Макс Далин - Лунный бархат
Лешка схватил Клару за локоть, но она взглянула с дикой холодной злостью и наотмашь, коротко и сильно ударила его по руке. Лешка дернул Клару к себе изо всех сил — и вдруг понял, что она уже не сопротивляется. Холодная сияющая волна поднялась откуда-то снизу, хлынула в сознание, как цунами — Клара обняла Лешку за шею и поцеловала в губы. Мир залило голубое лунное сияние, мир исчез, остался только привкус мятных леденцов, ладана и крови, остался обжигающий холод и чувство неописуемого счастья…
Но тут Клара с силой оттолкнула Лешку в сторону, так, что он едва удержался на ногах. Лешка с трудом открыл глаза, которые закрывались сами собой, и увидел сквозь туман, головокружение и тошноту, что Клара уже стоит рядом с девушкой. Бродяжка подняла отяжелевшую голову, разлепила припухшие веки и несколько мгновений смотрела на Клару бессмысленными мутными глазами, потом ее голова упала на грудь. Клара рассмеялась коротко и зло, лающим неживым смешком и, взглянув на оцепеневшего Лешку, впилась в шею девушки зубами.
Лешку замутило. В этот момент Клара показалась ему удивительно похожей на голодную собаку, которая грызет кость — она даже чмокала и облизывалась, отрываясь от раны. На Лешку напал странный столбняк; он стоял, не шевелясь, и смотрел, не в силах моргнуть.
Тело девушки обмякло, и Клара отшвырнула его в сторону. Девушка тяжело и неуклюже упала на припорошенный снегом асфальт, как набитая ватой кукла в человеческий рост. Клара выпрямилась и медленно пошла к Лешке, облизывая окровавленные губы, то ли похотливо, то ли хищно — Лешка, во всяком случае, не понял, что она собирается делать, но, пожалуй, в этот момент предпочел бы укус поцелую.
— Ну что, смелый смертный? — насмешливо спросила Клара. — Как насчет ноченьки наедине? А?
Лешка сделал шаг назад.
— Куда же ты, кавалер? — продолжала Клара, не спеша, подходя все ближе. — А любовь-то как же?
— Клара… ты ее убила… Ты ж ее просто убила. Ни за что, просто так, взяла и убила. Она ж ни в чем не виновата, никому ничего не сделала…
Клара презрительно рассмеялась.
— Ах, бедная девочка! Порыдай над трупом, добрый самаритянин!
— Не о чем тут разговаривать, — сказал Лешка, развернулся и побрел куда глаза глядят — от мертвой бродяжки и мертвой Клары, которая снова рассмеялась и свистнула вдогонку.
Его мутило от привкуса крови и ладана.
Энди стоял у ворот гаража. Ждал.
— Ты что так рано? — спросил Лешка через силу. — Я думал — ты под утро придешь.
— Мне показалось — у тебя случилось что-то.
Лешка открыл гараж, впустил Энди, вошел, торопливо запер дверь. Энди прошел за ним к дивану, потом к шкафчику, где стояли банки консервов и бутылки, молча пронаблюдал, как Лешка потряс пустую коньячную бутылку, в сердцах сунул ее обратно, вытащил фляжку с водкой, отвинтил крышку, глотнул.
— Леш, что случилось-то, а?
— Она ее убила, — выдавил Лешка с мучительным трудом, кривясь, глотая воздух, как гвозди. — Просто убила. Как эти гады — Маргошку. Сука.
Энди смахнул с плеча Лешкиной куртки растаявший снег. Вытер об свитер мокрую ладошку.
— У нее характер сложный, Леш. Эмма вот…
— Эмме вот надо было думать, с кем возиться. Гадина. Девчонку убила, молоденькую девчонку…
— Леш, у тебя губы синие. Замерз, да? Тебе надо было домой пойти.
— Не могу. Я замерз немного. Она меня поцеловала…
Лешка хотел еще что-то сказать, но тут навалился жуткий озноб, такой, что затрясло крупной дрожью, залязгали зубы, онемевшие пальцы не хотели расстегнуть пуговицу. Лешка снова потянулся к фляжке с водкой, но Энди перехватил ее и сунул в шкаф.
— Людям вредно без закуски водку жрать, Леш.
— Там где-то — кильки в томате…
Энди, не слушая, подошел, расстегнул Лешкину куртку, от чего стало еще холоднее — и обхватил руками поверх одежды, сцепив пальцы у него за спиной. В первый момент холод оглушил Лешку, от холода свело руки и ноги, заныли пальцы, замерло сердце — но уже мгновение спустя непонятно откуда пришло живое тепло. К теплу подмешивалась эйфория, но совсем не того порядка, что от Клариного поцелуя — в душу пришел покой, разум прояснился, головокружение потихоньку пропало.
— Что это? — пробормотал Лешка сонно.
— Сила это. Я не Артур, но все-таки…
Тепло превратилось в жар. Энди разжал руки — и Лешка сбросил куртку. Привычно захотелось есть и спать. Мысли потихоньку выходили из полного раздрая в нормальное русло.
Энди сел на диван. Он смотрел, как Лешка разыскивает завалившуюся банку с кильками, и устало улыбался. Вокруг его глаз появились непривычные иссиня-серые тени, с какими обычно изображают нечисть и оживших мертвецов в кино.
— Выглядишь, как вампир Лестат, — усмехнулся Лешка.
— Балда ты, Леш… Между прочим, это было мое тепло. Я не из Князей, у меня его не в избытке.
— Ты мне отдал, что ли?
— Вот именно.
Лешка подошел, бросил банку с открывалкой на стол, сам обнял Энди за плечи.
— Знаешь, Эндюшка, такого друга у меня еще никогда не было.
— Грабки-то убери, — слабо отмахнулся Энди. — Я, чтоб ты знал, еще вреднее водки, я — как героин, вызываю необратимое привыкание, так что нечего лапиться.
— Ничего, — сказал Лешка, так и держа его в охапке. — Авось не привыкну.
Когда мы проснулись ранним вечером, первым делом я раздернул плотные шторы. За окном, глубоко внизу в синем сумраке мерцали серебряные деревья. Это выглядело, как лес из сказки про деда Мороза. Даже провода опушились инеем и висели между домами, как елочная мишура. Антенны на крыше дома под нами напоминали белые мохнатые кораллы с изогнутыми рогами веток. Прямо напротив окна в черном небе висела в туманном круге розоватая жемчужная луна. Наступила настоящая новогодняя погода — до праздника оставалось уже недели две, никак не больше.
Джеффри неслышно подошел сзади и сказал:
— Будем выполнять петровский указ, Мигель?
— Какой это?
— Ну, елку, елку будем украшать? Вифлеемская звездочка на макушке, свечки, все эти рождественские прелести, а?
— Ну да, почему бы вампирам и не праздновать Рождество! — сказал я и толкнул его плечом.
Джеффри рассмеялся и показал мне пару красненьких елочных шариков на шелковой ленточке.
— А мне нравится, — сказал он. — Симпатичный обычай, не говоря уже о восхитительном запахе.
— Ну, хорошо, — сдался я. — Украшаем елку и водим вокруг хоровод.
— И поем «Маленькой елочке холодно зимой».
— Нет, лучше «В лесу родилась елочка».
— А кто ее родил? Колко же ему было…
— Да ну тебя, пошляк!
Джеффри принес бутылку кагора и стаканы. Я бы, пожалуй, хлебнул и чего-нибудь покрепче — мы с ним жили одним кагором. Он взглянул на меня и сказал:
— Как-то не тянет охотиться. Может, в клуб сходим?
— Клуб вампиров — это круто, конечно, но опять же консервы, дьявольщина, а я шоколадку хочу!
А если серьезно, я с удовольствием посмотрел бы на клуб — но уж слишком здорово было дурачиться. Впрочем, Джеффри понял, что мне интересно — мы стали собираться и пикироваться по ходу процесса.
Мне ужасно нравилось жилье Джеффри — маленькая квартирка под самой крышей высотного дома. Я оценил тишину, тепло и великолепный заросший двор под окном. Еще меня тронул портрет де ля Сола — бледного парня в шикарном старинном костюме, при шпаге, темноволосого, с чертиками в прищуренных глазах. Похоже, этот портрет писали в те времена, когда Мигель уже был вампиром — и здорово вышло, насколько я понимаю в живописи. Джеффри был прав — де ля Сола мне действительно понравился. Я решил, что он был сильный и отчаянный, и совершенно смирился с его местом в Джеффриной биографии. В общем, когда Джеффри предложил сначала пожить у него, я согласился, не раздумывая. Единственным композиционным излишеством в его логове, на мой взгляд, конечно, был роскошный гроб черного дерева с белым атласом и кружевами внутри. Каждый раз, когда он попадался мне на глаза, хотелось прикалываться со страшной силой.
— Здорово, конечно, дрыхнуть, как граф Дракула — сказал я, когда очередной раз об него споткнулся. — Но подозреваю, что в этом гробу ты похож на покойного главу правительства.
— Просто привык, — сказал Джеффри и посмотрел на гроб с симпатией. — В свое время это считалось хорошим тоном. Это, между прочим, очень старый гроб, еще испанского времени, мой талисман, если хочешь.
— Ну да, антиквариат! Понимаю, как говорится, цинковые — долговечнее, зато деревянные — полезнее для здоровья.
Джеффри фыркнул и уязвлено заявил:
— Я же не возражаю против твоей нелепой человеческой манеры спать на диване.
— Я не заметил, чтобы сегодня тебе было неудобно на диване.
— Это только за компанию, и потому, что тебя в гроб не затащить. Я думаю, ты еще освоишься.
— Нет уж, я так как-нибудь. Лучше мы так, по привычке, пока еще шевелимся.
Джеффри замахнулся диванной подушкой, но я пригнулся за спинку кресла.