Джон Толкин - Две твердыни
– Не знаю, – сказал Гэндальф. – Если бы я знал! Должно быть, и сами они этого не ведают.
Он замолчал, низко склонив голову.
Друзья не сводили с него глаз. Проглянувшее солнце озарило его руки и наполнило пригоршни светом, словно живую чашу. Он обратил лицо к небесам.
– Близится полдень, – сказал он. – Пора в путь.
– Пойдем туда, где сейчас Древень и хоббиты? – спросил Арагорн.
– Нет, – отвечал Гэндальф. – Наш путь не туда лежит. Я вас обнадежил, но от надежды до победы как до звезды небесной. Война зовет нас; все наши друзья уже сражаются. Верную победу в этой войне сулит одно лишь Кольцо. Скорбь и тревога обуревают меня, ибо впереди великие утраты, а может статься, и всеобщая гибель. Я – Гэндальф, Гэндальф Белый, но черные силы ныне превозмогают.
Он поднялся и устремил на восток пристальный взор из-под ладони, вглядываясь в непроницаемую даль. И покачал головой.
– Нет, – сказал он тихо, – его уже не вернуть: порадуемся хотя бы этому. Кольцо перестало быть для нас искушеньем. Мы пойдем навстречу отчаянию и гибели, но эта смертельная опасность миновала. – Он обернулся. – Мужайся, Арагорн, сын Арахорна! В долине Привражья, в горестный час ты выбрал свой жребий: не сожалей о выборе, не называй вашу погоню тщетной. В тяжком сомнении ты избрал путь, указанный совестью. Ты поступил правильно, и награда не замедлила: мы с тобой встретились вовремя – беда, если бы разминулись. Спутники твои как хотят; они свое исполнили. Тебе же должно спешить в Эдорас, к трону Теодена, и да заблещет ярче всех молний меч твой Андрил, стосковавшийся по сече! Ристания охвачена войной, но страшнее войны – немощь Теодена.
– Значит, мы больше никогда не увидим веселых малышей-хоббитов? – спросил Леголас.
– Я этого не говорил, – сказал ему Гэндальф. – Почем знать? Иди туда, где ты нужен, наберись терпенья и не теряй надежды. Итак, в Эдорас! Мне с вами пока по пути.
– Пешему путнику – и старому, и молодому – долго отсюда брести до Эдораса, – сказал Арагорн. – Пока мы дойдем, все битвы уже отгремят.
– Посмотрим, посмотрим, – сказал Гэндальф. – Так ты идешь со мной?
– Да, мы пойдем вместе, – ответил Арагорн. – Но ты, конечно, опередишь меня, если захочешь.
Он поднялся и долгим взглядом посмотрел на Гэндальфа. Они стояли друг против друга, и в молчанье наблюдали за ними Леголас и Гимли. Суров, как серое каменное изваяние, высился Арагорн, сын Арахорна, держа руку на мече; казалось, величавый исполин явился из-за морей на берег своей державы. А перед ним ссутулился согбенный годами старец, весь в белом сиянье, наделенный властью превыше царей земных.
– Поистине сказал я, Гэндальф, – произнес наконец Арагорн, – что ты всегда и везде опередишь меня, если захочешь. И скажу еще вот что: ты – ниспосланный нам предводитель. У Черного Владыки Девятеро приспешников. Но властительней, чем они все, наш Белый Всадник. Он прошел сквозь огонь, бездна не поглотила его; и они рассеются перед ним. А мы пойдем вслед за ним, куда он нас поведет.
– Втроем не отстанем, – подтвердил Леголас. – Только все-таки, Гэндальф, расскажи ты нам, что выпало на твою долю в Мории. Неужто не расскажешь? Велико ли промедленье – а на сердце у друзей как-никак полегчает!
– Я уж и так промедлил, а время не ждет, – сказал Гэндальф. – Да и рассказов тут хватит на год с лишним.
– На год с лишним не надо, а полчаса можно, – попросил Гимли. – Расскажи хотя бы, как ты разделался с Барлогом.
– Не именуй его! – Гэндальф вздрогнул, лицо его мертвенно посерело, и он застыл в молчании. – Падал я очень долго, – наконец выговорил он, припоминая как бы через силу. – Я очень долго падал, а тот падал вместе со мной и опалил меня своим огнем до костей. Потом нас поглотили черные воды, и замогильный мрак оледенил мое сердце.
– Бездонна пропасть под Мостом Дарина, и несть ей меры, – глухо произнес Гимли.
– Она не бездонна, она лишь неимоверна, – сказал Гэндальф. – И однако ж я достиг ее дна, последней каменной глуби. Но он был со мной; лишившись огня, он сделался скользким и могучим, как огромный удав.
И там, в заподземном глухом тупике, мы продолжали бой. Он сдавливал меня змеиной хваткой, а я разил его мечом, и он бежал от меня по извилистым узким проходам, не кирками народа Дарина прорубленным, о Гимли, сын Глоина. Так глубоко не забирался ни один гном; каменные корневища гор источены безымянными тварями, неведомыми самому Саурону, ибо они древнее его. О тамошнем кромешном ужасе я молчу, чтоб не омрачить дневной свет. Выбраться оттуда я мог лишь вслед за врагом; я гнался за ним по пятам, и волей-неволей он вывел меня наконец к потайным ходам Казад-Дума: вверх и вверх вели они, и мы очутились на Бесконечной Лестнице.
– О ней уж и память изгладилась, – вздохнул Гимли. – Одни говорят, что это – сказка, другие – что Лестницу давным-давно разрушили.
– Это не сказка, и давным-давно ее не разрушили. В ней много тысяч ступеней, и винтом восходит она от каменных подземелий к Башне Дарина, вытесанной в остроконечной скале, вершине Зиракзигила, иначе Среброга, Келебдора по-среднеэльфийски.
Там, за одиноким окном, прорезью в оснеженном льду, был узкий выступ, точно орлиное гнездовье над мглистым покровом гор. Сверху ярилось солнце, внизу залегли облака. Я выпрыгнул наружу вслед за ним, а он вспыхнул огненной головней. Ничьи глаза не видели этого Поединка на Вершине Вершин, а то бы песни о нем, может статься, пережили века. – И Гэндальф вдруг рассмеялся. – Но о чем тут слагать песни? Издали заметили только страшную грозу на вершине Келебдора: грохотал, говорят, гром, и молния за молнией разрывались лоскутьями пламени. Может, для песен и этого хватит? Дым стоял над нами столбом, клубился смрадный пар, сыпалось ледяное крошево. Я одолел врага; он низвергся с заоблачных высот, в паденье обрушивая горные кручи. Но тьма объяла меня, и я блуждал в безначальном безвременье, путями, тайна которых пребудет нерушима.
Нагим меня возвратили в мир – ненадолго, до истечения сроков. И очнулся я на вершине горы. Ни окна, ни самой Башни не было; Лестницу загромоздили груды обожженных каменьев. Я лежал один, не чая спасенья и помощи ниоткуда, на кремнистой крыше мира. Надо мною вершился звездный круговорот, и дни казались мне веками. Я внимал смутному, слитному ропоту земного бытия: предсмертным крикам и воплям рожениц, застольным песням и погребальному плачу и медленным, тяжким стонам утомленного камня. И прилетел Гваигир Ветробой; он меня поднял и понес неведомо куда.
«Ты поистине друг в беде, а я – твое вечное бремя», – сказал я ему.
«Был ты когда-то бременем, – проклекотал он, – но нынче ты не таков. Лебединое перышко несу я в своих когтях. Солнечные лучи пронизывают тебя. И я тебе больше не нужен: отпущу – и ты поплывешь с потоками ветра».
«Не надо, не отпускай! – попросил я, понемногу возвращаясь к жизни. – Отнеси меня лучше в Кветлориэн!»
«Так мне и повелела Владычица Галадриэль, высылая меня за тобою», – отвечал он.
И принес он меня в Галадхэн, откуда вы недавно перед тем отплыли. Вы знаете, время там не старит, а целит, и я исцелился. Меня облачили в белые одежды. Я был советчиком и принимал советы. Необычной дорогой пришел я оттуда и принес вам устные посланья. Арагорну сказано так:
На сумеречном Севере блесни, Эльфийский Берилл!Друзей призови к оружию и родичей собери.Они увидят, услышат – и откликнутся все, кто жив, —И Серая выйдет Дружина на южные рубежи.Тебе же сужден одинокий и непомерный труд:Прямую дорогу к Морю мертвые стерегут.
А тебе, Леголас, Галадриэль передала вот что:
Царевич из Лихолесья! Под сенью леснойЖил ты себе на радость. Но потеряешь покой!Возгласы быстрых чаек и рокот прибрежной волныСтанут тебе отрадней возлюбленной тишины.
Гэндальф замолк и прикрыл глаза.
– А мне, значит, ничего нет? – спросил Гимли и повесил голову.
– Темны слова ее, – сказал Леголас. – Моему уху они ничего не говорят.
– Для меня это не утешение, – буркнул Гимли.
– Тебе что, больше всех надо? Хочешь, чтобы она предрекла твою гибель?
– Да, хочу, если больше ей нечего мне передать.
– О чем вы там? – спросил Гэндальф. – Нет, моему уху обращенные к вам слова кое-что говорят. Прошу прощенья, Гимли! Я просто сызнова обдумывал эти два ее послания. Но есть и третье, не туманное и не скорбное.
– «Гимли, сыну Глоина, – сказала она, – поклон от его Дамы. Хранитель моей пряди, мысли мои неотлучно следуют за тобой. Да не остынет твоя доблесть, и пусть рубит твоя секира лишь то, что должно рубить!»
– В добрый час ты вернулся к нам, Гэндальф! – возгласил Гимли и пустился в пляс под диковатый напев на гномьем языке. – Ну, теперь держитесь! – кричал он, вертя топором над головой. – С Гэндальфом я, конечно, дал маху, но уж в следующий раз рубанем кого надо на славу!
