Левиафан. Черное Солнце (СИ) - Фролов Алексей
Он выдохся, движения стали медленными – древнего бога будто окружала пушистая вата и постоянно нужно было преодолевать ее мягкое сопротивление. Зрение потеряло четкость, гром крови в висках заглушал внешние звуки, и все же у Мидаса оставался его боевой опыт, которого хватило бы на добрую сотню таких вот альвов. Поэтому он собрался с силами и двинулся на врага.
Альв уколол в лицо – Мидас сместился вправо, одновременно опуская клинок, чтобы блокировать следующую атаку, направленную в ноги. Рапира высоко зазвенела, столкнувшись с клином Стража рассвета, но тут же вспорхнула ввысь и обрушилась на фригийского царя градом хлестких ударов. Альв не вкладывался в клинок, компенсируя отсутствие силовой составляющей скоростью и количеством атак.
Мидас, выставив меч над собой, блокировал череду ударов и подступил к врагу вплотную. В ближнем бою широкая гарда и массивное навершие полутораручного клинка оказались бы более эффективны, чем выглядевшее откровенно игрушечным оружие альва, предназначенное в большей степени для уколов с дистанции. «Длинноволосый гомосек» понимал это, поэтому сделал классический финт – ударил противника в ноги, одновременно отпрыгивая назад.
Его удар был предназначен для отвлечения внимания и не имел цели нанести существенный урон, так что Мидас, разгадав противника, просто проигнорировал гибкое лезвие, скользнувшее по правому плечу. Вместо того, чтобы защищаться, он бросил свой меч в альва. Просто взял и бросил, плашмя. Благородный рыцарь Альвхейма не ожидал такой подлости, а потому не успел увернуться. Меч ударил его в челюсть – брызнула кровь и осколки зубов. Голова альва непроизвольно запрокинулась, а когда он смог вернуть ее в естественное положение, колено фригийского царя уже погружалось в его пах.
Мидас ударил согнувшегося пополам альва кулаком в затылок и тот без чувств рухнул ничком к ногам древнего бога. Тяжело дыша, тот поднял с земли свой меч. «Проклятие кельтов» выпивало его силы с немыслимой скоростью и он не представлял себе, как будет сражаться дальше. Походя он ткнул оглушенного альва мечом в шею (война есть война) и двинулся вперед, вслед за фронтом Железных Воинов, которые уже вытеснили нападавших за сломанные ворота и теперь бились в промежутке между двумя оборонительными стенами.
За воротами Мидас встретил обессиленного Карна, тут же мимо проскользнула их знакомая лучница, которую Хель назвала Уллой. Железные Воины уверенно наступали и впервые двум друзьям не обязательно было сражаться, чтобы определить исход битвы. Тем не менее, отдышавшись, они поспешили продолжить схватку, ибо есть люди (да и боги тоже есть), у которых это в крови – патологическая неспособность смотреть на происходящее и не участвовать в нем.
Глава 12. Рекурсия жизней
Второй день они шли по пустынным предгорьям Сумеречного Хребта. Второй день… Для Карна с Мидасом это звучало как издевка, но если верить словам ветеранов Хель, постепенно они вновь смогут ощущать течение времени. Второй день… Так сказал Фергюсон, а не доверять седому кельту, которому богиня смерти приказала сопровождать их к Пику Грез, не получалось при всем желании.
Карн задумался. А приказала ли? Может, скорее попросила? Для них с фригийским царем эти странные взаимоотношения между Хель и ее воинами так и остались загадкой. Нет, она действительно приказывала им и они выполняли ее приказы в то же мгновение, однако происходило это лишь на поле боя. Вне его, глядя на лагерь Железных Воинов, едва ли можно было понять, кто здесь командир, а кто – подчиненные.
С другой стороны, Фергюсон не возражал против роли сопровождающего, это было видно. Как и Улла, которая сейчас брела далеко впереди, обратившись черной точкой, едва различимой в невнятном свете Черного Солнца на фоне едва припорошенной снегом равнины. Для кельта и лучницы это было, как глоток свежего воздуха. Ведь Хель рассказала, что в последние полгода они почти не выбирались из лагеря на Железном Перевале. Позиционная война, мать ее… Трудно представить что-то более изматывающее. А ведь тут, в Хельхейме, и без того есть обширный выбор путей и дорожек, неумолимо ведущих к меланхоличному безумию.
А вот Гифу она отпускать не хотела. Шаман был ее козырем и Хель не скрывала, сколь несоизмерима мощь, даруемая знаниями скиамантов. Что до его нагов, зомбированных темным колдовством и превращенных тайными искусствами в живые машины смерти, то они представляли силу, с которой приходилось считаться даже богам. Понятно, что и эту карту можно было побить, например – у тех же Жнецов тоже были свои биороботы. Их звали големами и они были абсолютно невосприимчивы к любым ментальным воздействиям.
Тем не менее, Гифу буквально упрашивал Хель, казалось – готов был разрыдаться и встать на колени. Он был фанатиком знаний, Карн сразу понял это. Фанатиком – в самом-самом плохом, наихудшем смысле этого слова. За вожделенные тайны он готов был отдать, что угодно. Кроме… Хель утверждала, что Гифу не способен на предательство. Однажды он уже обжегся на этом, и по той же причине оказался здесь. Больше шаман не намеревался так жестоко ошибаться.
В итоге, Мидас прикинул, что если уж Фергюсон, который нравился ему своей холодной непоколебимой мощью, готов без страха доверить шаману свою спину, то и им с Карном нечего бояться. Парень был того же мнения, тем более, что Гифу действительно много знал и это могло пригодиться на Пике Грез, где, по слухам, обитает Страж, который задает три вопроса каждому, кто желает пройти к Черному Солнцу. Всего один неверный ответ влечет неминуемую смерть.
Напоминало какую-то старую, набившую оскомину легенду про Фивы и сфинкса (хотя в оригинале там совсем не сфинкс). Но Хель подтвердила, что это правда. Многие пытались пройти через Пик Грез, ибо за ним в отражении Черного Солнца – Солнце Истинное, и там – все ответы. Но никто, как и полагается, не вернулся.
Еще оставался вопрос, как там оказались Нисса и Фавна. Но тут Хель не могла помочь и Карн видел, что она не врет им, не умалчивает. Богиня смерти и разрушения сама по себе была существом, мягко говоря, нетривиальным. Но Хельхейм изменил ее, приправил щепоткой безумия, которая окончательно уничтожила израненную душу. Однако та некогда великая и непостижимая душа не умерла окончательно, она стала чем-то иным, и взамен богиня получила силы, которых сама порой не понимала.
– По поводу Стража, – Мидас шагал рядом с Гифу, кутаясь в шерстяной плащ, выданный заботливой Хель. Еще в заплечном мешке у него были шерстяные штаны и пара высоких кожаных сапог, подбитых мехом. Таким же комплектом разжился Карн.
– Почему те, кто встретил его и погиб, не рассказали об этой встрече? – Гифу самодовольно улыбнулся, наслаждаясь тем, как точно угадал вопрос фригийского царя. Собственно, Мидас этого еще не подтвердил, но шаман не имел привычки сомневаться в своих выводах. К счастью (в первую очередь – для него самого), он никогда не ошибался.
– Потому что никто из них не вернулся, – Гифу скривил губы и нахмурил лоб, будто что-то упорно вспоминал. – Но они умерли – это факт. Тут, в Хельхейме, когда рядом гибнет сильная сущность, это чувствуешь сразу. Особенно такие, как ты, – он кивнул в сторону Карна, который шел позади, традиционно держась за плечо Мидаса. – У меня есть версия на этот счет…
Сказав это, шаман уставился вдаль и, не было похоже, чтобы он планировал продолжать.
– Не станет говорить, пока не попросите, – шагавший впереди кельт усмехнулся в седые усы. – Мол, что за версия, всеведущий Гифу? Ха! Такой вот у него… как-то мне это однажды называл один вумный альв… как же… ага! Речевой фетиш!
Мидас с Карном прыснули, а Гифу бросил в спину Фергюсона уничижительный взгляд. Тем не менее, искреннее желание поделиться мудростью с окружающими (или скорее самоутвердиться, продемонстрировав свои знания) возобладало над мимолетной обидой, и шаман продолжил.
– Это замкнутый мир, он не связан ни с Запредельем, ни с Эмпиреями, а с миром смертных взаимодействует односторонне – только на вход, то есть сюда-то попасть можно, а вот выбраться, – Гифу многозначительно пожал плечами и закатил глаза, подразумевая, что выбраться может и можно, но это уже против правил, да и совсем другая история. А догадаться, что он называет Запредельем и Эмпиреями, не составило для двух друзей большого труда.
