Беспредел (сборник) - Коллектив авторов
Можно подумать, что для уродца вроде меня любая страшила, которая готова ему дать, становится королевой красоты. Так оно и есть в общем-то, но не в этом случае. Ведь в те моменты, когда мы с ней появляемся на людях, мужчинки сворачивают головы, глядя нам вслед. Их шейные позвонки трещат, как сырые ветки в костре. Только от этого костра пахнет не дымом, а за версту воняет тестостероном. Оно и понятно, ведь такую королеву красоты в нашем задрипанном Черноволжске обычно не встретишь.
Смеханыч как-то рассказывал анекдот про нового русского и девушку-модель. Стоит такой новый русский перед зеркалом. Рожа помятая с бодуна, заплывшая. Волосатая отвисшая грудь. Брюхо дряблое. Отврат, короче. А на кровати спит «девушка с обложки». Натуральная блондинка. Девяносто-шестьдесят-девяносто. Все дела, в общем. И вот новый русский смотрит то на себя, то на нее. И говорит такой: «Ну это ж надо так бабки любить!»
Переводя взгляд со своего отражения на королеву красоты, спящую на моем продавленном диване, бормочу под нос аналогичную фразу: «Это ж надо так любить… Что?»
Бормочу, похоже, слишком громко. Диван заскрипел. Королева заворочалась и перевернулась на бок. Качнулись две идеальные близняшки с бледно-розовыми сосками. Сползли по подушке и свесились на грязный линолеум волосы. Черные, как зависть моих немногочисленных знакомых.
Половина моих коллег сожрет свои свидетельства о браке, если моя королева их об этом попросит. А Смеханыч, который называет нас «красавица и уебище», вообще внаглую требует у меня ее телефон. Но этот Казанова, воняющий перегаром и одеколоном «Дабл Виски», его не получит. И совсем не потому, что мое эго раздуто от собственнических амбиций или иллюзий на свой счет. Вовсе нет. Просто я сам не знаю ее номера.
Она приходит и уходит, когда захочет. Как та самая кошка, которая гуляет сама по себе. Во всем остальном мы почти полноценные сожители. Можно даже сказать, что у нас гражданский брак. Если не брать во внимание ее появления и исчезновения. Но с моей ли рожей возмущаться? Ревность – это чувство для нормальных людей. Людей с нормальной внешностью. А ты даже не думай возникать, Зайцеглист.
В тишине моей съемной однушки раздается ее голос:
– Привет, Зайчик!
Он заставляет меня, погруженного в самоедские мысли, вздрогнуть от неожиданности. Прямо как тогда в видеопрокате.
Меня занесло в тот пиратский филиал фабрики грез простое желание спрятаться от январской пурги и хоть немного согреться по дороге с работы. Внутри ни души. В городе даже еще не обнаружили самого первого подранка, но листовки «ПРОПАЛ БЕЗ ВЕСТИ», расклеенные на каждом столбе, явно не вдохновляли народ на вечерние прогулки.
Стою, трясусь между стеллажей. Стучу зубами. И тут за спиной слышу:
– Привет, Зайчик!
Вздрагиваю, дергаюсь как ужаленный и едва не опрокидываю стойку с видеокассетами. Конструкция качается и начинает заваливаться набок. Несколько кассет падает на пол. Оборачиваюсь на голос и забываю, как дышать. Потому что на меня смотрят самые обалденные глазищи, что мне доводилось видеть. Не дожидаясь, пока брови над этими глазами поползут вверх от испуга или отвращения, опускаю взгляд ниже. Смотрю на ее рот. На ротик. Идеальный ротик с пухлыми губками. Эти губки, как ни странно, не кривятся от омерзения, а растягиваются в потрясной белозубой улыбке. Потом этот ротик произносит:
– Любишь ужастики? – Она кивает на стойку, которую я едва не опрокинул.
Пялюсь на табличку «УЖАСЫ» в полном недоумении, почему такая девушка вообще со мной заговорила. А она продолжает:
– Я их просто обожаю. Особенно про вампиров.
Она крутит головой по сторонам, разглядывая разбросанные кассеты. Снег летит с ее волос и искрится в тусклом освещении. Повернувшись ко мне спиной, она наклоняется к пестрым футлярам на полу. Вдох опять застревает в моей груди. Потому что ее короткая куртка задирается, оголяя поясницу. Джинсы слегка сползают, так что становится видна складка между ягодицами. Ее гладкая кожа белее снега в волосах. Она встает, разворачивается и протягивает мне футляр с надписью «Интервью с вампиром».
– Вот этот классный! – говорит она. – Больше половины там враки, конечно. Ну а так супер!
Тянусь за кассетой, и наши пальцы соприкасаются. Мои уродливые длинные крючки и ее аккуратные тонкие пальчики. Заикаясь, лопочу что-то про свои холодные руки. Какие-то нелепые извинения. Какую-то медицинскую чушь про вегетососудистую дистонию. Она улыбается и говорит, что ничего страшного. Что у нее такая же фигня. Еще она говорит, что замерзла. Неудивительно. В ее-то коротенькой джинсовке в такую погоду.
– Если хочешь, можем пойти к тебе, посмотреть вместе, – говорит она, глядя мне прямо в глаза.
В полумраке ее зрачки кажутся такими огромными. Почти не видно радужки. Самые обалденные глазищи, что мне доводилось видеть. Не отводя взгляд, она берет меня за руку и говорит:
– Пригласишь меня?
Снова забываю, как дышать.
Прихожу в себя уже дома. Вот так же, как сейчас, стоя голым перед зеркалом, в попытках понять, что вообще происходит и как такое счастье могло свалиться на мою страшную голову.
– Зайчик! Ты что там, стоя спишь?
Невольно улыбаюсь своему отражению, показывая ему передние зубищи. Зайчик. Смешно же. Благодаря всего лишь одной попсовой песне все вдруг стали зайками и зайчиками. Куда ни глянь – кругом одни пушистики. Волшебная сила музыки, не иначе. Поворачиваюсь к моей проснувшейся королеве и говорю:
– Привет, Зайка.
Зайка морщит носик.
– Ну За-а-ай! Ну прям с утра. – Она смотрит на пузырь в моей руке. – Фу! Меня от одного вида этого пойла мутит. Бе!
Таких бутылок в моем холодильнике завсегда имеется несколько штук. Потому что «пить нужно каждый день…»
– Вот и хорошо, что мутит. Не надо трогать мою еду, – говорю я. – Да и вечер уже, кстати. Мы продрыхли весь день.
– Питье, глупый, – говорит она, уже улыбаясь. – Это питье.
Самая обалденная улыбка, что мне доводилось видеть. Взбалтываю содержимое на дне зеленой бутылки и улыбаюсь в ответ.
– Ну ведь говорят про пьяного, что он нажрался?
Зайка показывает мне язык. Приподнявшись на локтях, кладет подбородок на кулачки и произносит:
– Вот любишь ты эту дрянь пить.
– Не больше, чем ты свой тархун.
Помимо пузырей с тремя топорами, в моем холодильнике иногда появляются бутылки с Зайкиным дорогущим бухлом, бледно-зеленого цвета. Ради которого даже пришлось купить фужеры. Потому что пить сей благородный напиток из граненого стакана – «Фи!».
– Я абсент не просто люблю, а обожаю! – Зайка закатывает глаза. – Это же напиток вампиров, глупый.
Зайка наклоняет головку набок, и прядь волос спадает ей на лицо. Она накручивает ее на пальчик.
– А еще я обожаю тебя и твою морковку! – говорит она, глядя вниз моего живота.
Наклоняю голову и смотрю на свой бледный скукоженный стручок, едва заметный в мочалке кудрявых волос. Морковке должно быть очень обидно такое сравнение. Это ж надо так любить… Что? Мою зарплату санитара в морге?
Не отводя глаз от моего паха, Зайка говорит:
– Так бы и слопала. – Она проводит языком по верхней губе. – Ам!
– Ам!
Широко раскрыв рот, Смеханыч откусывает сразу половину бутерброда.
– Это что? – спрашивает он с набитым ртом. – Буженина?
Белые хлебные крошки шевелятся в его усах, как блохи. Чавкая мясом, он говорит:
– Сыровато как-то.
Так же он говорил на прошлом дежурстве.
Я говорю:
– Не надо трогать мою еду.
Продолжая жевать, Смеханыч выпучивает на меня глаза.
– Заяц! Так это твой бутер?
Так же делано он удивлялся на прошлом дежурстве.
– Ни хрена себе! Людям в стране жрать нечего, а ты деликатесы хомячишь! Вернее, зайчачишь!
Так же тонко он шутил на прошлом дежурстве.
Смешно. Смеханыч ржет. Его гогот негромким эхом отражается от покрытых белым кафелем стен секционной. Непрожеванные кусочки еды, крошки и слюни летят изо рта Смеханыча. Они падают на простыню, которой накрыт труп, лежащий на каталке перед ним. Брызги слюны долетают даже до меня, стоящего по другую сторону от тела. Сквозь сжатые зубы повторяю по словам:
