Коллектив авторов - Невеста зверя (сборник)

Однако в 1946 году Красавица с Чудовищем вернулись из детской литературы благодаря блестящему фильму Жана Кокто «La Belle et la Bête». Здесь Чудовище буквально пышет сексуальностью, и в приключениях Красавицы можно прочесть метафору ее сексуального пробуждения. Этот мотив присущ многим сказкам о невесте и женихе оборотня, начиная с середины двенадцатого века, – возрождение взрослой сказки вернуло классические сюжеты читателям, уже вышедшим из детского возраста. Среди самых известных писателей этого направления – Анджела Картер, в чьем сборнике взрослых сказок «Кровавая комната» (1979) есть две яркие и чувственные фантазии на тему жениха-оборотня: «Женитьба мистера Лайона» и «Невеста тигра». В произведениях Картер и других писателей этого движения возрождения (А. С. Байетт, Танит Ли, Роберт Кувер, Кэрол Энн Даффи и др.) мы видим, что снова вернулись к истокам. Современные писатели пользуются темой превращения людей в животных, чтобы исследовать вопросы гендера, сексуальности, расы, культуры и процесс преображения… точно так же, как древние сказители разных стран мира много веков назад.

Однако же в современных пересказах есть одна важная перемена, отражающая изменения в наших отношениях с животными и всей природой. Большинство жителей цивилизованного мира никогда не сталкивались в лесу с настоящей угрозой для жизни. Поэтому белый медведь, стучащий ночью в дверь, представляется не таким уж и страшным в роли жениха – напротив, он экзотичен и почти привлекателен. Там, где дикая природа когда-то угрожала цивилизации, теперь она приручена и одомашнена (или скрыта за оградой заповедника); опасности животного мира приобрели ностальгический оттенок – так далеки они от нашей повседневной жизни. Эта отдаленность придает «дикой природе» особую силу. Мы скорее стремимся к ней, чем боимся ее. Оборотень, вервольф, лесное божество с головой оленя из лесной чащи – все они пришли из полузабытого мира дремучих лесов прошлого, первобытной мифической чащи, лесов наших детских фантазий – нетронутых, девственных, безграничных. Сказки о невестах-оборотнях и женихах-оборотнях также пропитаны древним волшебством, но при этом тесно связаны с современностью. Они напоминают о дикой стороне каждого из нас, а также наших возлюбленных и супругов; той их стороне, которую мы никогда не сможем познать до конца. Они представляют Других, которые живут с нами рядом – кошку, мышь, койота, сову, – и Других, которые живут только в снах и кошмарах нашего воображения. Тысячи лет сказки о них возникали на границах, которые мы проводим между животными и людьми, природным миром и цивилизацией, женщинами и мужчинами, волшебством и иллюзией, выдумкой и жизнью. Но эти линии начерчены на песке, они меняются со временем, а сказки меняются всегда. Когда-то в дверь стучался белый медведь. Сегодня на пороге стоит Эдвард Руки-ножницы. А завтра? И завтра тоже будут Звери. И будут те, кто преображает их своей любовью.

Э. Кэтрин Тоблер

Остров на озере

Если смотреть с мостков, старое дерево на острове похоже на женщину: ветви его согнуты, как руки, держащие ребенка. Все зовут его «дерево Мадонны», хотя оно выглядит так только с наших мостков. С другого берега озера – это обычное старое дерево, которое вот-вот рухнет.

На примере дерева Мадонны отец учил меня с моей сестрой Лаурой перспективе, показывал, как по-разному выглядят предметы с разных углов зрения, а еще в зависимости от того, кто на них смотрит.

Моя сестра смотрит на дерево и видит прыгающую рыбу, а зеленые побеги для нее – как брызги пенящейся воды. Она зовет ее своей рыбкой-мадонной. Я вижу только Мадонну, но не понимаю, взаправду я ее вижу или потому что меня так приучили.

Зубы Лоры оставили на золотистой мякоти яблока длинные борозды, сок потек с подбородка. Она вытерла его и, прищурив карие глаза, посмотрела на меня.

– Может быть, это случится сегодня, малышка Лиззи, – сказала она.

Я растянулась на теплых шершавых мостках, греясь на послеполуденном солнце, и болтала ногами в озерной воде рядом с Лорой. Я растопырила пальцы, не чувствуя в эту минуту, что моя левая нога недоразвита. В воде обе ноги становились невесомыми.

– Сегодня… – повторила я и потянулась всем телом. Руки, свободные от трости или перил, нащупали край мостков. Пальцы скользнули меж досок. Нижняя сторона мостков была влажной, теплой и ароматной под моими пальцами, шершавой, как плюшевая ткань, если ее погладить против ворса.

Погода стояла великолепная, облака строили пенные замки в августовском небе над головой. Это было не простое небо – под таким небом к нам должен был вернуться отец. Мы не видели его уже четыре года, но казалось, что дольше – с тех пор, как японцы напали на Пёрл-Харбор. Когда он в последний раз взял нас на руки, мне было десять, а Лоре – двенадцать.

Мама сказала нам, что папа потерял руку и что он привезет домой урну с прахом дяди Юджина. На войну ушли два брата, а домой возвращался только один. Я закрыла глаза, не глядя больше на замки, и молча возблагодарила Бога за то, что в живых остался именно наш отец. Нашей двоюродной сестре, которая осталась в доме, не так повезло.

– Ты думала о том, что для тебя значит дядя Юджин? – спросила Лора.

Я приоткрыла один глаз. Сестра смотрела на озеро, жуя яблоко. Сок снова стекал по подбородку, но она его не вытирала.

– Я не знаю, что он для меня значит, – сказала я.

Сегодня утром бабушка велела нам подумать о нашем дяде и о том, что он значил для нас. Она хотела, чтобы на его похоронах мы обе рассказали об этом семье.

Его лицо я могла вспомнить только по фотографиям. С тех пор когда я еще была здорова, у нас сохранилось много карточек – некоторые были сняты перед тем самым прудом, что меня искалечил.

Про дядю я помню вот что: большие руки, вытирающие меня сухим, жестким полотенцем, гнилой запах застоявшейся воды, хриплое «…и чтобы больше туда не совалась!».

– Тетя Эсме испекла персиковый пирог, – сообщила Лора.

Она доела яблоко, а огрызок бросила в озеро. Он плюхнулся в воду с громким всплеском, и я поднялась на локтях, чтобы посмотреть, как он качается на волнах. Вскоре из воды высунула голову серебристая рыба и проглотила его целиком.

В детстве мы проводили лето с дядей и тетей – так мне рассказывали. Лора помнила больше, чем я: пирог, пикники, пруд. О пруде она говорить не любила.

Я услышала, как вдалеке хлопнула дверца машины, затем другая. Лора повернула голову на звук:

– Отец!

Она вскочила так резко, что ее желтая юбка в белую ромашку мазнула меня по лицу. Засунув мокрые ноги в сандалии, она добежала до середины луга, не успела я даже сесть. Я вынула ноги из воды и потянулась за туфлями.

Но Лора вернулась за мной. Она привычно легко вскинула меня на руки и понесла по лугу на холм, на который я не могла взбежать вместе с ней.

Мне и хотелось, и не хотелось увидеть отца. Я желала помнить его таким, каким он был раньше, широкоплечий, красивый, как ясный месяц. Мне не хотелось слышать о том, как он горевал о смерти брата, не хотелось видеть, что сделала с ним война.

Лора донесла меня до вершины холма, а затем – вверх по тринадцати ступенькам, которые вели на веранду второго этажа. Там она взяла полотенца, оставленные нам бабушкой на креслах-качалках. Нам строго-настрого велели заходить в дом с сухими ногами или не заходить вообще. Лора осторожно опустила меня в кресло, и я вытерла мокрые ноги.

– А теперь туфли.

Я совсем не хотела, чтобы отец увидел меня такой. Держась за колено моей высохшей левой ноги, я прислушивалась к тому, как отец – после всех этих лет – здоровается с мамой и бабушкой, тетей Эсме и Винни. Они плакали, когда отец выходил из машины, а я тосковала о моей обычной юбке, а не об этих коротких бриджах и о толстых, на крепких подошвах, туфлях.

– Пешком или верхом? – спросила Лора. Она протянула руки, но я замотала головой:

– Пешком.

Моя трость осталась у мостков, но у задней двери стояла запасная. Я взялась за светлую деревянную палку и восхитилась про себя ее гладкостью. Да, наш дедушка умел делать хорошие трости. Если бы ту трость, что я оставила, унесла рыба, он бы мне спасибо не сказал.

Я захромала в дом вслед за Лорой, которая вбежала туда легкими шагами. Она ворвалась в открытую дверь и бросилась в объятия отца.

Пустой левый рукав его рубашки был завернут и аккуратно заколот, чтобы не мешать. Но это была та рубашка, которую я помнила – бледно-голубого цвета, точно такого же, как мамина любимая ваза. Правая сторона воротничка и левый локоть были потерты. Она, наверное, пахнет лосьоном для бритья «Бирма». Пахнет отцом.

Я стояла в дверях, глядя, как мама вытирает слезы, а Лора берет за руку кузину Винни. Домой должны были вернуться двое мужчин. Я почти не помнила второго, но все остальные его здесь помнили.

Отец искал меня глазами и наконец нашел, даже в полумраке. Он улыбнулся и бросился ко мне быстрыми, широкими шагами, напомнив мне коня. Он сохранил ловкость и проворство, даже без левой руки.