Кендалл Калпер - Соль и шторм
Мужчина вальяжно развалился на стуле и хитро улыбнулся.
– Я жил здесь в молодости, – подтвердил он. – Я знал твою мать еще до… несчастного случая. Она была самой красивой девушкой в Новой Англии.
Он выпустил густой клуб сигарного дыма, пристально меня изучая. На его лице застыло выражение мягкой грусти, словно он вдруг вспомнил свою юность. Мне стало интересно, был ли одним из многочисленных поклонников матери.
– Знаешь, – произнес он, наклоняя ко мне голову, – а ты совсем на нее не похожа.
Я нахмурилась, он рассмеялся и наклонился ко мне.
– Что ты здесь ищешь?
– Мне нужны сведения, – ответила я, тоже подавшись вперед. – Меньше года назад одно судно причалило к маленькому острову в южной части Тихого океана. Остров Ховелл. Моряки с этого судна уничтожили племя, которое там жило. Я хочу выяснить о них что-нибудь.
– О племени?
– О моряках.
– Зачем?
– А вы как думаете? Они убили невинных людей.
Закатив глаза, контрабандист снова откинулся на стуле.
– Дикари… С какой стати тебе за них переживать? Ты ведь не одна из тех дамочек, что помешаны на социальных реформах? Что ты собираешься сделать? Устроить женский митинг? Протест в городском сквере?
Я глубоко вздохнула.
– Те дикари, как вы их называете, были заколоты. Все – старики, женщины, дети. Их убили, а тела сбросили в море.
– Трагедия, конечно. Но на что тебе те парни, которые это сотворили? – спросил он, пожимая плечами. – Ты собираешься призвать их к ответу?
Я немного помолчала, задумавшись.
– Да, что-то в этом роде.
Контрабандист разглядывал меня, кончик сигары светился в темноте красным огоньком.
– Ты никогда не бывала на китобойном судне.
– Нет, конечно.
– И ты не знаешь, на что это похоже, – начал он, потирая свои разбитые костяшки. – Времена, когда мужчина мог прокормить свою семью, зарабатывая на китовом жире, кончаются. Разумеется, они твердят, что надо плыть на север, в Арктику, искать китов. Возможно, киты там найдутся, но корабли застревают во льдах. Многие китобойные суда возвращаются в порт такими же пустыми, что и в день отплытия. Поинтересуйся как-нибудь, что случается с человеком, который три года охотился впустую? Он потихоньку сходит с ума в океане. Впадает в отчаяние. Зачастую спивается. Я не оправдываю то, что они сделали, китобой должен убивать китов, но если его как следует прижало, он может начать использовать свой гарпун как придется.
В его словах я уловила обвиняющие нотки и откинулась на стул.
– В этом нет моей вины, – сказала я спокойно.
Контрабандист пожал плечами.
– Я такого и не говорил.
Я оглянулась на других мужчин в баре. Многие прекратили разговоры и прислушивались к нам. На их лицах проступила затаенная злоба.
– Вы, может, и нет, зато остальные… – я понизила голос.
Контрабандист проследил за моим взглядом и посмотрел на тех, кто с каменными лицами слушал наш разговор. Они тут же отвернулись, занявшись своей выпивкой.
– Ну, я и не китобой, так? – усмехнулся он. – Эти моряки думают, что в их неудачах виновата твоя бабушка, но это просто оправдание.
Он наклонился и посмотрел на бармена, который, низко опустив голову, разливал напитки.
– Взгляни на Ливина, – произнес он тихо. – Дурак потерял руку, сунув ее в лебедку, а винит в этом твою бабушку. А где была его голова, когда помощник капитана объяснял, что надо делать?
Он пожал плечами.
– Магия твоей бабушки сделала людей избалованными и ленивыми. Пора проснуться, даже если их ждет горькое разочарование. Они не могут спать вечно. И, кроме того, хочешь знать настоящую причину, по которой они не смогут больше зарабатывать на китобойном промысле?
Его длинный, в ссадинах, палец едва не уткнулся мне в лицо – словно пистолет наставили.
– Слишком мало кораблей и слишком мало китов. Если твоя бабушка не может с помощью заклинаний вызвать китов из их укрытий, ее магия никуда не годится. И даже если бы могла, через несколько лет китовый жир сильно цениться не будет.
– Почему?
Он снова оглянулся на других мужчин, а затем достал из кармана пальто маленький флакон, наполненный прозрачной жидкостью.
– Знаешь, что это такое, девочка? – спросил он, протягивая его мне.
Я наморщила нос и сказала первое, что пришло на ум:
– Похоже на… алкоголь.
Контрабандист засмеялся.
– Не совсем, – сказал он, поглаживая бутылочку. – Это керосин. Из-за него и вымрет китобойный промысел.
Я прищурилась. Мне уже доводилось слышать о керосине. Его можно было использовать для обогрева дома, готовить на нем. Он горел ярче и чище, чем китовый жир. И за это его ненавидело большинство жителей острова Принца.
– Ты им торгуешь, – догадалась я.
Мужчина убрал флакон в карман пальто.
– И очень успешно. Керосин идет по сорок центов за галлон. Знаешь, сколько стоит китовый жир?
Я покачала головой.
– Пятьдесят один цент! Производство керосина все дешевеет и дешевеет, а находить и добывать китов становится труднее. Помяни мои слова: через десять лет за одну и ту же сумму ты сможешь купить в пять раз больше керосина, чем китового жира. А через пару десятилетий ворвань вообще никого не заинтересует. И лучше бы островитянам понять это поскорее.
Я долго наблюдала, как он молча курил.
– Они все равно продолжат обвинять мою бабушку, – вздохнула я.
Контрабандист откинулся назад, покачиваясь на стуле.
– О чем тебе надо думать – так это о том, кого они начнут винить, когда твоей бабушки не станет, – посоветовал он.
Затем снова наклонился к столу, ножки стула глухо стукнули о пол.
– Я не могу помочь с твоими моряками-убийцами, – сказал он. – Возможно, тебе лучше забыть об этом. Люди не любят, когда в их делах роются. И, бьюсь об заклад: многие мужчины, и их гораздо больше, чем можешь себе представить, сходят в море с ума.
Лучше бы контрабандист в самом начале сказал, что помощи от него ждать нечего. Я поднялась и направилась к двери, собираясь уходить, но вдруг почувствовала его руку на своем запястье. Он, чуть прищурившись, вглядывался в меня.
– Мне всегда нравилась твоя мать, – признался контрабандист. – Позволь дать тебе совет – ради нее. Очень скоро на острове настанут по-настоящему тяжелые времена, такой красивой девочке, как ты, здесь не место.
– Это мой дом, – нахмурилась я.
На мгновение пальцы еще крепче сжали мою руку, а затем отпустили.
– Найдешь другой дом, – пожал он плечами, – где сможешь ходить по улицам, и при этом никто ничего не будет знать о твоих делах. Дом – это место, где можно построить будущее.
Зеленые яркие глаза задержались на моем лице.
– А здесь для ведьмы будущего нет.
Глава 19
На следующий день ранним вечером я отправилась к докам. Нервы были на пределе. Весь обед пришлось выслушивать, как пастор обсуждал свою новую церковь среди гор. Время от времени пастор обращался ко мне, причем таким величественным тоном, словно заговорив со мной, делал большое одолжение. Моя мать уверяла его, что вдали от моря я стану тихой, послушной, милой и скромной женушкой скучного Джошуа. Сэвер не удержался и стал высокомерно втолковывать, как мне неслыханно повезло.
Когда он спросил, жду ли я с нетерпением моего переезда и замужества, я честно ответила, что искренне надеюсь умереть раньше, чем произойдут оба эти счастливых события.
Сначала оторопевший пастор просто уставился на меня, потом пару раз моргнул и с такой силой грохнул стаканом о стол, что тот разбился на мелкие осколки, точно шрапнель разорвалась. Маленькая Хэйзел разразилась плачем, даже ужасный Уолт слегка всхлипнул. Мать, как и подобает хорошей жене – надеюсь, мне такой стать не светит, – спокойно позвала одну из служанок, чтобы та убрала разбитое стекло, в то время как ее муж ревел, что с него хватит. Он негодовал, почему мать не может осознать, что я – угроза для общества, несносная девчонка и сею кругом неприятности и хаос, создаю одни проблемы и порочу его доброе имя! Его уже тошнит от бесконечных извинений матери за мое поведение, орал он.
Так и было. Я поднялась из-за стола и молча вышла из дома, преследуемая воплями пастора, но, слава богу, не им самим!
Стараясь выкинуть из головы обеденную истерику, я высматривала среди коричневых шхун и ржавых рыбацких лодок позолоченный нос «Модены» и нашла ее в конце одного из пирсов – ее нос дальше всех заходил в океан. На корабле копошились люди, каждый занимался делом. Палубу заставили пустыми бочками.
Никаких сомнений быть не могло – «Модена» готовилась к длительному плаванию: ее начищали, драили палубу, даже потрепанные паруса заменили на новые. С полдюжины мужчин на рангоуте натягивали канаты – жилы корабля, и там же, на самом верху главной мачты, болтая ногами, сидел Тэйн, точно устроился на кухонном табурете, а не на трехъярусной высоте.
Я остановилась, наблюдая за тем, как он работает. Тэйн держал в руках канат, который ловко продевал через шкив, а затем бросал его матросу на главной палубе. У меня даже голова закружилась, пока смотрела. Упади Тэйн с такой высоты – сразу разбился бы насмерть. Многие новички и в самом деле боялись сверзиться с мачты, и у бабушки на такой случай водились специальные амулеты. Но Тэйн никогда бы не свалился! Он двигался с кошачьей ловкостью, которая приобретается лишь с годами, проведенными на борту. Даже стоя вдалеке от него, я видела, что мышцы его расслаблены, а покачивание судна так же безопасно, как колыхание люльки для младенца. Немного позже он оторвался от дела и посмотрел мимо мачт, за горизонт. Лучи заходящего солнца светили Тэйну в спину, оставляя лицо в тени. Но я смогла различить его глаза, их открытый, неподвижный взгляд, его спокойствие и умиротворение на лице. Должно быть, так бывает, когда сидишь на вершине мира, а вокруг тебя и над тобой нет ничего, кроме неба. Тэйн принадлежал кораблю так же, как я принадлежала острову. От этой мысли по телу пробежала дрожь. Я чувствовала то же самое, когда впервые мы с бабушкой вышли на лодке далеко в океан, где я опустила руку в воду и коснулась восхитительно гладкой и мягкой кожи дельфина. Восторг, ужас, смирение – самые разные чувства охватили меня, когда я увидела столько прекрасное существо в его родной стихии.
