Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга
Миха еще трепыхался, но собачье дыхание слышалось уже совсем близко за спиной, и кожа на затылке в ожидании нападения натянулась и налилась холодом.
И тут неловкий Жирбас споткнулся, зацепившись ногой за какую-то арматурину, торчавшую из земли.
«Все», — признался Миха самому себе. Он полетел на землю кубарем, пал лицом вниз и закрыл глаза в ожидании, когда в его спину вцепятся острые клыки и начнут полосовать, грызть и рвать на куски…
Темнота. Перестук крови в ушах. Ожидание смерти.
И вдруг — жалкий визг собаки, тишина и сразу после — голос.
— Вставай. Зачем лег? — раздалось сверху.
Жирбас, пыхтя, осторожно поднял голову: прямо перед ним помещались, словно столбы, чьи-то громадные ноги в джинсах и кожаных сапогах с латунными шпорами над каблуком.
Черного пса нигде не было. Вообще ни одной собаки не было рядом: вся стая смылась, исчезла.
Жирбас перевернулся на бок; встав на четвереньки, задрал голову вверх: над ним стоял, усмехаясь одними уголками губ, высокий черноволосый тип.
Кожа его отливала красноватой бронзой, и Жирбас немедленно ему позавидовал: на такой коже никакие прыщи не могут быть видны. Интересно, он от рождения смуглый или где-то загорел до такого состояния?
Во всяком случае, от прыщей этот тип явно не страдал. Да и вообще ни от чего: глаза его смотрели на мир расслабленно и беззаботно. И собаки ему нипочем, и гаражи эти вонючие… Он стоял, как Терминатор посреди мира, весь такой крепкий и самодостаточный, сам себе целый мир.
Жирбас, кряхтя, поднялся. Втянув пузо, попытался застегнуть молнию на штанах — она разъехалась во время позорного падения. Жирное белое брюхо, вывалившись из брюк, колыхалось над ширинкой, как беспозвоночный моллюск, вылезший из раковины.
Черноволосый с презрением смотрел на его дурацкие попытки.
— Тебе нужен тотем. Защитник, — сказал он.
Жирбас глянул: черноволосый не смеялся, не шутил, не ерничал. Глаза его были темны и непроницаемы, взгляд спокоен и скучен, как пляж на заливе в ноябре.
И от этого его ровного и уверенного спокойствия у Михи вдруг потеплело на душе: жаркая волна благодарности всколыхнула и затопила сердце.
— Пойдем со мной. Я тебе помогу, — сказал черноволосый.
Затолкав на место свое дурацкое белое брюхо, Жирбас вперевалку заторопился за удивительным незнакомцем. Он боялся упустить его. Ведь это был единственный в его недлинной четырнадцатилетней жизни человек, который не насмехался над его весом, не укорял его размерами одежды и даже не призывал к немедленному переходу на здоровый образ жизни и правильное питание.
Он просто хотел помочь. И благодарный Жирбас торопился изо всех сил, чтобы принять эту выпавшую и на его долю частицу счастья.
Его тотемом, как ни странно, сделался стриж. Стремительная легкая птица.
Он совсем не приспособлен к тому, чтобы добывать пищу, ходя по земле. Стриж питается только в полете. Раскрыв острый клювик, он на лету заглатывает нерасторопных насекомых. И никакого другого способа жить стрижи не знают.
Если стриж не сумел полететь — он погибнет…
— Жирбас! Ты что там делаешь? — окликали его знакомые пацаны со двора — все до единого — подонки.
Голоса их звучали странно, будто бы испуганно. А он стоял на самом краю брандмауэра, раскинув в стороны руки, и просто ловил ртом ветер… Наколотая сзади, на жирной шее, птица топорщила крылья, и перья шелестели от колебания воздуха.
Жирбас сделал уверенный шаг вперед. Он не испытывал ни капли страха.
Когда его тело распласталось на асфальте внизу, птица уже кувыркалась в воздухе, радостно ныряя в свежих потоках зюйд-оста.
— Жирбас? — неуверенно прозвенел одинокий мальчишеский голос.
По карнизам, постукивая коготками и курлыкая, бродили голуби.
* * *— А ты не передумаешь?
— Ты что? Я? Никогда!
— Во веки веков?
— Бесконечно!
Только шестнадцатилетние могут так легкомысленно обходиться с вечностью, швыряя ее направо и налево. И сколько б ни кинули — у них все равно остается еще много. По крайней мере до 21 года — целых 5 лет.
Кирилл обнял Инку и поцеловал на виду у всей улицы. В ответ на возмущенные взгляды прохожих оба засмеялись. Обхватив друг друга руками, ввалились на порог студии «Tatoo-тотем».
— Мы хотим сделать себе одинаковые татуировки.
— Почти одинаковые, — уточнила Инка, улыбаясь. — Написать надо мне «Кирилл», а ему — «Инна».
Татуировщик молча смотрел на них. В его желтых глазах было что-то змеиное — наверное, уверенность в том, что он может вот так долго смотреть в глаза людям и молчать, не отвечая на обращенные к нему слова.
На нем и куртка была со змеиным узором. Кожаная, решил Кирилл. Кожзам — неуверенно подумала Инка.
— Хорошо, — кивнул, наконец, татуировщик. — Садитесь.
И отошел, чтобы достать инструменты. Длинные черные волосы, свесившись на лицо, закрыли его глаза.
— Не боишься? — одними губами спросил Кирилл.
— Нет, — Инка помотала головой и расплылась в радостной улыбке. «Я хочу тебя», — шепнула она, сияя глазами. «И я — тебя», — ответил парень жестами.
— Какой рисунок хотим? — спросил Кирилл, оглядывая образцы, развешенные по стенам салона.
— А-а-а… Пусть вот такая ящерка будет. Саламандра. Правда, Кирилл? — Инка сделала выбор стремительно.
— Хорошо, — пожав плечами, согласился Кирилл.
— Саламандра — знак огня, — сказал темноволосый. — Не боитесь?
Кирилл и Инка посмотрели друг на друга и засмеялись.
— Девушка первая, — сказал татуировщик, разбирая инструменты.
* * *— Что ты чувствуешь? — спросила спустя полчаса Инка. Вдвоем с Кириллом они сидели у нее дома на кухне и прислушивались к ощущениям.
— Рука горит, — ответил Кирилл, почесывая левое предплечье. — А так ничего.
— Верно, — кивнула девушка. — И есть хочется…
— А пусть Тимур придет? Он звонил, обещал пельменей принести.
— Какой Тимур? — спросила Инка. Во рту у нее пересохло; горло превратилось в колодец в пустыне Сахара. Слова шершавой струйкой песка сочились в нёбо.
— Забыла Тимура? Тимур-Четыре глаза. Да ты чего?! Это ведь он нас на крышу тогда водил, помнишь? Ну, в майке с черепом…
— А, этот, — вяло припомнила Инка. Внутри у нее все горело.
— Хороший парень, кстати.
— Да?
Жар нарастал. Лоб покрылся испариной, руки сделались липкими и влажными… Инка не понимала, что с ней происходит. И ей все сильнее хотелось есть. Она посмотрела на Кирилла с вожделением.
— Да, — сказал Кирилл. В нем тоже разгоралось желание совершенно особого рода.
— Хочу тебя, — внезапно признался он.
— И я, — откликнулась Инка.
— Иди ко мне…
Они бросились навстречу друг другу, сцепившись руками, сплетясь телами. Инка укусила Кирилла, он яростно обхватил ее шею.
Припухшие руки подростков встретились, и кожа на локтях заискрилась. Едва они коснулись друг друга — вспыхнуло пламя; две саламандры шевельнулись и обхватили друг друга лапами, переплели хвосты и принялись извиваться, стараясь укусить одна другую. Полилась кровь, куски содранной зубами кожи повисали клочьями, обнажая мясо. Но они не расплетали объятий, продолжая наскакивать, подминать под себя, самозабвенно грызть и кусать, глотать и пить жаркую, жгучую кровь…
Огонь метался вокруг саламандр, подстегивая их плетьми своих горячих языков, не давая остановиться и остыть.
Любовная схватка, сопровождаемая рычанием, всхлипами и воплями, переросла во взаимное уничтожение. Саламандры яростно жрали друг друга.
* * *— Никогда ничего подобного не видел, — сказал следователь Мукасеев эксперту Широкову. Он был потрясен, его мутило, и он боялся, что не выдержит.
— Да, такое нечасто увидишь, — согласился эксперт. Его карьера в органах правопорядка была подлиннее, чем служба следователя, и, хотя нервы эксперта почти каждый день подвергались воздействию разного рода неаппетитных зрелищ, однако и ему нелегко было удержаться от изумления и рвотных позывов при осмотре залитой кровью квартиры.
— Это что такое? — указывая пальцем и брезгливо зажимая нос, спросил следователь.
— Печень.
— А это?
Эксперт наклонился поближе.
— Кажется, мизинец с ноги. Видишь, остатки ногтя? Точнее сказать не могу. Слишком много крови. Господи…
— Вы мне лучше скажите: как могли два подростка такое сотворить друг с другом? Соседи говорят — они вроде как дружили… Были влюблены. Или я чего-то не понимаю в людях? У меня все это в голове не укладывается, — сетовал следователь, разглядывая стену, на которой было так много кровавых отпечатков, что она напоминала скорее пещеру — жилище древних каннибалов.
— Ну, они были готы…
