Барбара Хэмбли - Кровавые девы
Тайсс молча кивнул. Лидии хотелось встряхнуть его и спросить: «Так ВОТ ЧТО она вам наговорила?»
По всей видимости, так оно и было, потому что доктор с заметной нежностью в голосе спросил Петрониллу:
— А вы сами? Все еще ощущаете желание охотиться?
— Иногда. Очень слабо, — она тряхнула головой, кокетливо улыбнулась и снова поднесла руку к виску. На вкус Лидии, на этот раз жест получился куда более наигранным, чем после приступа гнева. — Молитва помогает мне прогнать все мысли об этом…
Тайсс прижал руки к груди.
Как сказала бы миссис Граймс (всплывшее в памяти худое лицо кухарки странным образом успокоило Лидию), ой, да не морочьте мне голову!
Тайсс вывел мадам Эренберг из комнаты и закрыл за собой дверь. Щелкнул замок, но звука задвигаемого засова Лидия не услышала. Голоса удалились, постепенно растаяв в тишине часовни.
Интересно, Исидро держат в той же церкви, через которую ее проносили по пути сюда? В гробу или ящике, скорее всего… Лидия припомнила, что вроде бы видела там окна. Свет. Золотистые волосы Петрониллы Эренберг в лучах света.
Осторожно, стараясь не привставать без крайней необходимости, Лидия задрала подол платья и нижнюю юбку, чтобы добраться до небольшого плоского кармашка, пристегнутого к краю корсета.
Отмычки были на месте.
Низкая койка, на которую ее уложили, стояла поперек аналойного возвышения небольшой часовни. От главного храма помещение отделяла стена, скорее всего, возведенная позже самого здания. На закопченном потолке стройные хоры ангелов безмолвно отпевали усопших. Собравшись с духом, Лидия осторожно спустила ноги с койки. Пол под ней раскачивался, и ей пришлось встать на четвереньки, цепляясь за неровные камни, чтобы снова не вырвать. Она сможет. Она доберется до двери…
Дрожа, потея и путаясь коленями в юбках, она поползла к выходу. На двери стоял обычный сувальдный замок, Джейми научил ее открывать такие. Слава тебе, Господи…
Ей казалось, что она уже много часов орудует отмычками, то и дело хватаясь за дверную ручку, чтобы побороть приступы слабости. Никогда, никогда ей не выйти отсюда…
Она должна. Ей уже многое удалось. Только Симон может найти Джейми и помочь ему… если ему вообще МОЖНО помочь…
Дверь открылась под ее рукой. Красно-золотой изукрашенный придел купался в полуденном свете, на стенах и потолке ровными рядами выступали святые и ангелы, которых Лидия, едва различающая детали, вполне могла бы принять за певичек из «Палас-театра».[24] Престола и иконостаса не было. Их место занимали невысокие козлы, на которых стоял гроб с перетянутой цепями крышкой.
Ей придется встать, чтобы дотянуться до него. При мысли о том, что потребуется вскрыть еще один замок — а может, и не один, — Лидии захотелось плакать. И еще надо будет что-нибудь придумать, чтобы те, кто позже зайдет в храм, увидели нетронутые замки. Двигаясь как можно медленней, она оперлась о дверной косяк, подтянула повыше подол нижней юбки и нащупала то место, где Элен подшивала оборванный край, затем аккуратно вытащила нитку длиной в два фута. Обмотав ею пальцы, она снова поползла; тридцать с чем-то футов пола, покрытого плитками зеленого и коричневого оникса, казались ей долгими милями. Под руками она чувствовала мелкие неровности, вытертые в камне босыми ногами давно покойных богомольцев.
Только бы не потерять сознание.
В окутывавшей монастырь тишине было что-то жуткое, словно вдруг перестали существовать трущобы Выборгской стороны и Путиловский литейный завод. Лидия подумала, что все, должно быть, вернулись с лечебницу. Оставив отмычку в замке, она чуть наклонилась вперед и уперлась лбом в крышку гроба из темного дуба. Едва ли шофер мадам Эренберг посвящен в тайну…
Хорошее вознаграждение — и человек не будет совать нос не в свое дело.
Или он тоже влюблен в Петрониллу.
А несчастный доктор Тайсс уверен, что Петронилла жаждет искупления. Что она мечтает снова стать человеком, дабы спасти свою душу. И что за горькая ирония: для мадам Эренберг эта цель была лишь отговоркой, но для бедной Евгении она стала смыслом существования.
Господь всемогущий, как теперь быть с Евгенией, после того, как девочка узнала правду?
Надо будет разыскать ее…
Лидия понимала, что сейчас у нее не хватит сил на поиски. Перед глазами все плыло, предметы то обретали четкость, то снова двоились и троились. Несколько раз тонкие крючки соскальзывали и застревали в висячем замке устаревшей конструкции… А когда он наконец поддался, в падавших из зарешеченного окна косых лучах света (Лидия заметила, что прутья решетки были серебряными) обнаружился еще один, дожидающийся своей очереди.
Если Тайсс хочет взять у Симона кровь, ему придется вернуться сюда до темноты и куда-нибудь перенести гроб…
Или Петронилла захочет сначала поговорить с Исидро?
Ей подумалось, что если дон Симон проявит строптивость — а Строптивость, если не сказать Норов, было вторым именем испанского вампира, — то убеждать его в необходимости сотрудничества будут с ее, Лидии, помощью.
Когда открылся второй замок, руки дрожали так сильно, что ей пришлось опуститься на пол, привалиться спиной к козлам и немного отдохнуть, прежде чем она смогла соединить концы цепей ниткой и примотать к ним защелкнутые замки, чтобы издалека (и при не слишком внимательном изучении) все выглядело так, будто к гробу никто не прикасался. Боже, прошу Тебя, сделай так, чтобы они не вернулись сюда до темноты…
Ведущая во двор дверь храма была заперта снаружи на засов. Лидия едва не заплакала от облегчения, осознав, что сейчас у нее нет никакой возможности отправиться на помощь Евгении: она чувствовала, что просто не в силах справиться с этой задачей. Окруженные багрово-золотым великолепием ангелы и святые бесстрастно наблюдали за тем, как она на четвереньках пересекает придел, возвращаясь в свою камеру. Прежде чем лечь, Лидия на дюйм распорола шов в уголке подушки и спрятала туда отмычки — Джейми приучил ее к обстоятельности.
Боже, пожалуйста, не дай начаться кровотечению. Убереги моего ребенка.
Теперь она знала, что у нее будет ребенок. Уверенность в этом — вот что стало последним ее ощущением, прежде чем она отключилась, словно одурманенная лекарствами.
23
Лидии снились сумерки. Где-то рядом пьяно переругивались мужчины, плакали дети. Воняло дымом, нечистотами, грязной одеждой. Запахи больницы. Люди говорили на повышенных тонах, в их голосах звучало глухое раздражение, обычно вызываемое усталостью и чувством бессилия… Почему-то они говорили по-русски, и Лидию это удивило больше всего, ведь сама она на русском знала только одну фразу: «К обеду меня не ждите».
Ей снилась чья-то бабушка. Женина? Чья-то еще… но не имевшая ничего общего с чопорной прародительницей семейства Уиллоуби. Крохотная сгорбленная старушка с седыми волосами с трудом ковыляла по грязным улицам трущобы. На одной руке у нее висела корзина с платками на продажу, во второй она держала похожий на мачту длинный шест с пятью перекладинами, к которым тоже были привязаны платки, из-за чего шест напоминал экзотическое дерево с трепещущими на ветру листьями — красными, сиреневыми, голубыми и розовыми. Старуха опиралась на него при ходьбе, и Лидия чувствовала боль в ее ногах и спине так, словно сама находилась в ее теле.
Откуда-то Лидия знала, что старую женщину зовут Катериной и что в молодости она была очень красива. Как и уличные торговцы в Лондоне и Оксфорде, Катерина каждый день ходила по одному и тому же маршруту: вверх по Сампсониевскому, потом вдоль Путиловской железнодорожной ветки, чтобы вернуться домой по берегу канала. Другие разносчики, с нагруженными старыми башмаками тележками или лотками горячих пирожков, приветствовали ее:
— Здравствуй, бабуля.
У нее было четверо сыновей, двое служили в царской армии, двое других погибли во время несчастного случая на Адмиралтейских верфях, но их вдовы (и дети, ее внуки) окликали ее из дверей бараков, в которых они жили. Одна из ее дочерей принесла ей немного хлеба.
Но в этот день (а сейчас было утро, Лидия видела сказочное золотое сияние длинного северного рассвета, а не сгущающиеся вечерние сумерки) Катерина прошла вдоль путей мимо зданий сталелитейного завода, серой рыбкой проскользнула между толкающимися группками людей, уныло тянувшихся к воротам, за которыми их ждала тяжелая работа. Перед ней в окружении деревянных лачуг показались стены старого монастыря, угольно-черные и мрачные. Откуда-то старуха знала, что ей надо обойти монастырь по тропинке, проложенной вдоль старого Путиловского канала; и с той стороны, где заканчивалась стена и начинался пустырь, на который выходили разбитые окна старой часовни, она заметила среди молодых побегов травы какое-то белое пятнышко и разливающийся над ним бледно-золотистый свет.
