Рик Янси - Монстролог
– Да как ты смеешь так говорить со мной! – заорал он. – Кто ты такой, чтобы ставить под сомнение честность моего отца?! Кто ты такой, чтобы очернять доброе имя моей семьи? Мало того, что весь город судачит обо мне; теперь мой собственный ассистент, мальчик, к которому я был добр, которого жалел, ради которого отказался от неприкосновенного права на частную жизнь, опустился до того, чтобы злословить и заниматься клеветой вместе с остальными! И, словно этого недостаточно, мальчик, который обязан мне всем вплоть до спасения его жизни, не слушается моего запрета – единственного запрета, который я ему дал. Что это был за запрет, Уилл Генри? Ты помнишь или ты был так одержим желанием добраться до ватрушек, что забыл? Что я сказал тебе перед твоим уходом?
Я запинался и заикался, подавленный свирепостью его обличительной речи. Возвышаясь надо мной, он прорычал:
– Что я сказал?!
– Ни с… к-кем… н-не… разг-говаривать.
– Что еще?
– Если кто-нибудь заговорит со мной, все хорошо.
– И какое впечатление ты произвел на них, как ты думаешь, Уилл Генри, с этими вопросами про шпионов-конфедератов, правительственных детективов и дом Уортропов? Объясни.
– Я только старался… Я только хотел… Не я завел этот разговор, сэр, клянусь вам! Это Фланаганы!
Он прошипел сквозь зубы:
– Ты разочаровал меня, Уилл Генри.
Он повернулся ко мне спиной и пошел прочь из комнаты, пнув по дороге кучу бумаг.
– И даже хуже. Ты предал меня.
Он снова обернулся, посмотрел мне в лицо и заорал в темноте:
– И ради чего?! Чтобы поиграть в детектива-любителя, чтобы удовлетворить свое ненасытное любопытство, чтобы унизить меня, распространяя ту же сплетню, которая сломала моего отца, сделала его несчастным и нелюдимым и в конечном итоге свела в могилу! Ты поставил меня в безвыходное положение, мастер Генри, потому что теперь я знаю, что твоя верность и преданность не простираются дальше твоего эгоизма и себялюбия. Мне же нужна только твоя безоговорочная, абсолютная преданность – только это качество является незаменимым для меня. Никто не просил меня взять тебя к себе жить, работать с тобой и делиться результатами работы. Этого не требовала даже верность памяти твоего отца. Но я пошел на это, и вот мне награда!.. Что? Это разозлило тебя? Я тебя оскорбил? Отвечай!
– Я не просил, чтобы вы меня забирали!
– А я не просил проводить расследование!
– Я бы и не стал. Я делал это ради вас.
Доктор шагнул мне навстречу. В сумерках мне было не видно его лица. Между нами пролегла тень.
– Твой отец понимал, что такое риск, – сказал он тихо.
– А мама не понимала! И я тоже!
– Что ты хочешь от меня, Уилл Генри? Чтобы я поднял их из могил?
– Ненавижу этот дом, – крикнул я, обращаясь к тени монстролога, моего учителя – и моего мучителя. – Ненавижу этот дом, и то, что вы взяли меня сюда жить, и вас я ненавижу!
Я бросился бежать прочь – через холл, вверх по ступенькам – влетел в свой маленький альков и захлопнул за собой дверь. Я упал на кровать и зарылся лицом в подушку, громко рыдая. Сердце мое разрывалось от гнева, горя и стыда. Да, стыда, потому что Доктор был всем, что я имел, а я его предал. У Доктора была его работа; у меня был только он. И для каждого из нас то, что мы имели, было всей нашей жизнью.
Облака в окошке над моей головой проплывали по апрельскому небу – синему, как купорос. Солнце, садясь, окрашивало снизу золотом их мягкие формы. Когда слезы мои иссякли, я перекатился на спину и принялся смотреть на тающий день. Тело требовало еды и сна, душа – основательной передышки. Можно поесть, можно поспать, но что делать с этим изматывающим одиночеством? Чем облегчить разрывающее меня сожаление, невыносимый страх? Неужели, как Эразмус Грей, утаскиваемый монстром в могилу, или Капитан Варнер, пожираемый личинками, я тоже уже проскочил тот момент, когда спасение было возможно? Неужели все мои надежды сгорели в том пожаре, в котором погибли мои родители? Смерть приносит облегчение, так неужели только ее темный ангел способен помочь мне?
Я ожидал сна, как спасения, как родного брата смерти. Я так хотел оказаться в его милосердных объятиях, но напрасно. Пришлось встать. Голова болела от рыданий, желудок – от голода, так что я спустился на кухню. Там я обнаружил, что дверь в подвал заперта. Я не сомневался, что Уортроп там, внизу. Я убегал в свой альков, он – в лабораторию. Стараясь производить как можно меньше шума, я поставил чайник и поджарил себе два куска отменной баранины на кости, купленные с дружеской скидкой у мясника Нуны. Я обтер тарелку куском хлеба (от пекаря Таннера) с той же скоростью, с которой поглотил ее содержимое.
Дверь в подвал открылась, на пороге появился Доктор.
– Ты что-то готовил, – сказал он.
– Да, – ответил я нарочито небрежно, без почтения в голосе.
– И что ты готовил?
– Баранину.
– Баранину?
– Да.
– Отбивные?
Я кивнул:
– Со свежим горошком и морковью.
Я отнес тарелку в мойку. Я чувствовал его взгляд на себе, когда мыл посуду. Я поставил чашку и тарелку на сушилку и обернулся. Он так и стоял в дверях, не двигаясь.
– Я вам нужен для работы? – спросил я.
– Нет… Нет, ты свободен, – ответил он.
– Тогда я пошел в свою комнату.
Он ничего не сказал, когда я проходил мимо него, но когда я подошел к лестнице, он сделал шаг вперед и крикнул мне вслед:
– Уилл Генри!
– Что?
– Сладких снов, Уилл Генри, – сказал он примирительно.
* * *Позже, демонстрируя свою извечную способность будить меня именно в тот момент, когда, проворочавшись и промаявшись несколько часов, я наконец забывался благословенным сном, Доктор громко позвал меня снизу:
– Уилл Генри! Уилл Генрииии!
Ничего еще толком не понимая, ибо проспал я всего ничего, я выбрался из постели с тяжелым вздохом. Знал я эту его интонацию, слышал много раз. Я сполз вниз по лестнице на второй этаж.
– Уилл Генри! Уилл Генрииии!
Он был в своей комнате и лежал на кровати поверх покрывала, не раздеваясь. Он увидел мой силуэт в дверях и махнул рукой, приглашая войти. Все еще помня о нашей ссоре, я не подошел к его постели, а сделал всего один шаг и остановился.
– Уилл Генри, что ты там делаешь? – требовательно спросил он.
– Вы меня звали.
– Не сейчас, Уилл Генри. Что ты делал там? – Он махнул рукой в сторону кухни.
– Я был у себя в комнате, сэр.
– Нет-нет, я определенно слышал, как ты гремишь чем-то на кухне.
– Я был у себя в комнате, – повторил я, – возможно, вы слышали мышь.
– Мышь, которая гремела кастрюлями и сковородками? Признайся, Уилл Генри, ты что-то готовил.
– Я говорю правду. Я был у себя.
– Ты хочешь сказать, у меня галлюцинации?
– Нет, сэр.
– Я знаю, что я слышал.
– Я схожу и проверю, сэр.
– Нет! Нет, останься. Должно быть, у меня воображение разыгралось. Может, мне приснилось.
– Да, сэр, – сказал я. – Это все, сэр?
– Я не привык к этому, как ты знаешь.
Он замолчал, ожидая, что я задам соответствующий вопрос, но я был уже опытным игроком в этой печальной игре: он впал в одну из своих частых депрессий, рожденных переутомлением. Моя роль в таких случаях была одинакова, и обычно я играл ее безукоризненно, но события последних дней подкосили меня. У меня просто не было сил.
– Жить с кем-то под одной крышей, – продолжил он, так и не дождавшись моего вопроса. – Я подумывал о том, чтобы сделать эту комнату звуконепроницаемой. Малейший шум…
– Да, сэр, – сказал я и демонстративно зевнул.
– Мне показалось, наверное, – кивнул он, – без нормального отдыха сознание начинает чудить. Не помню, когда я спал в последний раз.
– Дня четыре назад, – сказал я.
– Или когда нормально ел…
Я не ответил. Раз он не может просто попросить, я не буду ничего предлагать. Хочет проявить упрямство – что ж, на здоровье. Мне его тоже не занимать.
– А знаешь, Уилл Генри, когда я был помоложе, я мог неделю прожить без сна, на одной только буханке хлеба. Однажды я отправился в поход в Анды с одним только яблоком в кармане… Так ты точно уверен, что это не ты гремел на кухне?
– Да, сэр.
– Шум прекратился, когда я позвал тебя. Может, ты ходишь во сне?
– Нет, сэр. Когда вы меня позвали, я был в постели.
– Ну да, ну да.
– Это все, сэр?
– Все?
– Вам нужно что-нибудь еще?
– Может, ты не признаешься мне из-за ватрушек.
– Из-за ватрушек, сэр?
– Ты спустился вниз среди ночи, чтобы перекусить, а теперь не признаешься, потому что знаешь, как я их люблю.
– Нет, сэр. Ватрушки на месте.
– Да? Что ж, это хорошо.
Ладно, все равно это неизбежно. Сам он не пойдет на кухню и не попросит меня принести ему поесть. Но как только я вернусь в постель, он снова станет звать меня, пока моя воля не будет сломлена. Так что я поплелся на кухню, поставил чайник, заварил свежий чай и выложил на блюдо ватрушки. Зевая, я поставил все это на поднос и понес в его комнату.
