Птицы - Торин Владимир
В классе Финча училась Уиллаби Уолшш, одна из самых нелюбимых то ли племянниц, то ли внучек старого господина Уолшша, сосланная в школу Фьорити за какую-то провинность и вынужденная учиться вместе с такими, как Финч. В классе все презирали Уиллаби за богатство ее семьи, а еще потому, что она была толстухой. Миссис Оул и другие учителя иногда говорили, что она так и умрет толстой и никем не любимой. Одноклассников Финча это весьма забавляло.
Трамвай подошел к очередной станции. А за ней вскоре и к следующей, а Финч все думал о снежной буре. Дедушка пек имбирное печенье, когда начинались бури, и пытался не подавать виду, но от Финча не могло укрыться, что он в эти дни становится печальным и рассеянным. Впрочем, не он один…
Снежные бури, накрывающие город своим колючим пуховым одеялом, длились по несколько дней. В такое время жизнь повсеместно останавливалась, все дома запирались. Город оказывался во власти ужасной метели – находиться в такое время на улице было верной смертью.
Сказать по правде, жители города боялись не только снега, но и тех, кто якобы с ним приходил. Злые языки поговаривали о тварях, выжидающих в метелях и питающихся людьми, но никто никогда этих тварей не видел. Самые ярые выдумщики заверяли, будто слышали смех в ветре и видели жутких уродливых существ, ползающих по стенам домов и скребущих в штормовые ставни когтями. И хоть мало кто верил этим россказням, в каждую бурю неизменно кто-то пропадал – не успевал добраться домой, терялся или замерзал насмерть. Об этих несчастных потом писали на передовице газет целую неделю после того, как все заканчивалось.
Город пережидал ненастье, ветер постепенно стихал, метель умирала – снегопад на короткое время почти прекращался. Тогда открывались люки, и снег уходил под землю, где располагались гремпины – цеха по переработке. Автоматоны-уборщики выезжали на улицы, расчищали тротуары и мостовые, освобождали дома и их жителей из снежного плена. Постепенно жизнь снова возвращалась в норму. До следующего подобного предупреждения о приближающейся снежной напасти.
Последняя буря была почти три с половиной месяца назад и длилась ровно неделю. И вот в трамвае все принялись гадать, сколько продлится новая. Кто-то без особой радости в голосе сообщил, что наконец появится возможность дочитать книгу, еще кто-то достал из кармана блокнот и взялся составлять список покупок, чтобы пополнить запасы, а молодая мисс, сидевшая перед Финчем, посетовала на то, что спектакль в театре «Карди-Бра», на который она возлагала особые надежды, отменят…
Вагон наконец подошел к его станции. Сквозь запотевший иллюминатор Финч уже видел свой квартал: нестройный ряд домов с темно-зелеными крышами.
«Станция “Трум. Горри”», – сообщили вещатели, а затем трамвай остановился и с шипением раскрыл двери.
Финч поднялся и направился к выходу.
Станция «Трум» была совсем крошечной. Над лаконичной платформой темнел небольшой кованый навес, множество раз залатанный, – под ним размещались одинокая скамейка да будка станционного смотрителя, старого мистера Перри. Часы с единственным циферблатом всегда отставали, стекло в них треснуло. Теплорешетки на краю платформы пребывали в плачевном состоянии и вечно забивались или выходили из строя.
Вот и сейчас, стоило Финчу сойти с подножки, как он увидел мистера Перри в длинной шинели и съехавшей набок фуражке, ковырявшего что-то в медных конусах в глубине рычащего и фыркающего напольного радиатора. В руке старик держал механический ключ, при этом сам он раскраснелся и пыхтел, как паровоз.
– Добрый день, мистер Перри, – поздоровался Финч. – Снова сломалась?
– О! Здравствуй, Финч, – отозвался станционный смотритель, подняв взгляд. – Уже третий раз за день забилась, проклятая. Один мистер не смог стряхнуть снег, можешь поверить? А где это видано, чтобы в трамвай заходили с башмаками в снегу!
– Но у трамваев ведь есть свои теплорешетки, – заметил Финч.
Мистер Перри был очень стар и при этом старательно не замечал происходящих кругом изменений. Он до сих пор считал, что все городские автоматоны работают на пару, а уж об электриситете, который Уолшши добывают в гремпинах и которым питается весь центр города, и слыхом не слыхивал.
– Ты что, Финч?! – махнул рукой старик. – Чтобы они в трамваях стояли?! Все ж на нас держится, на станционщиках… Этим трамвайщикам всегда на порядок было чихнуть и размазать.
– Да, вы говорили, мистер Перри, – не стал спорить Финч. Смотритель частенько жаловался на своих заклятых врагов – ленивых трамвайщиков, которые, мол, только и делают, что колесят по рельсам, и бед не знают. – Хорошего дня, мистер Перри.
– Передавай привет дедушке, – пробормотал старик и, подкрутив седые усы, снова склонился над решеткой. – Где-то тут был вентиль, похожий на ухо…
…Дом № 17 ютился среди таких же старых и понурых домов улицы Трум. Семь этажей, темно-зеленая черепичная крыша, горбатые дымоходы, каминные и кухонные трубы, а также флюгер в виде часовой стрелки да круглое чердачное окно. Точно такой же дом, как № 16 или № 18.
Его бы совсем ничто не отличало, если бы не старый ржавый дирижабль на заднем дворе. На памяти Финча эта сплошь облепленная снегом штуковина всегда там стояла, привалившись к кирпичной стене, будто прилегла отдохнуть и затем забыла, как подняться обратно. Финч не помнил, чтобы дирижабль когда-то взлетал или подавал хоть какие-либо признаки жизни. Если, конечно, не считать признаком жизни мистера Хэмма, старого сумасшедшего пьяницу, который квартировал внутри и клятвенно заверял всех, что его «Дженни» немало повидала во время войны, совершила множество опасных полетов и пережила бессчетное количество приключений. Разумеется, ему никто не верил. Стоило только взглянуть на «Дженни», напоминающую огромный сугроб, или понюхать самого мистера Хэмма…
Финч медленно брел к дому и, глядя на него, в очередной раз вспомнил, почему ему не нравится Горри. Он считал, что здесь живут одни только злые и несчастные люди. Время на этих улочках будто бы замерло, как в снежную бурю, – а на самой Трум вообще никогда ничего не происходило.
Жизнь в здешних крошечных квартирках была невероятно скучной и монотонной, день повторялся за днем, и порой было трудно понять, наступило ли уже сегодня или все еще тянется вчера. Да и люди, что обретались в Горри, соответствовали такой жизни: занудные, мелочные и мелкие, никого здесь ничто не заботило. Финч отчаянно не хотел вырасти и превратиться в кого-нибудь из местных взрослых: безликих, хмурых, просыпающих почти всю жизнь и просыпающихся, только чтобы сделать какие-то унылые неважные дела, а затем снова лечь спать.
Если бы кто-нибудь спросил мнения Финча, он предпочел бы жить где-нибудь в другом месте. Но где именно, он бы ответить не смог. Тот же Шелли пугал его своим шумом, старыми мостами, которые могли в любой момент упасть на голову, да людьми вроде мистера Кэттли, которые сходят там на станции. Ну а других районов он, по сути, и не знал… Как это ни грустно признавать, его место было в Горри, где ему предстояло состариться и умереть, если скука или тоска не задушат его быстрее…
Вот и дом № 17. Он нависал над улицей, будто готов был завалиться. Вечер вступал в свои права, и некоторые окна уже светились.
Окно комнаты Финча темнело – конечно, он ведь здесь, внизу, еще не вернулся из школы. Рядом располагалось окно их кухни. Там сейчас был дедушка – как обычно, готовил обед и…
Окно кухни не светилось. Неужели дедушка заснул в своем кресле за газетой? Такое с ним в последнее время случалось все чаще…
Финчу оставалось перейти узкую мостовую, по которой ездил разве что крошечный старенький трофф мистера Дьюи, их почтальона, когда он увидел то, что заставило его поморщиться.
– Только тебя не хватало, – проворчал Финч и пригнулся.
Из-за угла соседнего дома показалась невысокая, но очень важная фигура.
На мисс Арабелле Джей было рыжевато-коричневое пальто. Ее рыжую шапку с длинными ушами-завязками, которые она, как всякая примерная девочка, завязывала под подбородком, было видно за полквартала.
