Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса

Лорета говорит:

— Конечно понимаю. Продолжай.

Такая хорошая. Лучшее, что я мог бы сделать сейчас, — это взять да и влюбиться в Лорету, не сходя с места. Прекрасно провел бы несколько ближайших месяцев, причем совершенно вне зависимости от исхода дела, даже самая безнадежная страсть по сравнению с моим вечным неутолимым голодом по несбывшемуся — санаторный режим. Но дыра во мне услужливо подсказывает: влюбиться в Лорету — это было бы слишком просто. Давай лучше, вкрадчиво предлагает дыра, теперь ты будешь тосковать еще и оттого, что эта прекрасная тень в длинном черном пальто с капюшоном никогда не была твоей сестренкой и ни за что ею не станет, даже если очень захочет. Потому что она уже родилась в другой семье и давным-давно выросла, а этого, сам знаешь, не изменить.

Но об этом я Лорете, конечно, не скажу ни слова. А просто продолжу с того места, где остановился:

— То есть, теоретически, я прекрасно понимаю, что вырасти именно здесь — не бог весть какая удача. Но это не имеет значения, потому что черная дыра во мне ноет, зудит и скрежещет зубами от голода. Подавай ей детство, проведенное в Вильнюсе, и точка. Причем только потому, что это невозможно. Точно так же она будет ныть и зудеть от невозможности провести детство в Лондоне, Пекине или Тбилиси. Или в Анно. Это, знаешь, такой городок во Франции. В Провансе. Я и был-то там проездом, пересаживался с поезда на автобус, потом пялился в окно — все две минуты, пока мы по Анно ехали. Городок как городок, крошечный, захолустный, красивый конечно, в Провансе других не бывает. Но ничего из ряда вон выходящего. И какой же лютый голод меня там грыз при мысли, что я никогда не бегал босиком по этим полынным обочинам, размахивая ивовым прутом, с лакричной тянучкой за щекой. Хотя, казалось бы, невелико удовольствие. А теперь тут, в Вильнюсе, то же самое — вынь да подай мне здешнее детство. И везде так. Вот тебе мое «например».

Лорета говорит:

— А вот и Фонарщик.

От неожиданности я останавливаюсь и переспрашиваю:

— Кто?

— Фонарщик, — повторяет Лорета.

— Где?

— Здесь.

Я стою, верчу головой, не могу понять, куда именно следует смотреть. Что за Фонарщик? Где он?

Наконец до меня доходит, что Лорета имеет в виду уличную скульптуру. Высокий узкий постамент, на постаменте обломок лестницы, по лестнице взбирается мелкий лысый мужик в балахоне до колен. Руки воздел к небу, пальцы растопырил, однако никакого фонаря при нем нет.

Я спрашиваю:

— Почему — Фонарщик?

Лорета говорит:

— Ну как это — «почему»? Да хотя бы потому, что всего две сотни лет назад не было в городе профессии важнее. Пока не появились фонарщики, Вильна по вечерам становилась темной, неприглядной, страшной, как сон совестливого убийцы, а по улицам скитались тонкие, дрожащие тени с фонарями в руках — горожанам было предписано всюду таскать их за собой. И не дай бог выйти вечером на улицу без фонаря! Штрафовали за это люто. А потом в городе поставили фонарные столбы, наняли фонарщиков, чтобы зажигали свет после заката, следили за ним всю ночь, подливали масла, подкручивали фитили, гасили под утро. И жизнь стала понемногу налаживаться. Уже, считай, практически наладилась. Кому и ставить памятник в самом сердце Старого города, если не фонарщику.

Я говорю:

— Да погоди ты. Фонарщики круты, кто же спорит. И памятники им пусть хоть на каждом углу ставят, я не против. Но из чего следует, что этот дядя — именно фонарщик? Где его фонарь?

Лорета говорит:

— Фонарь у него, надо понимать, невидимый. Несуществующий. Совершенно невозможный, несбыточный фонарь. Наверное, специально для того, чтобы ты его захотел.

Она смеется, а я и правда уже хочу, чтобы у этого Фонарщика был фонарь. Хочу — не то слово. Отсутствие фонаря причиняет мне почти физическое страдание.

Я спрашиваю:

— Слушай, неужели до сих пор никто ни разу не пытался всучить ему фонарь? По-моему, на руку как раз прицепится. И залезть туда — раз плюнуть.

Лорета хмурится, вспоминая. Говорит:

— А знаешь, не припомню такого. Вот банка с пивом регулярно у него в руке появляется. Студенты угощают. Потому что залезть и правда несложно. Я и сама пару раз, когда в университете училась… Но все-таки чаще внизу на стреме стояла, пока наши мальчики его подпаивали.

Я говорю:

— Ну вы даете. Что пива для заскучавшей скульптуры не жалко — это, конечно, хорошо. Добрые детки. Но неужели никто ни разу не сообразил, что Фонарщику нужен фонарь?

Лорета говорит:

— Ну почему же. Это первым делом в голову приходит. Просто, видишь ли, фонаря никогда нет под рукой. А пиво, напротив, почти всегда есть. Вот и приходится бедняге довольствоваться малым.

Я говорю:

— Знаешь что? Сейчас мы с тобой это исправим. Если, конечно, ты мне подскажешь, где в это время суток можно купить фонарь.

Лорета глядит на меня, как на диковинную зверушку. С некоторой опаской, удивленно и заинтересованно. Наконец говорит:

— Уже половина одиннадцатого. Следовательно, только в круглосуточной «Максиме». Это минут пятнадцать, не меньше, да и то если очень быстро идти. И все время в гору, учти.

Я говорю:

— Ничего. В гору так в гору. Дорогу покажешь?

Я говорю:

— Ничего себе — «пятнадцать минут». А уже скоро полночь. Пока ходили туда-обратно, почти полтора часа прошло.

Лорета говорит:

— Ну так ты сам фонарь долго выбирал. И свечки. Хотя они все одинаковые.

Я говорю:

— Какие же одинаковые? С запахом яблока, с запахом лаванды, ванили, клубники, мандарина и чуть ли не огурца.

Лорета говорит:

— Не было там никакого огурца. Не выдумывай. И все они, по большому счету, пахнут одним и тем же дешевым мылом.

Я говорю:

— Все равно трудно выбрать. Если бы ты не подсказала, что рядом лежат простые свечи, без запаха, я бы, наверное, до сих пор определялся.

Лорета говорит:

— Вот именно.

И умолкает надолго. Идет рядом, цокает каблуками, тонкая, темная, самая лучшая в мире тень, моя несбывшаяся сестра. И вдруг спрашивает:

— Ты будешь счастлив? Ну, когда повесишь фонарь на руку Фонарщика?

Я молчу. Думаю — как ей объяснить? Наконец честно отвечаю:

— Конечно нет. Когда фонарь будет на месте, я тут же почувствую себя идиотом, который испортил хорошую прогулку — в первую очередь тебе. Потащил в супермаркет вместо кафе — ай молодец, нечего сказать. И все для того, чтобы купить и повесить этот дурацкий фонарь — тоже мне, великое деяние. И голод мой, конечно, никуда не денется. Уже слезая, я снова буду думать о том, что никогда не смогу вырасти в Вильнюсе, разве что остаться и состариться тут. Неплохой вариант, кто бы спорил. И вполне возможный. А возможное меня не интересует. Поэтому я, конечно же, не буду счастлив, когда повешу этот чертов фонарь. Но это не страшно. Я привык.

Лорета спрашивает:

— Но тогда зачем?

Я говорю:

— Да затем, что я почти счастлив вот прямо сейчас, пока мы идем по городу с дурацким фонарем и пачкой свечей, с несгибаемым намерением сделать глупость, которую — я сейчас совершенно уверен — никто никогда не делал до нас. Это не то чтобы вовсе невозможно, но, знаешь, почти. С учетом того, как давно я в последний раз совершал абсурдные, бессмысленные поступки, которые, конечно же, бесповоротно изменяют весь мир, но изменения эти настолько незначительны, что их не могу заметить даже я сам.

Лорета говорит:

— Пришли.

Я уже и сам вижу — вот он, Фонарщик без фонаря. Ничего, недолго ему осталось стоять враскоряку с пустыми руками. Сейчас я это исправлю.

Я говорю:

— Придется тебе еще раз постоять на стреме. Неловко получится, если полицейские города Вильнюса будут вынуждены провести эту ночь, снимая с постамента полоумного туриста.

Лорета говорит:

— Если наши полицейские застукают тебя за этим занятием, они, скорее всего, вежливо поинтересуются, сможешь ли ты слезть без посторонней помощи. И уверен ли, что не переломаешь при этом руки-ноги. И, услышав положительный ответ, пойдут себе дальше.

Я говорю:

— Идея осесть в этом городе и встретить тут старость начинает казаться мне все более разумной.

Я достаю из пачки свечку, из кармана — зажигалку, из пакета — фонарь. Сажусь на корточки у стены, чиркаю зажигалкой, стараясь заслонить новорожденное пламя от студеного осеннего ветра, с третьей, как положено в сказках, попытки зажигаю свечу и помещаю ее в фонарь. Уфф, все. Теперь не задует.

Лорета говорит:

— Давай я пока подержу. Залезешь — отдам.

Я киваю, отдаю ей фонарь и лезу на постамент. Это не так просто, как мне сперва показалось, слишком уж он гладкий, и лучше бы мне, конечно, быть сейчас в кроссовках, а не в этих щегольских штиблетах с почти негнущимися скользкими подметками. Но все же не настолько сложно, чтобы отказаться от затеи.