Сергей Болотников - Тролльхеттен
Но сил выкинуть картинку он так и не нашел.
Он пел ей песни, думая, что обладает хорошим голосом (ночами он обожал петь сам себе, приходя от собственных неблагозвучных голосовых переливов в полный восторг). Песен он знал много и даже умел подыгрывать себе на гитаре, так же фальшиво, как и пел.
Но в умении преподнести себя зачастую играет главную роль даже не талант, а пустой гонор и возвышенное самомнение, да еще, может быть, умение изрекать прописные истины с глубокомысленным видом.
А что она? Она принимала все это как должное. Хлопала в ладоши и плакала тайком, когда ей приносили цветы (ярко-красные розы, а плакала после того, когда их оказалось четное число, как для покойника — он не знал, сколько полагается дарить). Ей очень нравились его стихи, они завораживали ее, и она уносилась куда-то вдаль, в широко раскинутые лазурные выси своих фантазий. Потом она говорила ему, что эти стихотворные строки прекрасны, и он наверняка в будущем станет известным поэтом, и все его будут почитать, и он будет зарабатывать много денег — да, денежный вопрос был для нее, если не на первом, то точно на втором месте.
На самом деле смысла в читаемых стихах она не улавливала, а завораживал ее в основном тембр его голоса. То же касалось и песен, хотя фальшь зачастую резала ее слух.
Он считал ее богиней, он говорил, что она отлично разбирается в искусстве, он приносил ей умные книги, и она забирала их и долго читала, находя их нудными и неинтересными, но все же читала, чтобы доставить удовольствие любимому. И на частых свиданиях с ним говорила про то, как ей понравились эти заплесневелые сонные труды.
Она вела себя как нормальная женщина — в меру чувственно, в меру расчетливо, с житейской хитринкой. Она и была нормальной.
Была обыкновенной.
Какое-то время они еще гуляли по ночам, хотя, в последнее время городские темные улицы, припорошенные дождем, обладали всем очарованием дохлой змеи. Смотрели на темные массивы домов, на проглядывающую сквозь тучи мутную луну. Смотрели и почти не замечали окружающей разрухи, увлеченные друг другом. Все последние городские потрясения прошли мимо них, едва задержавшись на краю сознания.
В середине августа он переехал к ней домой. Она не могла — у нее была больная мать, страдающая параличом телесным и одновременно параличом сознания, преждевременно уйдя в ту чудесную страну, где каждый день все новое, которая называется маразмом.
Он принял все с покорностью, он понимал, все понимал. Тем более, что квартира была трехкомнатная, и до третьей комнаты не доносились стоны сбрендившей бабки. С той же покорностью (и огненным энтузиазмом в сердце) он каждый день ходил за водой, а как-то раз приволок печку-буржуйку, отхватив ее перед самым носом жадных скупщиков. Он, наконец, чувствовал себя человеком, чувствовал сильным. Черные шоры спали с его глаз и открыли этот прекрасный, медленно ветшающий мир во всей его мрачной красе. Он упивался этим.
Вот только… почему в последнее время на глаза стали наползать другие шоры — серые?
Сколько же прошло времени с момента их встречи?
Почему ему кажется, что много… так много?
7
— Ну так что? — спросил Влад, — Все?!
— Что, все? — в голос ответил ему Дивер.
— Все тут?
— Дык это, тут вроде больше никого быть и не должно, — молвил из угла Степан Приходских.
Крошечная единственная комнатка Владовой квартиры вдруг оказалась плотно забита людьми, так что для их обустройства уже не хватало диван-кровати, и пришлось в срочном порядке транспортировать из кухни две разболтанные табуретки. На них и устроились гости. Сам Влад занял кресло перед умолкшим навсегда компьютером, Севрюк вальяжно развалился на диване, а на табуретках устроились сталкер, да примолкший Саня Белоспицын, под глазами которого пролегли темные нездорового вида круги. За окном моросил дождь.
Массивный Дивер, под килограммами которого диван жалобно поскрипывал и жаловался на свою тяжелую диванью судьбу, повел головой, недовольно шмыгнул носом:
— Амбре у тебя тут…
— Так что делать-то, — произнес Влад, — с тех пор, как слив забился, такая жизнь началась, что хоть за город, хоть на тот свет. Правда, Сань?
Белоспицын кивнул с видом мученика.
— Ну, у меня, положим, так же, — сказал Степан, — сортир больше не фурычит, а то и пытается все обратно извергнуть. Заткнул я слив гаду фарфоровому. Но вонь-то, вонь! — тут он удивленно полуобернулся к Диверу, — а у тебя что, не так?
Дивер вздохнул барственно, перекинул ногу на ногу, и, глядя в потолок, молвил:
— У меня не так. — И, предупреждая вопросы, быстро добавил, — скворешник у меня во дворе… по типу дырка.
— А… — протянул Белоспицын и посмотрел на Севрюка с откровенной завистью.
— Что вздыхаешь, накрылся прогресс, — сказал Сергеев, — словно и не было последних ста лет. Даже хуже стало. У кого скворешников нет, те на улицу бегают, ночами под деревьями пристраиваются.
— А слышали? — вскинулся сталкер. — Говорят, в Верхнем банда орудует, специализируются как раз на таких. Человеку невмоготу, выйдет ночью из дома по нужде, ключи с собой возьмет. Присядет, а тут эти, сзади набрасываются. Ключи отбирают в миг, а без штанов как с ними повоюешь! Квартиры полностью вычищают.
— А ловить их не пробовали? — спросил Саня.
На него поглядели снисходительно, как на давшего неправильный ответ на задачу по арифметике, но все же старательного, ребенка — и вправду, кто же будет ловить, если властей не осталось? В городе царила полная анархия, и каждый был сам за себя.
— Мне интересно другое, — сказал Дивер, — кому они натасканное толкают?
— Был бы товар, а идиоты всегда найдутся. Деньги-то еще в ходу?
— А как же, без разбору берут рубли и валюту, меняют по произвольному курсу. Причем, у каждого менялы курс свой. Гонять-то их некому. Только убивают их иногда, но это, небось, сами обманутые счеты сводят. Кто поумнее, тот золото скупает, но вот беда, в ювелирных лотках бижутерия вся ушла. Что не дограбили, то скупили. Народ кубышки роет в огородах, прячет на черный день.
— А счас что, белый? — спросил Саня Белоспицын.
— Счас, Санька, такой день, — молвил Степан, — что и не поймешь, какого цвета. Серо-буро-малиновый с пупырышками.
— Как поняли, что золота нетути, равно как и других драгметаллов, включая медь, — продолжил Севрюк, — бросились скупать недвижимость. Ореховых итальянских гарнитуров смели сколько — жуть. Некоторые по три штуки брали — одинаковых. Машины пытались продавать, а все никто не брал. А еще квартиры покупают… или попросту забирают, у больных да увечных. Стариков, почитай, всех на улицу вытряхнули в дождь.
— Да, стариков, это неправильно… — протянул Приходских — не собаки же они, в конце концов.
— Один нувориш, как раз вчера к вечеру совсем головку потерял. Скупил пять типовых квартир в трущобе в Нижнем городе. Сам — один как перст, ни жены, ни детей. Но купил — капиталы боялся потерять! И что же, сегодня с утра в этом доме пожар! Все пять клетушек выгорели просто дотла — тушить-то некому!
— А он что?
— А этот поплакал, волосы на голове порвал да и сгинул прочь из города. Куда? Да туда, куда и все остальные?
— Знать бы, куда они уходят! — произнес Влад, — но ведь сами-то знают, с такими лицами уезжают, словно им прямая дорога на Гавайи.
Белоспицын покивал — сам имел четь наблюдать.
— Совсем ополоумел народ. — Добавил Дивер, — впрочем, причина на это есть…
— Ага, когда сортиры не работают, — ухмыльнулся Степан, — это тебе не какой-то там свет или газ. Это, брат, насущное. Лиши человека сортира, и он уже, получается, не человек вовсе, а дикое животное.
— Вы это бросьте, про сортиры, — хмуро сказал Владислав, — не про сортиры ведь собрались говорить. Рассказывайте, давайте, что с кем случилось. Не первый же раз собираемся.
— Меня убить пытались, — просто сказал Саня.
Все удивленно повернулись к нему, Дивер сбросил с себя вальяжность, потерянно мигнул.
— Тот же?
— Нет, не тот. Этих двое было. Лица тупые, злобные. Гопота! Встретили у площади, прижали, думал — не уйду. Но… вывернулся как-то. Мне ж не привыкать. Бежали за мной почти до Школьной, только потом потеряли.
Степан ошарашено покачал головой, сказал:
— Значит, не зря мы это… набрали? — и кивнул в сторону оружейной пирамидки, устроенной из единственного в комнате стула.
Арсенал впечатлял. Россыпь из почти десятка пистолетов разных конструкций (превалировали в ней в основном ПМ и ТТ, но были и настоящие раритеты), помповый вороненый дробовик без ручки, два АК-47 с облизанными до черноты пламенем прикладами, именной хромированный револьвер с инициалами А.К.Р., в прошлой жизни принадлежащий Кривому, хотя об этом никто не знал, старый обрез с четырьмя жизнерадостно-зелеными картонными патронами, да новенький, блестящий свежей смазкой и инвентарным номером «ингрем» с двумя запасными обоймами. Этот последний выглядел в окружении Владовой убогой квартиры особенно дико, словно здесь снимают фильм о трудовых буднях западных наркоторговцев.
