что я недостаточно свободен?
Он покачал головой.
– А разве ты считаешь себя свободным? Будучи вынужден оставаться все время на одном месте, когда вокруг столько миров, еще не открытых и не созданных? По-моему, ты просто в плену у этого Сурта, кем бы он ни был.
Я попытался объяснить:
– Но ведь Хаос – это колыбель всего сущего, нечто вроде парника, где произрастает любая рассада. Тогда как остальные миры – это просто случайные брызги сточных вод Хаоса. Неужели тебе нравится быть правителем в сточной канаве?
– Лучше быть правителем в сточной канаве, – спокойно возразил он, – чем рабом в императорском дворце.
Видите, как этот златоуст умело оплетал меня сетями своего коварства? Он тут же принялся рассказывать мне о тех мирах, которые уже успел посетить; о Срединном мире, Мидгарде, населенном племенем людей, где обитателей Асгарда уже начинали почитать как богов; об обитателях темных подземных туннелей Нижнего мира, которые в поте лица трудятся, добывая золото и драгоценные камни; о Мировом древе, ясене Иггдрасиле, корни которого уходят в глубины Нижнего мира, а вершина прячется в облаках над Асгардом; о народе Льдов; о Море-океане; об Утгарде, что раскинулся за пределами наших Миров. Все эти миры давно созрели, чтобы стать завоеванными, и они будут завоеваны мною, сказал Один; там очень много нового, но много и того, что подлежит уничтожению огнем. И всем этим ты тоже мог бы владеть, сказал он мне; впрочем, если хочешь, можешь отправляться назад в Хаос и до скончания веков чистить сапоги Сурту…
– А тебе-то что от меня нужно? – спросил я.
– Мне нужны твои таланты и умения, – честно ответил Один. – Ваны передали мне свои знания, но даже руны – это далеко не все. Я вывел этот мир из царства крови и льдов. Я дал ему законы, правила и смысл существования. Теперь я должен защитить то, что создал, или же увидеть, как все это опять тонет в море анархии. Но Порядок не способен выжить без поддержки; его законы имеют слишком жесткие рамки; Порядок не умеет прогибаться. Порядок, наползая постепенно, как лед, сковывает жизнь, и наступает застой, неподвижность. Сейчас, когда между асами и ванами вновь наступил мир, этот лед слегка отступит, и тогда неизбежна стагнация. В результате мое царство начнет погружаться во тьму. Но никак нельзя допустить, чтобы мои подданные видели, как я сам нарушаю собственные правила. Поэтому мне совершенно необходим кто-то, находящийся рядом со мной[24] и способный в случае необходимости нарушить установленные мною законы.
