Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга
— Понимаете ли, сегодня у жены какая-то встреча намечена, с подругами. И я обещал ей… И мне пора. — Я нес сущую белиберду, заговаривая мерзавца, словно дикого зверя. — Уже совсем пора.
— Я тоже так думаю, — сказал он, усмехнулся, и, уже не скрываясь, протянул руку к моему горлу. Мне повезло. Как раз этот прием мы отрабатывали в армии с сержантом Голыбой. Как я его тогда ненавидел, этого сержанта!
А получается, он мне спас жизнь.
Я настороженно караулил все движения этого психа — шамана. Поэтому, едва он поднял руку, я угадал направление и, слегка присев, уклонился, поднырнул ему под локоть и, одновременно навалившись на бедро, подсек его ногу резким движением.
Такой прыти он никак не ожидал от старого интеллигентного балбеса вроде меня — упал, ударившись головой. Я слышал, как отвратительно хрустнула кость — этот звук ни с чем не перепутаешь, — но не остановился, торопясь выбраться наверх, к Литейному, поближе к людным местам. Поднявшись наверх, я оглянулся: проклятый шаман сидел, прислонившись к парапету, подняв руки к затылку, и вся его поза красноречиво свидетельствовала, что неумелому служителю атакана и в этот раз основательно не повезло. Он был жив, но догнать меня ему было уже не под силу.
Все-таки я не стал мешкать — ретировался со всей скоростью, на какую были способны мои ревматические семидесятидвухлетние ноги.
Хватит с меня приключений.
* * *Следующим утром я первым делом включил телевизор и стал слушать новости. Мне бы вовсе не хотелось узнать, что вчера вечером в городе стало одним трупом больше, а одним потомком шамана меньше. Я беспокоился и по дурацкой привычке расчесывал свое любопытство, как ребенок — подсыхающую болячку. И вдруг…
— Авария на Неве, — сообщила дикторша новостной программы. — Сегодня, приблизительно в 4 утра по московскому времени, в Петербурге судно столкнулось с опорой Литейного моста.
Сухогруз «Каунас» был загружен металлом. В результате столкновения корабль затонул на две трети. Жертв и пострадавших нет. Серьезность причиненных мосту повреждений в настоящий момент выясняют специалисты.
Оцепенев, я уставился в телевизор: затопленный «Каунас» торчал кормой вверх как раз напротив того места, где я повстречался с буйнопомешанным потомком шамана. Радужные пятна расплывались по воде, и два мусоросборщика деловито суетились вокруг них у опоры моста — маленькие суденышки собирали топливо, которое уже расползлось по поверхности реки из баков затонувшего судна.
Мне стало как-то не по себе. Можно ли считать аварию совпадением?
Шаман говорил про затопление кессона. Когда-то давно я даже читал об этом, но подробности забыл.
Я вспоминал вчерашнюю встречу, думал, и от этих мыслей мне становилось все неуютнее. Тогда я плюнул и позвонил приятелю. До пенсии он работал редактором в «Детской литературе» — мужик умный, энциклопедически образованный. Старый кадр, таких теперь не делают.
Приятель оказался дома. Мы поболтали о том о сем — про погоду и внуков. А потом я как-то в тему ввернул — мол, не слышал ли он такого слова: «атакан»?
Он озадачился.
— Атакан? Хм. Это из какого вообще контекста?
— При чем тут контекст? Просто слово.
— Тогда из какого языка?
— Понятия не имею.
— По звучанию как будто тюркское, — заинтересовался приятель. — По крайней мере похоже. «Ака» — предок, «кан» — кажется, кровь. Если я ничего не путаю. Впрочем, это можно проверить… А тебе зачем?
— Да так, — замялся я.
— Но это надо или — так? — уточнил приятель.
— Надо, — твердо ответил я. — Но не так, чтобы срочно.
— Ага. Ну, подожди, я перезвоню тебе.
Он перезвонил только через два дня.
— Знаешь, странная история, — сказал приятель. — Я так и не выяснил, из какого все-таки языка этот «атакан» взялся. Пытался идентифицировать морфемы… Оказывается, есть в вепсском языке слово «акан» — означает «бабий». Но если слово из вепсского, то что такое «ата»? Нашел «айт» — амбар, значит, «закрома» то есть. Может, фонетика редуцированная, думаю? «Бабьи закрома»?
— Ну ты развел филологию! Я всего-то хотел узнать — откуда взялся этот атакан, а ты…
— Откуда он взялся, — сердитым голосом отозвался приятель, — это совершенно отдельный вопрос, и ты мне задачу так не формулировал. Поэтому…
— Ну, ладно, ладно, — заворчал я. — Сдаюсь. Хоть что-то про атакан ты узнал?
— Только легенды о жертвенном камне «Атакан». Будто бы лежит он на дне Невы у Литейного моста.
Мне стало трудно дышать.
— И что? — через силу спросил я.
— Да, собственно, и все.
Даже не видя приятеля, я представлял, как он сейчас недоуменно пожимает плечами.
— Место, где он лежит, считается самым гиблым в городе. 16 сентября 1876 года двадцать восемь рабочих утонули в затопленном кессоне… Через год — еще сорок жертв при взрыве…
— А сегодня, 16 августа 2001 года, сухогруз «Каунас»…
— А, ты уже слышал новости. Да, странное совпадение. Сегодня, получается, тоже 16-е. Так зачем тебе все это надо было?
— Да так, я еще сам не понял, — уклончиво ответил я.
— А! Ну, когда поймешь — звони. Будет любопытно узнать.
Он бросил трубку. Возможно — обиделся. Решил, что я от него что-то скрываю. Но я не стал перезванивать ему.
Я как сел в кресло, так и подняться не мог. Уговаривал себя, что все это — глупости. Глупости! И еще раз глупости.
— А говорят — сумасшествие не заразно. А оно вон как! — сказал я сам себе вслух. И постарался выкинуть атакан из головы.
* * *Но он то и дело напоминал о себе.
Да, конечно, местечко такое — центр, перекресток — водного и пешего пути. Испокон веков на перекрестках черти орудуют.
Но все же — не слишком ли часто?
То турист в воду свалится, то катер сгорит, то автомобиль рекламную тумбу протаранит. Однажды человек на мосту застрелился, и я встревожился, подумав: а не мой ли это шаман? Вдруг снова атакан осиротел, и, значит, жди отныне большой беды?
Но оказалось, что самоубийца занимал какую-то должность в боевом подразделении. Ни при каком раскладе я не мог представить, чтобы знакомый мне хлюпик служил в войсках.
Спустя какое-то время карусель неприятных событий вокруг проклятого места замерла. В городе пошли слухи, что кто-то ходит на Литейный мост, чтоб покропить Неву красным вином.
Наверное, это мой шаман. Хочется надеяться, что других жертв своему идолу он больше приносить не пытается.
Иногда я вспоминаю тот день, и словно наяву возникают передо мною отчаянные глаза шамана — как две черные воронки в воде. Цепко хватают и тащат вниз — к гибельному холоду, в пространство, где совсем нет солнечного света, но вечный полумрак от взвеси придонного ила, волнуемого течениями.
Кто знает, что спит там, в глубине, какое древнее зло затаилось среди органических останков рыб, растений, человеческих отходов и захороненных костей?
Я стараюсь меньше об этом думать. В конце концов, шаман прав — я уже пожил на свете. Злопамятные духи земли все меньше имеют надо мной власти. И не могут они беспокоить меня больше, чем те небесные силы, которые, как учит нас религия, ожидают впереди всякого хорошего человека.
ЧЕРНЫЙ МОНАХ
Сенная пл.
1831 год. Таинственный мор выкашивает целые губернии великой империи.
Врачи именуют его «азиатской заразой», «индийской корчевой лихорадкой». Родиной болезни считались берега далекого Ганга, где издавна наносила она урон каждой крестьянской семье.
Но какими путями удалось ей пробраться в Россию?
В 1831 году еще никто не знал этого.
Роберт Кох — человек, который впоследствии предъявил миру возбудителя «индийской лихорадки», еще не получил в дар микроскоп, с помощью которого мог бы исследовать ткани умерших пациентов. До его открытия — еще больше полувека и миллионы трупов в России, Азии, Европе.
Беспрепятственно и без всякого снисхождения эта болезнь убивает людей в два дня, не щадя в особенности самых слабых — детей и стариков. И за эту беспощадную простоту гибели народ в России прозвал ее коротко и страшно: собачья смерть. Холера.
Против нее бесполезны карантины. То, что преграждало дорогу такому бескомпромиссному массовому убийце, как чума, — не помогает остановить новую напасть. Как будто сам воздух, отравленный ядовитыми миазмами, сеет ее семена.
У холеры особое, узнаваемое лицо: изможденное, со впалыми щеками и черными ямками глазниц, с пергаментно-желтыми складками кожи.
В июне 1831 года такое лицо сделалось у всего Петербурга: засушливое лето обезводило почву, пожухлая трава сморщилась, листва на деревьях поскручивалась и пожелтела, почва растрескалась, словно покрылась старческими морщинами, а небо по вечерам дышало безжалостным красным лихорадочным огнем.
