Беспредел (сборник) - Коллектив авторов
Вместе с этими мыслями становится нереально хорошо. Тепло разливается от паха по всему телу, поднимая дыбом каждый волосок на коже. Волна спазма накрывает меня. Я испытываю самый яркий оргазм в своей жизни. С огромной вероятностью – самый последний.
Волна удовольствия рвется из моего тела наружу. И я кончаю себе на живот красным.
Да, когти отрастают на всех ее пальцах одновременно.
В этот самый момент Зайка выгибает спину и запрокидывает голову, взмахнув волосами. Она издает протяжный громкий стон. Судорога пробегает по ее телу, от ступней и до кистей рук, которые она конвульсивно сжимает. У меня темнеет в глазах от боли.
Моя Зайка-кровососка выпрямляется и, закусив губу, смотрит на меня исподлобья. Ее клыки вонзаются в кожу нижней губы, и из проколов по подбородку бегут два красных ручейка. Потом она разжимает зубы, и ручейки всасываются назад в круглые ранки, от которых тут же не остается и следа. Зайка глубоко и часто дышит. Судя по моей мокрой коленке и влажному дивану под ногой, ей понравилось.
Под моей задницей тоже влажно. Под ней жесткий, липкий и насквозь мокрый диван. Мои причиндалы все еще во власти моей королевы. Истекающий ледяным потом, жду, как она соизволит ими распорядиться. А отпускать их она не торопится. Парализованный ее вампирским гипнозом, не могу пошевелиться, но прекрасно все чувствую. Чувствую свой обмякший стручок в ее руке. Расплющенный и смятый, будто это не член, а пустой тюбик зубной пасты. И Зайка давит его с такой силой, словно ей непременно нужно почистить свои клыки. Еще чувствую ее когти, вонзившиеся мне в левое яйцо. Смеханыч бы точно сказал что-нибудь в духе «зайка-однояйка».
Вдобавок ощущаю, что количество пальцев внутри меня опять увеличилось. Сфинктер растянут до предела и, кажется, вот-вот лопнет, как уже лопнула кожа ануса. Острые когти шевелятся внутри моей предстательной железы.
Смеханыч как-то шутил: «Знаешь, как геморрой болит? Он болит как зуб, но только в жопе!» Смешно. Смеханыч ржал. Если следовать этой анально-зубной аналогии, из моей жопы сейчас рвут зуб мудрости. Слесарными плоскогубцами, без анестезии.
Меж тем дыхание моей вампирши выравнивается. Она придвинулась ко мне ближе, и ее соски щекочут мне грудь.
– Ну? – говорит она, отдышавшись. – Давно догадался, Зайчик?
Можно не замечать многое. Можно не замечать, что ваша подружка вам изменяет. Можно не замечать, что она хочет отжать вашу хату. Можно даже не замечать, что она жрет людей, обгладывая им шеи. Но чтобы не замечать, что ваша девушка не отражается в зеркале, надо быть просто слепым.
Не в силах издать ни звука, только кошу глазами на шкаф. Она поворачивает голову и смотрит в зеркало, в котором отражаюсь я. Отражается диван, столик, телик, вся комната. Отражается все, кроме Зайки.
– Блин, я стала такой беспечной… – говорит она. – Привыкла, что отражаюсь везде, кроме очень старых зеркал. Блин… И где ты только нашел эту рухлядь?
Моя кровососка вдруг начинает смеяться. Она хохочет и подпрыгивает на мне, не ослабляя хватку. От вспышки боли у меня снова темнеет в глазах. Они лезут из орбит и, кажется, вот-вот выпадут прямо на Зайкины сиськи, которые прыгают перед моим носом.
Радостно взвизгивая, она говорит:
– А это даже прикольно. Сто лет не чувствовала себя неотразимой.
Неужели вместе с куском печени она отхватила у Смеханыча его искрометное чувство юмора? Зайка перестает смеяться так же внезапно, как начала, и резко меняет тон:
– Зайчик! Ну почему? Если ты знал с самого начала, почему сейчас? Я тебе надоела?
Сиплым шепотом выдавливаю:
– Не надо…
Она меня как будто не слышит.
– Зайчик, ну что не так? Тебе что, со мной плохо?
Это похоже на ссору перед расставанием. Совсем как у обычных сожителей. Только с раздавленными тестикулами и ректальными разрывами. Впрочем, мне как-то приходилось слышать от других что-то вроде «Да я ради нее жопу рву!» или «Она держит меня за яйца!» Кажется, еще немного – и Зайка скажет, что я испортил ей жизнь.
– Зайчик! Ну ведь можно было меня просто бросить! Зачем убивать-то? Зачем забирать мою жизнь?
Почти угадал.
Она продолжает:
– Да еще таким дурацким способом. Я же не верю в Бога. И на его водичку, которой ты испортил мой абсент, мне вообще пофиг. Что ты еще придумал? Крест под подушку запрятал?
Моя королева отпускает свой скипетр и освободившейся рукой разбрасывает подушки на диване. Вдохнув немного воздуха, хриплю:
– Не надо…
Не обращая на меня внимания, моя мучительница тянется куда-то мне за спину. Слышу, как она хлопает ладонью по дивану. Потом раздается треск ткани, и Зайка вынимает из набивки дивана деревянный кол. Она подносит этот фаллический символ расправы над кровососами к своему лицу и внимательно его рассматривает.
Склонив голову набок, она говорит:
– Ух ты! Даже осиновый! – Она крутит деревяшкой перед глазами. – А ты подготовился, мой ушастенький Ван Хельсинг. – Она надавливает острием кола на кончик моего носа – ПИП!
– Знаешь, – говорит она, – я видела киношку про Иуду. Это тот тип, который Иисуса сдал. Сына того самого Бога, чью водичку ты мне в абсент набулькал. – Она снова давит колом на мой нос. – Этот Иуда повесился на осинке и стал вампиром. Представляешь? Вообще, удавленники упырями становятся, а не вампирами, ну да ладно.
Она ковыряет заостренной деревяшкой в клыках, как зубочисткой.
– Так вот, типа поэтому колы из осинки делают. Но это все враки киношные. Что-то такое в осине есть, конечно. Но она скорее расслабляет, чем убивает. Лет двести назад, когда я только стала вампиром, мы эти штуки совсем по-другому использовали.
С игривой улыбкой моя Зайка-вампирка проводит языком по колу снизу вверх. Чувствую, как кровь, которая еще не вся вытекла из моей жопы, приливает к паху. Облизав деревяшку еще раз, моя бесстыжая вампирша берет ее в рот и засовывает до самого основания, закрыв глаза. Потом медленно вынимает, причмокнув губами в конце. Похотливая кровососка приподнимается и со стоном вводит блестящий от слюны кол в себя. Она снова стонет, а я снова чувствую стояк. Елена называет это эрекцией.
Даже истекающий кровью. Даже с яйцами, раздавленными всмятку. Даже накуканенный на ее когтистые пальцы, я дико хочу ее. Настолько она хороша. Ну или настолько я ебанутый. Даже Елена не знает, как такое назвать.
Но в следующее мгновение мой писюн опадает и скукоживается. Он словно хочет спрятаться куда подальше. Потому что моя потрясающая Зайка-вампирка делает финт в стиле той мексиканки из фильма.
Ее кожа сереет и покрывается глубокими морщинами. Курносый носик вваливается в осунувшееся лицо и сопит двумя черными дырками. А пухлые губки сдуваются и вытягиваются в пасть до ушей, полную желтых кривых зубов.
Глядя на два обвисших до пупка мешочка, которыми стала ее грудь, думаю, что лучше бы мои глаза вывалились из орбит, когда эти сиськи еще были надутыми и задорно прыгали перед моим лицом.
Эта мразь сидит на моей ноге и конвульсивно дрыгается, издавая клекот.
– Ку-ку, мой мальчик! – говорит она с интонацией фрекен Бок.
Снова юмор от Смеханыча. Интересно, она начнет так же жестко бухать?
Мгновение, и Зайка снова принимает привычный мне вид. Даже клыки уменьшаются и зрачки становятся обычного размера.
– Зайчик! – говорит она, сделав бровки домиком. – Ты так загнан на внешность. На свою и на чужую. Бубнишь постоянно свое: «Это ж надо так любить… Что?» – изображает она меня. – Ты совсем не хочешь принимать ни себя, ни мир вокруг. Внешность не главное. Скоро всем будет плевать на нее. Мир меняется. Но ты, как старый дед из глухой румынской деревни, совсем не готов к переменам. Совсе-е-ем!
Перемены и возможности. Словно Смеханыч говорит Зайкиным голосом. Слушать это почти так же невыносимо, как чувствовать ее когти внутри.
Зайка глубоко вздыхает.
– А еще ты ужасная жадина, – говорит она, глядя на стоящий рядом с диваном журнальный столик и пустые стаканы на нем. – Перепортил все мое и выдул все свое.
