Диана Джонс - Корона Дейлмарка
5
Отец занимал громадные апартаменты на последнем этаже Старого дворца. Всюду книги и старинная мебель. Из самой большой комнаты открывался вид на крышу, где суетились голуби в ожидании хлебных крошек на завтрак. Спальня, в которой разместилась Маевен, выходила на площадь и крышу фантасмагорической усыпальницы Амила. Дальше разворачивалась захватывающая дух панорама Кернсбурга: жилые дома, многочисленные башни и строгие правительственные здания. Комната оказалась огромной и почти пустой: кровать, буфет и большой истертый ковер – он был старинным уже тогда, когда его купил за границей сын Амила. Рядом – просторная гулкая ванная. Все здесь – и трубы, и краны – впечатлило девочку своей древностью даже больше, чем остальной дворец.
– Да, боюсь, я смогу выкраивать время, чтобы быть с тобой, только вечерами и рано утром, – сообщил папа за ужином.
Блюда подавала одна из многочисленных прекрасных девушек. Казалось, эти красотки, все до единой, готовы были исполнить любую папину прихоть, а остальное время работали секретарями. Увидев их, Маевен сразу же поняла, что папа сожалел о разводе ничуть не больше мамы. Ему здесь было очень даже хорошо. Покончив с едой, отец закурил трубку и объяснил:
– Сейчас мы лишь приближаемся к пику туристического сезона. Как только дворец открывается для публики, я становлюсь нужен повсюду сразу. Но я сказал всем, что тебе разрешается исследовать все, что ты захочешь. Завтра познакомлю тебя с местными обитателями, так что никаких проблем не будет.
Этим вечером они много разговаривали. Папа попыхивал трубкой, клубы дыма плыли в свете закатного солнца – он вливался в освинцованное оконное стекло. Отец и дочь вполне находили общий язык.
На следующее утро отец разбудил ее на удивление рано. Они позавтракали в розовом свете утреннего солнца – теперь он проникал через восточное окно. Завтрак подала другая, столь же очаровательная девушка – аппетитно хрустящий рулет и густой черный кофе. Едва лишь Маевен успела подумать, насколько неторопливо, по-взрослому проходит их завтрак, как папа порывисто вскочил с места и предложил ей совершить прогулку по дворцу.
Дворец Таннорет впечатлял масштабами. Здания, выстроенные в самое разное время, окружали бесчисленные внутренние дворы с фонтанами или сады со статуями, живыми изгородями, куртинами роз. Был даже маленький зверинец. В каждом просторном зале, где они оказывались, а частенько и на лестницах, возле картин, или скульптур, или чужеземных диковин папа читал дочери одну из своих коротеньких лекций. А еще он представлял ее невероятному множеству людей, работавших во дворце: женщинам в комбинезонах, убирающим длинные галереи музея или начищающим позолоченные столы, охранникам, гидам, секретарям и майору Алксену, возглавлявшему службу безопасности. У Маевен шла кру´гом голова. Когда папа вывел ее из дворца, чтобы представить садовникам, она решила, что никогда всего этого не запомнит! Тем более в такую рань. Хотя Маевен привыкла на каникулах вставать с жаворонками, чтобы помогать тете Лисс в конюшне, но лошадей-то обихаживать она могла и в полусне. А тут совсем другое дело! Никто ведь не представлял ее лошадям и не ожидал, что она усвоит древнюю историю конюшни.
Позднее выяснилось, что из всей этой продолжительной экскурсии Маевен запомнила только майора Алксена, да и то лишь потому, что он оказался живой иллюстрацией ее представлений об отставном офицере. И конечно, Венда. Хорошо еще папа не стал заново представлять ее Венду: Маевен просто не смогла бы смотреть ему в глаза от смущения.
Почему-то происходящее казалось очень важным, почему – Маевен и сама не понимала: то ли надо оправдать ожидания отца, то ли не упустить некую возможность… И когда папа, неумело чмокнув ее в щеку, умчался по делам, девочка почувствовал себя обязанной самостоятельно обследовать весь дворец.
А на это, похоже, требовались дни. Время от времени она присоединялась к экскурсиям, предварительно удостоверившись, что гидом был не Венд. Замечая ее в толпе иностранных школьников, провинциальных семейств или облаченных в шелка туристов из Непстана, гиды улыбались ей и продолжали рассказывать. С одной из таких групп Маевен посетила усыпальницу Амила, но внутри оказалась лишь одна холодная, скучная комната со сводчатым потолком и каменное надгробие, сплошь покрытое золотыми письменами. Маевен решила туда не возвращаться. Ей больше нравилось во дворце.
Она обычно начинала со Старого дворца, где в основном висели картины. Найти его было очень легко благодаря студентам-художникам. Они лежали прямо на полу в бывшем тронном зале, позднее служившем бальным залом, и копировали роспись плафона. Со стены зала взирал белокурный Амил Великий с рулоном чертежей под мышкой – наблюдал за строительством дворца. Амил щеголял в пурпурных панталонах, которые, по мнению Маевен, ему решительно не шли. Еще хуже они выглядели на копиях студентов. На потолке простирался весь Дейлмарк, от равнин и медленных рек Юга до гор Севера, и на фоне этих пейзажей шли бесчисленные сражения и Амил – в тех же самых пурпурных штанах – на заре своего царствования вел армии против непокорных графов.
Рядом с бальным залом находился зал поменьше, где висели живописные полотна в роскошных рамах. Несколько картин здесь особенно полюбились Маевен. Она уже привыкла переступать через студентов, пробираться среди мольбертов и сосредоточенных художников в меньшем зале, чтобы посмотреть на портреты, которые они копировали. На самом большом из них красовался герцог Кернсбургский в темно-красном плаще. Он с надменным видом оглядывался через плечо на возвышавшийся на холме новый замок.
– Первый министр Амила Великого, – сказал ей папа, когда она в первый вечер спросила его о портрете, – и один из самых жестоких людей, каких только знала история.
Маевен сама видела, что герцог был жесток, – это сквозило во всех чертах его лица, – но, помимо этого, в нем было что-то знакомое и чуть ли не дружественное. Девочке порой даже казалось, что она могла когда-то встречаться с ним. И откуда только взялось это ощущение? Судя по виду, герцог очень хорошо относился к друзьям. Но если ты не принадлежишь к числу его друзей, лучше держаться начеку. Такой казнит любого, не моргнув глазом.
По обе стороны от герцога размещались два других старинных портрета – мрачного, как туча, короля Адона и Энблит Белокурой, прославленной королевы, дочери Бессмертного, которая считалась прекраснейшей из женщин всех времен. Это был невероятно древний портрет, густо покрытый сеточкой трещин – кракелюром, и все-таки Маевен, глядя на него, понимала, что за прошедшие века представления о красоте изменились. Энблит была очень похожа на тетю Лисс, а тетю Лисс никто не называл красавицей даже в молодости. Наверняка королева просто умела делать так, что люди считали ее прекрасной. И именно этого, похоже, и ожидали от всех женщин, живших в те времена. Девочка протиснулась между мольбертами к портрету, который по-настоящему восхищал ее.
Он назывался «Неизвестный мальчик-менестрель», и Маевен очень сожалела, что не может узнать больше об изображенном на холсте человеке. Это был, похоже, ее ровесник, с рыжими волосами – именно того оттенка, о котором всегда втайне мечтала Маевен, – и бледной кожей, какая встречается лишь у рыжих. Судя по темно-бордовому шелковому наряду, он был или очень хорошим менестрелем, или молодым аристократом, изображавшим певца. Скорее все-таки хороший менестрель, решила Маевен. Это все из-за глаз: полные скорби и тайного знания, они смотрели прямо на зрителя и в то же время словно бы сквозь него, вдаль. Наверное, кто-то заставил его горько переживать. Жаль, что неизвестно, кто это сделал и почему. И Маевен снова и снова возвращалась, чтобы взглянуть на мальчика.
Ей так хотелось узнать о нем хоть что-нибудь, что в конце концов она решилась присоединиться к дневной экскурсии по живописному собранию дворца. Преимущество этой экскурсии состояло в том, что студенты к тому времени уже уходили. А главное неудобство – эту экскурсию всегда проводил Венд. Маевен несколько дней собиралась с духом, чтобы примкнуть к группе экскурсантов. Когда же она это сделала, от одного лишь взгляда на Венда ее охватило такое смущение, что чуть дурно не стало. Молодой человек, конечно же, заметил ее и приветствовал вежливым кивком и легкой улыбкой. Щеки Маевен вспыхнули. Венд всегда был так холодно вежлив, словно никогда не позволял себе выказывать чувства на людях. Но девочка взяла себя в руки и двинулась вслед за туристами.
Она узнала, что портрет мальчика-менестреля знаменит по нескольким причинам. Никто так и не смог восстановить биографию певца, хотя, несомненно, он был важной персоной – иначе его не стал бы рисовать лучший художник того времени. К тому же, судя по всему, этот юноша был близок и дорог Амилу Великому, ведь тот особо завещал картину своему внуку Амилу II. Ее нередко анализировали в научных книгах. Некоторые теоретики подозревали, что этим мальчиком был сам Амил за много лет до восшествия на трон. Амил Великий также бережно хранил ту самую квиддеру, с которой мальчик был запечатлен на портрете. Несомненно, инструменту уже тогда был не один десяток лет. Мальчик-менестрель задумчиво положил руку на квиддеру, наполовину прикрыв непонятную старинную надпись, инкрустированную на передней деке. И вот она, та самая квиддера, лежит под стеклом рядом с портретом – очень хрупкая и растрескавшаяся, несмотря на бережное хранение и искуснейшую реставрацию.
