Очевидное-Невероятное (СИ) - Главатских Сергей

— Тогда весело, весело встретить Новый Ход, — напел я бодренько.

— Вот это правильно! — Алконост продемонстрировала ангельскую улыбку, способную умертвить мертвеца ещё раз. — А вы говорите, электрик Митя!

Она вытащила из кармана халата листок бумаги, сложенный вчетверо, так же, как и мой — тот самый, со списком кандидатов Чёрного Квадрата. Надо же, а и забыл о нём! Проверил — на месте.

— Смотрите… — Алконост развернула листок. — Вот, первый же пункт вашей Рекомендации. «Характер мягкий, но неуравновешенный. Легко поддаётся убеждениям в случае их убедительности!» Вы ведь не сомневаетесь в важности предстоящего мероприятия, Зигмунд Фрейдович?

— Нисколько, — искренне заверил я мою старшую сестру.

— Это может стать для вас звёздным часом! — Она подмигнула мне по-доброму. — Ну, а после мы на радостях пошустрим в высокой стратосфере! Обещаю!

Обещание палача, что он отрубит голову не больно!

Когда мы спустились вниз, народ уже ушёл. И до меня вдруг ясно дошло, как-будто вместо кефира хлебнул синильной кислоты, дошло, что он ушёл, а я остался. Он, в смысле, народ. Жирная такая точка получается! Во всей моей истории. Буду теперь спешить изо всех сил, пыхтеть, скрипеть всеми своими кожаными изделиями, материться и хвататься за воображаемый маузер, но только толку от этого ни будет никакого! Вот и думай, где ты оказался — оттуда ушёл, а досюда не добрался. Как они ещё вообще способны рассмотреть в тебе хоть что-то настоящее!

За всё время моего присутствия в Очевидном-Невероятном я ещё ни разу так остро, почти физически, не ощущал собственной никчёмности!

— Кто они то? — У этого Павлика Морозова выдающееся качество — появляться из ниоткуда. — Эта кучка идиотов?

— Может, и так! — отвечаю. — Зато имена какие: Пушкин, Репин, Менделеев! Один Денис Давыдов чего стоит! Я его лично пару дней назад встретил — на Шевардинском Редуте!

Алконост будто почувствовав этот мой неожиданный испуг, терпеливо топталась в сторонке, ожидая окончания припадка. А, как про Шевардинский Редут услыхала, прочитала без запинки:

— Прошла борьба моих страстей,

Болезнь души моей мятежной,

И призрак пламенных ночей

Неотразимый, неизбежный!

Это было то самое стихотворение, которое просил передать ей Хранитель и вот она с благодарностью принимает это послание, мне же остаётся только закончить его:

— И милые тревоги милых дней,

И языка несвязный лепет,

И сердца судорожный трепет,

И смерть, и жизнь при встрече с ней…

Исчезло всё! — Покой желанный

У изголовия сидит…

Но каплет кровь ещё из раны,

И грудь усталая и ноет, и болит!

Она взяла мою руку и доверительно посмотрела в глаза. Как мать. Как сестра. Как любовница!

— Я знаю, вы осуждаете меня, но это был его выбор. Хранителя. У каждого свой выбор! У вас он тоже есть. Пока. На всякую проблему можно ведь посмотреть с разных сторон! Попробуйте поменять угол обзора. Иначе, зачем тогда вообще надо было сходить с ума?

Я подумал, что вот сейчас скажу всё, что о ней думаю, скажу, как есть, а там пусть сама решает, что со мной делать! Не будет меня, найдут кого-то другого, Чёрный Квадрат неистребим, а раз так, должность его Председателя не потеряет свою актуальность ни при каких обстоятельствах.

— Меня не так просто называют вещей птицей. — Она говорила так, будто предостерегала глупца от ненужных высказываний, каждое из которых равно самоубийству. — Поверьте, Зигмунд Фрейдович, или, как вас там, я предугадываю далеко не только погоду, но и кое-что посущественнее, ваши мысли, например. И не только те, что уже озарили ваш пошатнувшийся рассудок, но и те, что ещё не добрались до него! Поэтому мой вам совет, последний и универсальный — кем бы вы там не были раньше, станьте тем, кем можете стать, даю вам клятву Гиппократа, упустите этот уникальный шанс — отправитесь обратно, откуда пришли!

— То есть, куда?

— То есть, в …хлев-хлебальню под названием «Мир Разума и Прогресса». — Она заботливо поправила на мне фуражку. — К общественному корыту с помоями братства, добра и справедливости! «Хлев-хлебальня» — по-моему, неплохо? А ведь чистая импровизация! — Она взмахнула руками и мне снова на мгновение показалось, что это крылья. — Двойное «Х» даёт весьма ощутимый атакующий эффект!

За разговорами мы почти пришли. По пути нас перегнал мужик с тележкой, наполненной бельём, тот самый, что давеча пожелал нам с Левшой горькой участи Степана Разина. На этот раз тележка двигалась значительно медленнее, так как в ней, помимо грязных памперсов, находился ещё и упитанный грач, который пел песню про тачанку-ростовчанку и победно размахивал над головою сильно запятнанной пелёнкой.

Народ, собравшийся на площади Вздохов, плотно утрамбовывал собою всё свободное пространство между «Лобным местом» и, пока ещё не наряженной, елью, и издавал монотонный, скребущий по нервам, бубнёж, напоминающий приближение вражеских бомбардировщиков. Что-то не понравилось Алконост и она, заручившись моим обещанием «оставаться на солнечной стороне жизни», поспешила на помощь Главному Куратору праздника.

Арина Родионовна, взобравшись с ногами на плаху, широко размахивая всем, чем только возможно, пыталась руководить народонаселением. Было похоже на то, что её руками и ногами управляет некий заигравшийся проказник, дёргающий женщину за невидимые нити, и Арина Родионовна сама немного удивлена столь странным поведением своих собственных конечностей, абсолютно вышедших из под её контроля!

Прямо за её спиной разместились музыканты духового оркестра, Густав Карлович, бывший Верховный Комиссар Добрыня Никитич, прокси-патриарх и, какого-то чёрта, Сергей Есенин.

Семён Дежнёв голосом Опри Уинфри сообщил по радио, что члены Консилиума уже на подходе. Я вспомнил о Василии Васильевиче с верхней оконечностью льва, которая на этот раз мне почему-то показалась больше похожей на голову Медузы Горгоны!

— Многоуважаемые… — начала своё обращение к народу Арина Родионовна, но её тут же органично перебили из толпы:

— Вагоноуважатые!

Кому именно принадлежала столь остроумная реплика, сказать трудно, однако сама возможность возникновения подобных аллюзий вызвала у организаторов праздника серьёзные опасения. Об этом свидетельствовало заметное оцепенение, овладевшее членами Лобного Президиума.

Переждав, непростую для человека с открытой душой паузу, руководительница культуры начала заново.

— Многоуважаемые граждане Очевидного-Невероятного!

Бубнёж сменил тональность, и теперь это уже больше напоминало зубодробительную симфонию стоматологических турбинных наконечников.

— Всё сошлось в одной точке: Время, Пространство и, что немаловажно, первый полёт человека в космос! Вездесущая наша Алла Константиновна предупреждала с волнением относительно предстоящих дождей, но, что нам непогода, если уже с первым рассветом ступит на нашу благословенную землю Новый Ход Истории, когда уже ни снег, ни зной, ни даже дождик проливной не способны будут омрачить нашего сознания больше, чем оно уже омрачено!

— Вот этого я и боялась! — Подоспевшая Алконост потянула министершу за руку. — Об этом-то кто вас просил говорить? Надейся, блин, на вас!

Но прервать победный полёт мысли Арины Родионовны оказалось не так-то просто! Похоже, что тот, кто так умело управлял её конечностями, добрался и до её головы.

— Слышите? — Она ткнула пальцем в небо. При этом палец у неё вышел какой-то неправдоподобно тяжёлый, длинный и кривой, будто оглобля. — Слышите?

Услышали, но опять не то!

— Стёпка Разин, сука, пукнул, — пожаловался Достоевский. — Это такая манера у русского человека — в моменты исторических переломов портить общественную атмосферу!

— Совсем что ли? — Министерша покрутила пальцем у виска. — Им про Бога, они — про геморрой с двумя «р»!

И она, закатив глаза, заскулила:

— Жди меня и я вернусь,