Макс Далин - Лунный бархат
Молодой человек, коротко стриженый, в дорогой одежде, с бутылкой пива в руке, неторопливо шел по переулку впереди них. Лиза ускорила и без того стремительные шаги, догнала его и тронула за плечо.
— Вы не могли бы сообщить даме, который час, сударь?
Женя пошел быстрее — неожиданная вспышка ревности заглушила голод, он еще не понял, что происходит, и успел возненавидеть незнакомца всем сердцем, той моментальной и ослепительной ненавистью, какая проходит тут же, как объект скрывается из глаз.
— Чего-то ты припозднилась, подруга, — ухмыльнулся парень, глядя на часы. — Скоро два, без двадцати минут…
— Я боюсь хулиганов, — нежно сказала Лиза, кладя мраморную ладонь на его рукав. — Вы проводите меня?
Женя, стоявший чуть поодаль, со злорадным удовольствием наблюдал, как у парня менялось лицо — появилась странная гримаса восторга и боли, глаза стали влажными, он потянулся к Лизе, нагнулся, вдруг сделался по-детски беззащитным. И именно в тот момент, когда Женя осознал, что еще вечером, на кладбище, вел себя так же беззащитно и нелепо, Лиза приподнялась на носки и, обвивая парня руками, поцеловала его в шею.
Тот всхлипнул, издал сдавленный стон, скорее наслаждения, чем страдания, уместный в постели, а не на улице — и тяжело рухнул на колени, привалившись спиной к стене. Бутылка с остатками пива выпала из разжавшейся руки, а голова бессильно свесилась набок. Лиза, опустившаяся на землю одновременно с парнем, не разжимая объятий и не отняв губ, еще несколько секунд провела, прильнув к нему. Потом обернулась к Жене — и он был поражен ее глазами, рдеющими клубящимся красным маревом, как у сиамской кошки.
— Ну, иди же, душенька, — позвала она нежно и страстно, облизнув и без того влажные губы. — Иди, голубчик…
Женя подошел, как загипнотизированный, и присел рядом. На шее парня горел багрово-синий кровоподтек, и в холодном воздухе, нагревшемся от его живого тела, омерзительного и притягательного одновременно, висел тонкий и явственный запах крови. От этого запаха глаза Жени тоже заволокла кровавая мгла. Он почти оттолкнул Лизу, впился в шею парня — кажется, не поцелуем, а зубами… Вкус крови мгновенно заполнил пустоту, вызвав неописуемое, упоительное, почти болезненное наслаждение… Лиза тронула его за плечо и привела в чувство. Женя отпустил парня, и его тело мягко повалилось на мерзлый асфальт — Женю заставил вздрогнуть и окончательно вывел из хищного азарта деревянный стук головы о тротуар, совершенно неживой звук. Женя встал. Лиза смотрела на него призывно и нежно, облизываясь, как кошечка. Пивная бутылка откатилась к ее сапожку, и Лиза толкнула ее прочь.
— Мы его убили, да? — спросил Женя потеряно.
— Ты больше не голоден, мой мальчик? — спросила Лиза со смехом. — Если да, то этот бродяжка сослужил недурную службу. Пошли отсюда, милый.
— Почему же — бродяжка?
— Ах, какая разница… Какие ты говоришь пустяки!
Она вспорхнула по темной лестнице, на которой пахло, как в очень старых питерских домах, не столько кошками, сколько неким «жилым духом», составленным из запахов давно съеденных пирогов, одежды, духов, дыхания… Лестничные ступени вытерли бесчисленные башмаки, Лизин плащ скользил по ним, как шлейф, а ее маленькая ладонь привычно касалась перил над сложным чугунным узором. Она остановилась у двери из тяжелого дерева с медной дощечкой номера, мечтательно улыбаясь.
— Эта квартира в доме лучшая, — сказала, вынимая ключи из сумочки. — Хотя, признаться, сам дом не так хорош, как надо бы — у папеньки было еще три…
— Когда? — слегка оторопев, спросил Женя и вошел за Лизой в сумрак квартиры, благоухающий духами и ладаном.
— Ну-у… Разве достойно намекать на возраст, беседуя с дамой? На сколько лет я выгляжу, мой милый?
«На двести-двести пятьдесят», — хотел ответить Женя, но промолчал.
Лиза зажгла свет. Два бронзовых бра с хрустальными слезками звенящих подвесок осветили мрачную и монументальную прихожую веселыми радугами. Лиза скинула на руки Жене невесомый зеленый плащ, под которым оказалось вечернее платье цвета грозовых облаков; с алебастровой шеи соскользнул белый шарф, открыв сияющее колье в неглубоком декольте. Встряхнула головой. Прошла, включая в квартире электричество.
Женя шел за ней, рассматривая тяжеловесную темную роскошь Лизиных покоев. Ее платье шуршало по наборному паркету, а бесчисленные огни хрустальных люстр играли на тусклой бронзе и матовом дереве старинной мебели, каждый предмет которой был истинным произведением искусства. Темные картины в благородной патине украшали стены в атласных обоях, мраморные наяды и нимфы, похожие на Лизу, улыбались из тени своими слепыми лицами. В прелестных зверятах из резных самоцветов, сидящих на каминной полке, явно угадывалась рука Фаберже…
— Тебе надо умыться, мой друг.
Монументальная ванная, помещение которой напоминало бассейны в восточных гаремах — как слепая без единого зеркала. Тот же мрамор и позолота, та же давящая тяжелая гармония. Женя наугад плеснул водой в лицо, смыл кровь, которая уже запеклась и стянула кожу. Вышел в музейную галерею коридора. Лиза окликнула из гостиной.
Женя вздохнул и пошел на голос. «Усыпальница», — думал он мрачно. В великолепной квартире совершенно не было зеркал, а окна занавешивали глухие шторы из темного бархата. Тонкий сладкий аромат ладана только подчеркивал сходство квартиры с роскошным склепом. Женя уже не мог избавиться от этих мыслей, теребил их, как больной зуб. Здесь остановилось время. В мерцающем аквариуме, полном прозрачного, но почти осязаемого стоячего времени плыли огни люстр, блики позолоты, плыла, шелестя и колыхая плавниками темно-лиловых шелков, холодная и прекрасная хозяйка без возраста…
— Я никогда не сомневалась, что большевики плохо кончат, — улыбаясь, светским тоном говорила Лиза, ставя на маленький инкрустированный стол высокие темные бокалы. — Правда, революция была весьма непростым временем для Их Светлостей…
— Кого?
— Вечных Князей, мой друг. Были разлуки, были болезненные потери… Впрочем, не будем портить себе настроение. Выпьем вина? Это коллекционный кагор урожая 1876 года… если этот мовешка мне не солгал… Но, как бы там ни было, вино недурное.
Потом Женя пил вино, от которого возвращалось тепло, и мысли обретали ясность. Ему хотелось лечь с Лизой в постель и так же, если только не сильнее, хотелось бежать от нее и из ее склепа, полного застоявшегося времени и мертвых вещей, бежать и никогда ее больше не видеть.
Что мне теперь делать? Куда идти? Кто я такой? Как мне теперь быть?
О мертвом парне и бутылке с недопитым пивом на пустынной улице Женя старался не думать — от этих мыслей его начинало мутить от самого себя.
— …от солнечного света, — доносился до его сознания Лизин голос. — Надобно помнить, что от прикосновения солнечных лучей тело Носферату рассыпается пеплом. Это истина, которую мы все знаем совершенно точно. Серебро способно наносить Вечным чувствительные раны, которые дают о себе знать весьма долго, а иногда более того… Чеснок — это нелепые простонародные сказки… а что до церковной утвари — знаешь поговорку: «Черт сумеет спрятаться в тени креста»? Святая вода неприятна лишь постольку, поскольку в ней есть серебро — а прочие выдумки злого и глупого невежества способны вызвать лишь только усмешку…
— Бедные смертные как бы совершенно не способны защищаться? — спросил Женя с нервным смешком.
— Бедные смертные, мой милый, всего лишь хворост в топке Вечности. Их выбирает Судьба, не мы, хотя, полагаю, все зависит от личности, какой бы она не была… потом ты поймешь это. На чем мы остановились? О, да, заменой солнечного света отчасти может служить открытое пламя — огонь уничтожает все, мой мальчик, даже Вечность…
Стрелки чудесных часов с бронзовой совой указали на три часа по полуночи — и гостиная, убранная во вкусе середины девятнадцатого века, наполнилась нежным неторопливым перезвоном. Лиза улыбнулась, развратно, задумчиво.
— В такую пору светает поздно, — сказала она, убирая бокалы. — Обычно я не ложусь ранее шести утра, но нынешняя ночь была так утомительна…
Женя встал, грохнув стулом. За дверью, в соседней комнате, оказалась спальня, в которой Женя с первого взгляда оценил только широкую кровать под балдахином из вишневого бархата. Лиза вошла — и Женя толкнул ее на постель, рванув грозовой шелк, обнажив молочно-белую грудь с треугольной родинкой около соска. Шелк разъехался под пальцами, как будто был соткан из паутины — и лунная, ледяная дева упала спиной на вишневый бархат покрывала, разметав кудри, запрокинув голову…
Женей снова овладело темное вожделение, без единой искры ласки, без малейшего намека на тепло — страсть хищника или демона, бесплодная, вместо новой жизни создающая новую силу, как два камня, вонзаясь друг в друга, высекают искры. Он видел, как темнеет белый мрамор Лизиной кожи там, где ее сжали его пальцы, и как будто издалека слышал собственное глухое утробное рычание — зверя или демона в зверином обличье. Лиза опустила ресницы, ее губы приоткрылись, из-под них влажно блеснули кошачьи клыки, два длинных лезвия с заточенным краем…
