Джон Толкин - Дети Хурина. Нарн и Хин Хурин
Вот теперь пробил час явить отвагу и проворство. Хотя Турамбар и Хунтор не пострадали от пламени, находясь чуть в стороне от пути Глаурунга, однако ж им еще предстояло подобраться к Дракону вплотную прежде, чем он переползет через ущелье, или все надежды их пойдут прахом. Засим, презрев опасность, Турамбар вскарабкался вдоль утеса под самое брюхо чудовища, но от нестерпимого жара и смрада зашатался он и непременно сорвался бы, если бы Хунтор, что мужественно поднимался следом, не поддержал его руку.
– Храброе сердце! – промолвил Турамбар. – Удачен был выбор, пославший тебя мне в помощники!
Но не успел договорить он, как огромная глыба сорвалась с вышины и обрушилась Хунтору на голову, и рухнул тот в воду и так погиб – не последний из храбрецов Дома Халет. Тогда воскликнул Турамбар:
– Увы! Горе тому, кого коснется моя тень! Зачем искал я помощи? Ныне один ты, о Победитель Судьбы, что и должен был предвидеть заранее! Так победи в одиночку!
Тогда призвал он на помощь всю свою волю, и всю ненависть к Дракону и его Повелителю, и померещилось Турину, будто внезапно обрел он новую, доселе неиспытанную силу – духовную и телесную; и вскарабкался он по скале, с камня на камень, от корневища к корневищу, пока не ухватился наконец за хрупкое деревце, что росло под самой кромкой обрыва, и хотя верхушку его испепелило пламя, корнями держалось оно по-прежнему крепко. И едва обрел Турин опору в развилке ветвей, прямо над его головою, едва ее не задевая, нависло драконье брюхо и заколыхалось под собственной тяжестью, прежде чем Глаурунг сумел приподняться. Бледное и морщинистое, сочилось оно серой слизью, на которую налип всякий сор; и разило от него смертью. Тогда Турамбар извлек из ножен Черный Меч Белега и нанес удар снизу вверх, вложив в него всю свою мощь и всю свою ненависть, и смертоносное лезвие, длинное и алчное, вошло в плоть по самую рукоять.
Почуял Глаурунг смертную боль и издал пронзительный визг, от коего содрогнулись все окрестные леса, а дозорных у водопада Нен Гирит объял страх. Пошатнулся Турамбар, словно от удара, и соскользнул вниз, и не удержал он в пальцах меча – клинок остался торчать в драконьем брюхе. Ибо в приступе нестерпимой муки выгнулся Дракон всем своим содрогающимся туловом и с усилием перебросился через ущелье, и там, на противоположной стороне, корчился он и ревел, бил хвостом и извивался в агонии, пока не учинил повсюду вокруг великого разрушения, и, наконец, вытянулся и застыл недвижно в дыму, посреди разоренной пустоши.
Турамбар же, оглушенный и обессиленный, ухватился за корни дерева. Но возобладал он над слабостью, и заставил себя продолжать спуск, и, где сползая вниз, а где соскальзывая, кое-как добрался до реки и вновь бросил вы зов опасной переправе – на четвереньках, цепляясь за что придется, ничего не видя из-за водяных брызг, – пока не оказался наконец на другом берегу и не вскарабкался устало вверх по расселине, по которой спускался прежде вместе со спутниками. Так наконец добрался он до умирающего Дракона, и взглянул на поверженного врага без жалости, и возрадовался душой.
Глаурунг распростерся перед ним на земле с разверстой пастью, однако пламя его выгорело дотла и злобные глаза были закрыты. Вытянувшись во всю длину, лежал он на боку, и Гуртанг торчал из брюха. И воспрял Турамбар душою, и пожелал он вернуть свой меч, хотя Дракон еще дышал, – и если ценил он свой клинок прежде, то теперь стал Гуртанг в глазах владельца дороже всех сокровищ Нарготронда. Так сбылись слова, сказанные при отковке меча – никто не выживет, ни великий, ни малый, ежели вопьется в него это лезвие.
И вот, подойдя к недругу своему вплотную, Турин уперся ногою в брюхо чудовища и, ухватившись за рукоять Гуртанга, изо всех сил потянул меч на себя. И воскликнул он, в насмешку над речами Дракона в Нарготронде:
– Привет тебе, Змий Моргота! Вот и повстречались мы снова! Умри же, и да поглотит тебя тьма! Се – отомщен Турин, сын Хурина.
И выдернул он меч, и черная кровь струей хлынула из раны и окатила его руку, и обожгло ее ядом, и громко вскрикнул Турамбар от боли. Тогда зашевелился Глаурунг, и открыл жуткие глаза, и взглянул на Турамбара с такой злобой, что померещилось тому, будто в грудь ему ударила стрела; и столь велики были потрясение и боль в обожженной руке, что Турин лишился чувств и упал как подкошенный рядом с Драконом, накрыв меч своим телом.
Рев и визг Глаурунга донеслись до людей, ожидавших близ Нен Гирит, и преисполнились они ужаса; когда же увидели издалека дозорные великие разрушения и пожарище там, где Дракон бился в предсмертных муках, подумали они, что чудовище затаптывает и уничтожает своих противников. Тогда воистину пожалели они, что между ними и Драконом – не так много миль, но побоялись уходить с возвышенности, памятуя о словах Турамбара: если Глаурунг одержит победу, то первым делом поползет к поселению Эффель Брандир. Потому в страхе ждали они, чтобы Дракон стронулся с места, и ни у кого не хватило храбрости спуститься к месту битвы и разведать, что происходит. Ниниэль же сидела недвижно, только дрожала всем телом, не в силах унять озноба; ибо едва заслышала она вопль Глаурунга, как сердце замерло у нее в груди и ощутила она, как тьма вновь смыкается вокруг нее.
Там нашел ее Брандир. Он наконец-то добрался до моста через Келеброс – нескоро, падая с ног от усталости; весь этот долгий путь – а до Брандирова дома было по меньшей мере лиг пять – проковылял он в одиночку, опираясь на клюку. Страх за Ниниэль гнал его вперед, а теперь узнал он, что худшие его опасения оправдались.
– Дракон переправился через реку, – рассказывали люди, – а Черный Меч наверняка погиб, равно как и его спутники.
Тогда подошел Брандир к Ниниэли, и понял ее горе, и преисполнился сочувствия, но подумал он все же: «Черный Меч мертв, а Ниниэль жива». И задрожал он, ибо внезапно словно бы холодом повеяло у вод Нен Гирит; и набросил он на Ниниэль свой плащ. Однако слова не шли у него с языка; молчала и она.
Время текло, и по-прежнему безмолвно стоял рядом с нею Брандир, вглядываясь в ночь и прислушиваясь; но ничего не видел он и не слышал ни звука, кроме шума водопада Нен Гирит; и подумал он: «Вот теперь Глаурунг наверняка уполз в Бретиль». Однако более не испытывал он жалости к своим соплеменникам – глупцам, что презрели его советы и насмеялись над ним. «Пусть отправляется Дракон на Амон Обель: тогда у нас будет время бежать и успею я увести Ниниэль прочь». А куда, он и сам толком не знал, ибо дальше Бретиля не бывал вовеки.
Наконец наклонился он и коснулся плеча Ниниэли, и молвил:
– Ниниэль, время летит! Пойдем же! Пора в путь. Если позволишь ты мне, я поведу тебя.
Молча поднялась она и взяла его за руку, и перешли они мост и спустились по тропе к Переправе Тейглина.
Те же, что заметили, как скользят они сквозь темноту словно тени, не поняли, кто перед ними – да и не до того людям было. Недалеко ушли они через безмолвный лес, когда из-за холма Амон Обель встала луна и залила поляны бледным светом. Тогда остановилась Ниниэль и спросила у Брандира:
– Разве сюда лежит наш путь?
И отвечал он:
– Какой путь? Ибо не осталось для нас в Бретиле надежды. Нет у нас иного пути, кроме как спасаться от Глаурунга и бежать от него как можно дальше, пока есть еще время.
Поглядела на него Ниниэль удивленно и молвила:
– Разве не к нему предлагал ты отвести меня? Или хочешь ты меня обмануть? Черный Меч был моим возлюбленным и мужем. Искать его иду я – и только за этим. А ты ожидал иного? Теперь поступай как знаешь, а мне должно поспешить.
На мгновение Брандир потрясенно застыл на месте, она же кинулась прочь; а он закричал ей вслед, взывая:
– Подожди, Ниниэль! Не уходи одна! Ты сама не знаешь, что ждет тебя там. Я пойду с тобой!
Ниниэль словно не слышала; теперь спешила она вперед, как будто кровь в ее жилах, еще недавно холодная, пылала огнем; и хотя Брандир торопился за ней как мог, вскорости исчезла она из виду. Тогда проклял он судьбу свою и слабость; но вспять не повернул.
К тому времени серебристая луна поднялась высоко в небо: близилось полнолуние. И пока бежала Ниниэль вниз по склону к реке, казалось ей, будто вспоминает она эти места – и внушают они ей страх. Ибо вышла она к Переправе Тейглина, и здесь, перед нею, в лунном свете смутно белел курган Хауд-эн-Эллет, и лежала на нем наискось черная тень; и исходил от кургана леденящий ужас.
С криком отвернулась она и побежала на юг вдоль реки, сбросив на бегу плащ, – словно стряхивая с себя вязкую тьму; а под плащом была она вся в белом, и сияла в лунном луче, мелькая между дерев. Брандир заметил ее сверху, со склона холма, и повернул ей наперерез, надеясь перехватить ее, если удастся; посчастливилось ему отыскать ту крутую узкую стежку, которой воспользовался Турамбар, – и наконец он вновь почти догнал беглянку. Однако сколько ни звал он, Ниниэль не внимала, а может статься, и не слышала, и вскоре опять оставила его далеко позади; и так приблизились они к лесам близ ущелья Кабед-эн-Арас и к месту предсмертной агонии Глаурунга.
