Кендалл Калпер - Соль и шторм
Каждое заклинание отныне заставит меня заново горевать и мучительно тосковать о Тэйне.
И каждый раз, страдая, я буду становиться сильнее.
Неудивительно, что женщины Роу живут недолго. Неудивительно и то, что бабушка сошла с ума и покончила с собой.
Маленький цветок словно пылал у меня в руке. Такой живой, синий и яркий, он превратился в настоящий амулет. Я отбросила его и поднялась на ноги. Нужно было идти дальше, в город.
Едва в тумане появились первые здания, я заметила следы ужасного шторма, который наслала на остров. Стены зданий были покрыты слоем грязи в четыре фута высотой – до этой линии поднималась вода. На складе возле доков по давней традиции отмечали уровень наводнения и год, когда оно случилось, а также делали пометку о шторме. Мне было любопытно, что они написали в этот раз? Может, что-нибудь в духе: «Мы пытались убить морскую ведьму, и она отомстила»?
Всюду на улицах валялся мусор, обломки, гнутые железки, битое стекло, но не было ни души. От многих домов остались одни развалины. Нью-Бишоп был полуразрушен. Казалось невозможным, что кроме матери никто не пострадал во время такого шторма. Я втянула подбородок в воротник плаща и ускорила шаг.
Мой путь лежал мимо городского кладбища. Дойдя до белой дощатой церкви в центре города, я на миг остановилась. Тени в тумане выстроились в линию вдоль кованой ограды кладбища. Когда я подошла ближе, тени потемнели, обрели контуры и превратились в аккуратный ряд граненых надгробий с прямыми, острыми краями. В первый момент я недоуменно смотрела на свежие каменные плиты, поставленные прямо поверх нетронутой травы, и только потом поняла, что они посвящены погибшим на борту «Орлиного крыла».
Мои руки будто сами по себе толкнули калитку ограды, ноги понесли к надгробиям. Их было тридцать два, чистых, вымытых дождем. Нет, тридцать шесть. Четыре плиты из камня потемнее, пристроили в конце ряда, на них высекли имена четверых местных моряков, которые отправились на «Модене» и больше не вернулись.
Я долго рассматривала их, сжав губы и стараясь не давать волю чувствам, чтобы снова не ощутить всю боль потери.
Ведь я не хотела, чтобы моя магия стала губительной!
Я немного постояла, пытаясь подавить слезы и отдышаться, а затем пошла вдоль ряда, вглядываясь в каждое имя, пока одно из них не отозвалось болью в сердце.
«Томас Томпсон».
Я нахмурилась. Он никогда не был Томасом! Я наклонилась, сорвала два стебелька, ярко-зеленых и живых среди серого тумана, и аккуратно выложила поверх имени, чтобы читалось «Томми Томпсон». Это, пожалуй, лучшее, что могла для него сделать.
Коснулась пальцами каменой плиты. Там, в земле, не было его тела. Томми похоронен на дне моря, под волнами, где, наверное, любой моряк мечтает найти вечный покой, но я помнила прощальные слова своего друга: «Я хотел обрести корни».
Его должны были похоронить в земле! Голова пошла кругом, перед глазами замерцали яркие точки, я вдруг осознала, что не дышу. Открыла рот, чтобы набрать воздуха, и из груди вырвался плач. Второй раз за сегодняшний день я, истерзанная горем, стояла на краю бездны и шептала: «Хочу, чтоб он вернулся, чтоб вернулся…»
Какой ужас! Какое страшное бедствие! И это сделала магия Роу. Случилось ли это из-за того, что магия перестала работать, а все уповали на нее или еще почему-то – неважно. Вина Роу в том, что Томми больше не было, а его тело затерялось в бескрайних водах океана, хоть он принадлежал земле. Качаясь, я с трудом поднялась на ноги и, перед тем как уйти, закрыла глаза и задержала руку на надгробии Томи. Вот бы стать настолько сильной ведьмой, чтобы найти его тело в пучине океана и принести домой. Но когда магия давала мне то, что нужно?
Я не пошла в сторону района богачей – дом пастора все равно разрушен. Я свернула на юг, вниз, туда, где фабрики и заводы некогда работали полным ходом, процветали и приносили доход, выбрасывая в небо клубы черного дыма.
У матери здесь сохранилась квартирка, куда она меня привезла, забрав из бабушкиного дома, и где мы прожили два года, задыхаясь от копоти и смога, пока она не вышла замуж за пастора. Но, переехав в дом пастора, мать не стала продавать старое жилье. Поэтому я знала, что найду ее там.
Квартирка находилась в глухом переулке, и едва я туда свернула, как в нос ударил запах гниющего мусора. Окно первого этажа было темным, но наверху, в окне спальни, горел свет. Толкнула дверь – не заперто.
Я ступала тихо и осторожно, слыша, как громко колотится сердце. Кончики пальцев покалывало, и за этим я чувствовала, будто во мне готово пробудиться нечто горячее, свирепое… Я не знала, о чем думать, в мыслях вертелось только одно: мать виновата во всем, что случилось, – в смерти Тэйна и Томми, в крушении «Орлиного крыла» и «Модены». Оставь она меня в доме бабушки, я бы выросла ведьмой и вовремя заняла свое место. Или, если бы она сама стала ведьмой, как и должна была, я бы училась у нее, этого кошмара не произошло бы.
Сбросив с плеч плащ, я поднялась по шаткой, темной лестнице, и еще в коридоре уловила ее дыхание. Мать была одна. Я старалась идти очень тихо, не скрипеть половицами. Неслышно подошла к приоткрытой двери в полной уверенности, что она не догадывается о моем приходе. Медленно толкнула дверь, но раздался жалобный скрип петель, и мать повернула голову. Ее тяжелое дыхание участилось, голубые глаза расширились от удивления.
– Эвери! – воскликнула мать глухо.
В ее голосе не слышалось прежней четкости и твердости, бледная кожа потеряла свою прекрасную свежесть. Лицо матери выглядело безжизненным, как восковая маска, покрытая капельками пота. Лежа на узкой койке, она смотрела на меня. Я вошла в комнату, и голова пошла кругом от тяжелого сладковатого запаха болезни и лекарств. Слезы застилали ее глаза, но я не обращала на них внимания. В памяти всплыли все наши доводы, вся моя ненависть к ней вспыхнула с новой силой. Я сделала еще шаг, руки непроизвольно сжались в кулаки. Я хотела заставить мать заплатить за все. Хотелось, чтобы она поняла, что сотворила со мной, с Тэйном, с этим островом! В нескольких дюймах от кровати я даже почувствовала обжигающее дыхание мстительной ведьмы, сидящей во мне. Мать дрожала на влажных от пота простынях, я открыла рот, но меня слишком переполняли эмоции, чтобы сказать хоть слово…
Внезапно ноги подкосились, тело съежилось, и я рухнула на пол, как надломившийся стебель. Вместо гневного порицания с губ сорвался тихий жалобный стон, похожий на мяуканье больного котенка. Вцепившись в кровать матери, я прижалась лбом к матрасу. Меня душили и сотрясали безудержные рыдания.
Мать молчала, матрас будто стал преградой, отделяющей ее от меня. Я почувствовала себя ужасно глупо. Зачем потянулась к этой женщине? Чего я ожидала? Доброты? Понимания? Я готова была вскочить на ноги и уйти навсегда, но тут что-то легкое, словно крылья бабочки, коснулось моих волос. Ее пальцы.
Я замерла, уткнувшись лицом в простыни, уперевшись коленями в кровать, а мать нежно гладила мои волосы. Длинные ногти бережно расплетали спутанные локоны, легонько задевая кожу, отчего по голове бежали мурашки. Меня бросало то в жар, то в холод, я отчаянно рыдала, изливая в тонкий матрас всю безысходность и пустоту.
Я плакала из-за Томми, который не хотел идти в море, но сделал это ради меня.
Я плакала из-за бабушки, которая ринулась в воду, в последней надежде избавиться от боли.
Я плакала из-за моего прекрасного Тэйна, покоящегося на дне океана.
Я плакала даже из-за матери, ее изуродованного лица и той тайны, которую она тщательно от меня скрывала. А она все гладила меня теплыми, мягкими пальцами.
– Мама, – прошептала я. Впервые за многие годы я назвала ее так, и мы обе почувствовали силу этого слова. Небольшая его магия оказалась огромной. Мать притянула меня к себе, помогая взобраться на кровать, и, не говоря ни слова, обняла.
Невольно я начала говорить. Слова полились потоком. В этом тоже была своя магия – высказываясь вслух, я изливала отравляющую меня горечь, будто открывала рану свежему ветру. Мать не разжимала объятий, пока я шепотом рассказывала о Тэйне, его татуировках и колдовстве его народа, его темных волосах и добрых, лучистых глазах. Затем я рассказала ей о бабушке, в отчаянии безумия бросившейся в море. Рассказала о моем сне и его значении. Поделилась своими страхами и своей виной. Хотелось, чтобы магия высказанных слов опустошила меня и, наконец, заглушила голоса в душе и мыслях.
Мама ничего не говорила в ответ, лишь время от времени вздыхала, показывая, что слышит меня, но когда я наконец измученно закрыла глаза и стала засыпать, принялась нашептывать мне странные, неясные, причудливые истории, которые тут же возникали в моих снах. Я проснулась – и она умолкла. Взглянула на ее белое лицо, сомкнутые губы… И я догадалась: она боялась, что мир между нами слишком хрупок и не решалась сказать что-либо в лицо. Поэтому я закрыла глаза, замедлила дыхание и притворилась спящей. И снова услышала горячий шепот.
