Аноним - Канал имени Москвы
— Значит, ты пришёл меня нанять, малыш? — ласково сказал Шатун. Веки Юрия еле заметно задрожали, будто их обдуло ветерком. — Считай, что я у тебя в кармане. Всё, ОК, договорились.
Ни один мускул не дрогнул на лице Новикова-младшего, но теперь он выглядел так, словно был очень счастлив, грезил с открытыми глазами о чём-то очень хорошем. Ну что тут скажешь? Вот вам, пожалуйста. Шатун запустил музыку, взялся за шкатулку двумя руками, словно она была ребёнком. Поднёс её то ли ближе к уху, то ли к сердцу. Он теперь знал, что глава полиции не стоит за действиями сына.
«Если б невеста не сбежала, — изумился Шатун, — это надо было бы выдумать». Удивительное дело: тебя приходят нанимать, а на самом деле это ты наниматель. Тебе приносят мешок денег, а выглядят при этом как дитя, усыпанное рождественскими подарками.
Складка беспокойного недоумения отразилась на лбу Юрия Новикова.
— Т-с-с, — прошептал Шатун. — Всё хорошо. Всё просто прекрасно.
Малыш тут же ему поверил, и гигант счёл это очень милым.
— А будет ещё лучше, — пообещал он.
Вырос, вырос малыш… да не особо. Всё ещё прячется за грозную тень батюшки, хотя ему кажется — наоборот. Эй, чувачок, а с таким багажом далеко не продвинешься.
— Ничего, — успокоил Шатун. — У нас впереди полно достойных дел.
Когда парнишка вошёл сюда в первый раз, Шатун обратил внимание на его баснословно дорогие швейцарские часы. Золотой хронометр «Omega» с вечной гарантией. Сейчас он подумал: вот ведь как интересно — и Швейцарии с её шоколадом (навязчивой идеей Раз-Два-Сникерс, у всех у нас свои пунктики), банками и часовым производством, вероятно, давно нет, по крайней мере, достоверно об этом ничего не известно, нет и человека, выдавшего эту вечную гарантию, а часы всё ходят, словно помнят о его обязательствах. Чем не метафора происходящего вокруг?
Ещё очень интересно, что вопреки всяким метафорам (а может, напротив, сообразуясь с ники) вернулось то, за что так бился всю жизнь и продолжает биться сейчас дорогой и почитаемый батюшка нашего визави. Вернулись «ценности». И бессмысленная безделушка, болтающаяся на запястье малыша, стоит почти вровень с великолепным плавсредством, на котором он прибыл и которое, случись что, могло бы спасти жизнь. Хотя в пору, когда Шатун пребывал в возрасте развалившейся тут куклы, самым ценным были патроны, еда и нарезные стволы, сообщавшие всему этому смысл. Что ж, значит, глава полиции не зря так усердно трудится на своём рабочем месте. Он, как и Тихон, считает, что мир постепенно восстанавливается, жизнь налаживается. Что этот вконец одряхлевший и воистину давно уже безумный, как и умыкнувшее самое себя присутствие Господа нашего, мир ещё можно спасти. И что ещё удастся зализать раны. Ну, не комики ли они?
Шатун и сам не заметил, как начал легко пританцовывать под музыку.
Нет, они и вправду комики. Между ними гораздо больше общего, чем они полагают. И уж точно гораздо больше общего, чем у каждого с Шатуном. Им бы следовало объединить усилия, глядишь, чего бы и вышло. Им бы создать священный союз, объявить крестовый поход. Да что там говорить, им бы стать парочкой и ходить за ручку, как шерочка с машерочкой, а Шатуна обложить, как бешеную собаку. А они ну прям дети малые…
Лёгкий смешок слетел с губ Шатуна. Юрий Новиков оказался тут как тут, немедленно радостно разулыбался вслед, что придало ему сходства со счастливым идиотом.
— Прекрати, — наставительно сказал Шатун. — Знаешь, гиды — они не такие уж плохие, вовсе нет. Люди относятся к ним с недоверием, а это несправедливо. Мои претензии к ним совсем не в том. Возможно, кое-кого из них и стоит остерегаться, но в целом они заслуживают гораздо большей признательности. И уважения.
Брови Юрия теперь удивлённо поползли вверх, и после секунды напряжённой умственной работы лицо застыло в протестующей маске.
— Ну, как знаешь, — вздохнул Шатун.
Он мог бы сказать ему, что его претензии к гидам гораздо глубже, не в том, что они плохи, а в том, что они недостаточно хороши. Что гиды тоже хотят пройти сквозь туман. Но они делают это, чтобы всё сохранить или хотя бы попытаться сберечь то, что возможно. Шатун же ради этого готов всё разрушить. Ну, и с кем по пути дорогому и почитаемому батюшке?
Такие дела. Вместо этого Шатун решил не забивать парнишке голову. И хоть проснувшись (Шатун сейчас, уже совсем скоро, начнёт свой счёт, и когда скажет «три», парнишка пробудится), он ничего не вспомнит, но кто там знает, насколько прочны предохранители в его мозгах.
А малыш нам ещё понадобится. У нас впереди уйма достойных дел, и нужно, чтобы малыш был в форме. По крайней мере, не закипел раньше времени. Малыш с его буйными фантазиями — страстями, сокрушительными реваншами и прямо-таки восхитительным, хоть и изумившим Шатуна замесом любви-ненависти, — лучшая… прикрышка (опять правильное слово!) для взаимоотношений с главой полиции. Чёрт, да родись Новиков-младший в другое время (ну и, конечно, в другом месте), он мог бы быть одним из этих сукиных детей, свихнувшихся римских цезарей, что читали стихи, обрядившись в женское платье, и сжигали Вечный город.
Шатун с трудом удержал шальной смешок, с восторгом глядя на малыша. Затем, совсем уж как дитя, прижал к себе музыкальную шкатулку и с неожиданной для своих размеров грацией совершил несколько па, то ли копируя свою балерину, то ли кривляясь и передразнивая её.
Новиков, наш мудрый лев, обожает повторять старую ментовскую присказку, время от времени меняя лишь самоназвание: то «легавые», то «мусора». «Мусор может быть старым. Мусор может быть тупым. Но не может быть старого и тупого мусора».
А вот тут наш дорогой и почитаемый батюшка сильно ошибается.
Шатун танцевал. Его разбирал смех.
Глава 8
Через болота
1
В 7:15 утра большая осадистая одномачтовая лодка «Скремлин II» словно внезапно появилась на канале значительно впереди растянувшегося купеческого каравана.
— Откуда они взялись? — удивился приказчик на головной лодке из принадлежащих крупнейшему дмитровскому негоцианту Климу Ниловичу Бузину. Караван направ лялся из Дубны в Дмитров и спешил побыстрее отшлюзоваться и войти в Длинный бьёф. — Мы вроде шли первыми.
— Выскочили из тумана, — пошутил кормчий. Приказчик ходил с ним уже не одну навигацию, человек он был опытный, рассудительный, но, как это водится у гребцов, весёлого нрава. Кормчий обожал пугать народ всякими небылицами, а его истории за камельком на промежуточных станциях, когда за стенами крался туман, потом долго не давали приказчику уснуть. — Не боись, паря, мы эту посудину враз догоним.
Но «посудина» продемонстрировала на удивление резвый ход. И поравняться с ней удалось спустя без малого полтора часа. Точнее, к нижним воротам шлюза № 2 они подошли одновременно. К тому моменту обе команды уже вовсю перекидывались разными шуточками. Но сегодня был хороший день, из таких, когда приказчик и сам бы с удовольствием посмеялся над любыми байками.
* * *А значительно ранее в это же утро Колюня по прозвищу Волнорез, тот самый, что советовал Юрию Новикову не разбирать автомат, дабы не заделаться трупом, выдал своё первое умозаключение:
— Утро может быть добрым даже для такого мерзкого местечка, как шлюз номер два.
В 6:13 оставшийся за старшего Колюня вывел бойцов на утреннюю зарядку. Сознательно или неосознанно, он во всём пытался копировать Шатуна, но, конечно, ему было далеко до ёмких, метких и удивительно подходящих ситуации фраз гиганта. Но Колюня старался. Он учился и умнел. Кстати, слегка пренебрежительное оплёвывание после наиболее удачных фраз тоже входило в этот увлекательный процесс обучения.
— Стройся! — отдал команду Колюня.
Едва оказавшись на улице и вдохнув полной грудью, Волнорез понял, что им послан ещё один хороший день. Да что там говорить, по всем признакам сразу становилось ясно, что этот день выдался даже лучше предыдущих. Чувствовали это и бойцы, сводная группа людей Шатуна и командированных в его распоряжение дмитровских полицейских.
— Каждой твари в этом мире выдано время для радостей, — выдал Колюня свою вторую за этот день сентенцию. И, глядя на довольные, улыбающиеся лица подчинённых, сплюнул и добавил: — Как говаривал мой папашка…
— Не ври, Волнорез, — послышалось из шеренги. — Ты не в курсе, кто был твоим папашкой.
Чёрт, это правда! Насчёт папашки Колюня-Волнорез, сирота, прибившийся на канал с беженцами из Твери, несколько преувеличивал.
— Эх, Варлам, — добродушно отозвался Колюня, — зато я точно знаю, как многим ты мне обязан: я единственный, кто не спал с твоей мамашкой.
Вышло немного заковыристо, и народ заржал не сразу, а где-то через пару секунд, но Колюня остался доволен. Едва удержался, чтобы не сплюнуть.
