Энн Райс - Принц Лестат
Что ж, теперь там остались лишь заросшие травой и кустарником развалины. Видно было, что многие помещения разрушены специально. Уводящие в глубь земли старинные туннели были завалены грязью и обломками скал. Джунгли поглотили ржавые остатки электрического оборудования. Ни следа людей – или вампиров.
Значит, близнецы покинули прежнее жилье, и даже Дэвид Тальбот не знает, где они теперь. Дэвид, бесстрашный Дэвид, завороженный близнецами, жаждущий постичь все, чему они только могли научить.
И вот он взывал к Джесси Ривс, умоляя ее встретиться с ним в Париже.
«Рыжеволосая наперсница, нам надо увидеться. Не знаю, почему я нигде не могу тебя найти».
Учтите: это я сделал Дэвида вампиром, а значит, увы, не могу прямо слышать его телепатические послания. Зато, как нередко случается, я перехватывал их в других разумах.
Что до Джесси, вампиром она стала совсем недавно, совсем малолетка – в ночь первого моего выступления на концерте в Сан-Франциско, всего лишь несколько десятилетий тому назад. Зато обратила ее не кто иной, как ее любимая тетя Маарет, далекий ее предок и вампирский опекун. А Маарет, как я уже упоминал, обладает древнейшей и самой могущественной Кровью в мире. Так что Джесси никак нельзя считать обычным зеленым новичком.
Клич Дэвида снова и снова разлетался по миру. «Джесси, приходи, я буду ждать на Левом берегу».
Что ж, решил я, задержусь-ка и я в тех краях, покуда не отыщу Дэвида или их обоих.
И направился в Париж: в тот номер, что держал за собой в роскошном отеле «Плаза Атене» на авеню Монтень. Шкафы в номере так и ломились от обилия роскошных костюмов – как будто я мог ими скрыть, в какую развалину превратился. В сейфе хранились все обычные документы, пластиковые кредитки и наличные, потребные, чтобы проводить время в столице со всеми удобствами. С собой я привез мобильный телефон, который купил для меня мой поверенный. Как-то не хотелось предстать перед Джесси и Дэвидом запыленным и поизносившимся оборванцем с суицидальными наклонностями.
Славно было вернуться в Париж – куда приятнее, чем я ожидал. До чего же хорошо было снова наблюдать кипящую вокруг жизнь, восхитительные огни Елисейских Полей, бродить в свое удовольствие по галереям Лувра в ранние утренние часы, посещать Помпиду или просто гулять по старинным улочкам квартала Маре. Я проводил долгие часы в Сент-Шапель и в музее Средневековья, восхищаясь древними стенами, так похожими на те, средь которых я провел детство.
Я снова и снова слышал неподалеку от себя молодых разгульных кровопийц – они дрались между собой, а не то играли в кошки-мышки в глухих переулках, терзая и мучая жертв-смертных. Жестокость и злоба их не переставали меня поражать.
Ну и трусливое, жалкое племя! Моего присутствия они чаще всего не замечали. О, порой им чудилось, будто мимо проходит кто-то из древних – но никогда они не оказывались ко мне достаточно близко, чтобы удостовериться наверняка. Они бежали, лишь услышав биение моего сердца.
Снова и снова ко мне пугающими вспышками являлись видения былых времен – моих времен! – когда на Гревской площади совершались кровавые казни, даже самые широкие и оживленные улицы тонули в грязи и нечистотах, а крысы владели городом на равных правах с людьми. Теперь же здесь всем завладели выхлопные газы.
Однако, должен признать, по большей части мне было тут хорошо. Я даже ходил в Гранд-оперá на баланчиновского «Аполлона» и всласть побродил по великолепному фойе и лестницам, восхищаясь мрамором, колоннами и позолотой ничуть не меньше, чем музыкой. Париж, столица моя, Париж, где я умер и возродился вновь, теперь был погребен под окружавшими меня со всех сторон великими памятниками архитектуры девятнадцатого века – и все-таки он оставался Парижем, где я потерпел худшее поражение в своей бессмертной жизни. Париж, где я мог бы снова жить каждый вечер, сумей только преодолеть усталость и внутреннюю опустошенность.
Мне не пришлось дожидаться Джесси и Дэвида слишком долго.
Телепатическая какофония молодняка сообщила, что Дэвида видели на улицах Левого берега. А еще через несколько часов зазвучали песни и о Джесси.
Меня так и подмывало обрушить на молодняк телепатический удар – пусть оставят пару в покое. Но не хотелось нарушать молчание, что я хранил так долго.
Стоял стылый сентябрьский вечер, и я скоро заметил тех, кого искал, за стеклом в шумной и людной забегаловке под названием «Кафе Кассет» на рю де Ренн. Они лишь несколько мгновений назад заметили друг друга – Джесси только подошла к столику Дэвида. Укрывшись в темной подворотне напротив, я наблюдал за ними, уверенный, что они осознают чье-то присутствие, но не мое.
Молодняк тем временем сбегался со всех сторон: юные вампиры фотографировали знаменитую пару при помощи, насколько я понял, мобильных телефонов, похожих на тот кусок стекла, что дал мне поверенный, и поспешно уносились прочь со всех ног. Ни Джесси, ни Дэвид не обращали на них и тени внимания.
Я содрогнулся, осознав, что, стоит мне к ним приблизиться, как я тоже попаду на фотографии. Вот так у нас теперь обстоят дела. Об этом Бенджи все время и толкует. Так нынче живут бессмертные, никуда не денешься.
Я слушал и наблюдал.
Дэвид стал вампиром не в том теле, в котором родился на свет. Повинен в том, по большей части, знаменитый Похититель Тел, с которым я столкнулся много лет назад – к тому моменту, как я увлек Дэвида во Тьму, как мы уклончиво выражаемся, он был семидесятичетырехлетним старцем в теле молодого крепкого мужчины с темными волосами и глазами. Так он и выглядит теперь – таким и останется навсегда. Однако в сердце моем он всегда будет Дэвидом, моим давним смертным другом, седовласым главой ордена Таламаски и моим сообщником по преступлению, союзником в битве с Похитителем Тел. Моим великодушным отпрыском.
Что же до Джесси Ривс, почти непревзойденная кровь Маарет превратила ее в устрашающее чудовище. Она высока и тонка, косточки как у птички, по плечам струятся светло-рыжие волосы, а неистовые глаза взирают на мир словно бы из недостижимой дали, из безраздельного одиночества. Овальное личико кажется таким одухотворенным, воздушным и целомудренным, что его даже красивым не назовешь. Более всего она похожа на бесплотного ангела.
На встречу она явилась в усовершенствованном костюме для сафари – штанах и курточке цвета хаки. Дэвид – элегантный английский джентльмен в серых твидовых брюках от «Донегала» и коричневом замшевом пиджаке с декоративными заплатками на локтях – при виде нее расплылся в улыбке и поднялся, распахивая объятия. Они тут же принялись переговариваться сдавленным шепотом, который я, разумеется, легко различал из своего темного уголка.
Я простоял так, должно быть, около трех минут, но боль оказалась сильнее меня. Я чуть не сбежал. Я ведь сдался, сдался, давно забросил все эти игры!
Но я не мог уйти, не повидавшись с ними, не обняв их обоих, не прижавшись к ним сердце к сердцу. Я пересек залитую дождем улицу, ворвался в кафе и уселся рядом с ними.
Вампиры-папарацци у входа так и заметались во все стороны, столпились за окном, делая неизбежные фотографии. «Лестат! Сам Лестат!» А потом все разбежались.
Дэвид и Джесси увидели меня еще на полпути. Дэвид вскочил с места навстречу мне, жарко обнял. Джесси обвила руками нас обоих. На несколько мгновений я потерялся в биении их сердец, тонких ароматах их кожи и волос, мягкой нежности, которую источали даже самые крепкие объятия. Бог мой! И почему я решил, что это хорошая идея?
Пришел черед слез и упреков, и новых объятий, и ласковых поцелуев. Прелестные локоны Джесси снова касались моей щеки, а Дэвид не сводил с меня безжалостного укоризненного взора честных и строгих глаз, хотя по лицу его струились кровавые слезы и ему приходилось утирать их безукоризненно чистым носовым платком.
– Ладно, пошли отсюда, – наконец произнес я и двинулся к двери. Дэвид и Джесси заторопились за мной.
Столпившиеся на улице вампиры-папарацци так и брызнули во все стороны, кроме одной лишь бестрепетной девицы с самой настоящей фотокамерой. Девица, приплясывая, пятилась перед нами. Вспышки камеры озаряли вечернюю улицу.
Нас уже ждал автомобиль. Во время короткой поездки до «Плаза Атене» мы трое молчали. Странное, чувственное, острое ощущение – находиться в такой близости от них, тесниться втроем на заднем сиденье, пробираясь вперед через дождь. За стеклом в потоках воды вспыхивали тусклые уличные огни, папарацци преследовали нас по пятам. От такой близости мне даже стало больно – но все равно хорошо. Я не хотел, чтобы они знали, что я чувствую. Не хотел, чтобы хоть кто-нибудь это знал. Даже сам знать не хотел. Притихнув, я отвернулся к окну, за которым катился мимо Париж, насыщенный бескрайней и вечно живой энергией великой столицы.
