Беспредел (сборник) - Коллектив авторов
Но хуже всего мухи. В разгар лета они повсюду: ползают по стенам, потолку, без конца жужжат в зловонном воздухе, лезут в нос и уши. Если мысли о том, что оставляют их лапки у нее на коже, слишком беспокоят, Лида пробует отключать воображение. Иной раз помогает, но остается еще память. У нее до сих пор стоит перед глазами то, что она нашла в одной из кабинок, начиная как‑то смену.
Ржавые потеки на фаянсе. Желтоватая вода, текущая тонкой струйкой в забитую дерьмом раковину. Потом на пол. И белые личинки, копошащиеся в коричневой массе. Они извиваются, сплетаются между собой, оставляют в дерьме бороздки. Их, кажется, можно услышать – тихое хлюпанье, с которым скользкая плоть прокладывает себе дорогу в единственном мире, какой она знает.
Лида приваливается к стене, сдерживая тошноту. Выделений человеческого тела здесь и так хватает. Ни к чему что‑то к ним добавлять.
Она видела личинок и после. Жалобы на других уборщиц не помогали: те списывали все на часовой интервал между сменами. И Лида, против воли, верила им. Крошечная извращенная жизнь вполне могла возникнуть за считаные минуты в отходах иной жизни. Жизни высокоорганизованной и наделенной интеллектом, но обреченной испражняться раз в сутки.
В трех шагах отсюда – бутики, кафе, музеи. Центральная улица города. Но за аркой в тихом дворике, как разбухший чирей у улицы под мышкой, смердит общественный туалет.
Лида вздыхает и приступает к делу. Все кабинки закрыты, словно коробочки с подарками: в каждой ждет сюрприз.
Открыв первую, она выругивается. Этого еще не хватало…
На потрескавшейся краске блестят беловатые капли. Еще несколько на металлической перегородке. Мутная жидкость медленно стекает к полу, оставляя влажный след.
Лида готова простить всех, кроме этих. Человек вынужден испускать кал и мочу – такова его природа. Но трахаться можно и дома. Дрочить тем более.
Она часто находила сперму в обоих туалетах: в кабинках, унитазах, использованных презервативах. А однажды ей не повезло увидеть, как молочный сгусток сполз по пожелтевшему ободку и упал на жирную, счастливую в своем дерьме личинку. Тогда Лиду вырвало. В этот же день она попыталась уйти с работы, но не получилось. Везде одни отказы. Будто зловоние сортира пропитало ее насквозь, и люди его чуяли.
Стирая дрянь тряпкой, Лида думает, что тот хмырь в куртке все сделал специально. Хотел унизить ее, указать женщине на место. Он зашел сюда, нагадил – и двинулся дальше, такой же чистенький, как и был. Но не учел, что безымянная страшненькая уборщица может узнать его на улице и ткнуть в рожу этой самой тряпкой. Так она и поступит…
Лида моет и трет, скребет и сыплет хлорку, вся уйдя в мысли о мести. Вдруг раздается звук: снизу что‑то чавкнуло. Она вздрагивает и смотрит за унитаз.
Трубы давно проржавели: краски на них не сохранилось и пятнышка. Из их внутренностей постоянно доносится какое‑то бульканье, скрип, скрежет. Вот‑вот прорвутся. Лида втайне мечтает об этом, но не хочет, чтобы все случилось в ее смену. Хватит с нее ответственности.
Снова чавкнуло, теперь уже во второй кабинке. Снова. Снова. Звук удаляется в сторону женской комнаты. Не иначе воздушная пробка или еще что. Тогда ждать осталось недолго: может, систему разнесет уже сегодня. Движения Лиды ускоряются на всякий случай.
За стеной хлопает дверь, цокают по плитке каблучки. А эту как сюда занесло, думается Лиде. Этим воздушным созданиям положено облегчаться в туалетах ресторанов и торговых центров. Не дай бог еще коснутся задницей унитаза или ее, уродину, увидят.
Мой и три, скреби и сыпь…
Когда раздается первый крик, она от неожиданности дергается и ударяется головой о перегородку. Крик повторяется с новой силой. И переходит в пронзительный высокий вой, который не прерывается ни на секунду, пока Лида поднимается с пола, бежит к выходу, возится с замком, несется вокруг постройки к двери женского туалета, открывает ее и испуганно озирается. Лишь тогда он затихает.
Те же грязные стены, пестрая плитка на полу, ржавые кабинки. Все дверцы распахнуты – кроме крайней, из‑под которой расползается лужа темной жидкости. Жидкость переливается через уступ, течет по полу, и ее тяжелый запах смешивается с вонью мочи и фекалий. В ней возятся мухи. Другие проносятся мимо и исчезают за перегородкой. Только их жужжание нарушает тишину, да еще из крана капает вода.
В зазоре между дверцей и порогом виднеется носок светлой женской туфли, заляпанный красными пятнами. Он чуть подрагивает.
– Вам плохо? – спрашивает Лида.
Ответа нет, потому что она сказала глупость. Подмывает броситься прочь и позвать на помощь. Вместо этого она, осторожно ступая, подходит к кабинке. И делает еще одну глупость – стучит в дверцу. Дребезжание металла кажется оглушительным.
Стоя в луже крови – чего же еще? – Лида пытается развернуться и убежать, но ноги не слушаются ее, а руки хватаются за дверцу и тянут.
На унитазе сидит, откинувшись к стене, рыжеволосая девушка в кофейном жакете. Ее глаза широко распахнуты, рот приоткрыт, руки поникли. На крючке сбоку висит бежевая сумочка.
Лида переводит взгляд вниз и не сразу осознает, что именно видит.
Между разведенных ног девушки зияет огромная дыра. По ее краям свисают неровные обрывки кожи и мяса, слева видна кость. Кровь, стекающая через край унитаза, выкрасила бедра, юбку и спущенные трусики в густо‑алый цвет.
Лида уже открывает рот, чтобы закричать, когда там, где раньше было влагалище девушки, начинается какое‑то движение. Мертвая плоть шевелится, выплескивая кровь, расходятся рваные складки – и показывается, ворочаясь, белесая головка размером с детский кулак. С чмокающим звуком она выталкивается наружу, и жирное тельце шлепается в чашу унитаза. Через мгновение оно появляется на ободе. Лида замечает нечто новое – небесно‑голубую радужную оболочку у нее на боку и черную прорезь зрачка, который бессмысленно пялится на Лиду.
В головке перемазанной личинки открывается отверстие, из него вытекает мутноватая жидкость, и Лида, согнувшаяся в рвоте, знает, что это не слюна…
Убежать не удается. Она поскальзывается и падает у третьей кабинки, разбив скулу. В глазах мгновенно темнеет, но слышится все с удивительной ясностью: что‑то мягкое свалилось на плитку, проволоклось по уступу, захлюпало по луже.
Когда скользкое тельце заползает ей под штанину, Лида визжит. Она катается по полу и бьет себя по ноге, но влажное прикосновение взбирается все выше и выше: лодыжка, голень, колено, бедро, промежность. Между ног становится мокро.
Не переставая вопить, она запускает туда руку и вытаскивает личинку, рот которой уже открыт и слюнявит. Та корчится, но Лида только сжимает ее крепче и ползет к открытой кабинке. Зрение еще не восстановилось, и все же у нее получается найти унитаз и швырнуть в него тварь.
Лида хватается за шнур, свисающий с бачка. Но медлит секунду, прежде чем дернуть.
Из унитаза на нее смотрят голубые, зеленые, карие радужки. Они безостановочно, словно стекла в калейдоскопе, перемешиваются в дерьме и белой слизи.
Вода уносит их все.
Лида ковыляет от кабинки к кабинке и пускает смыв. Когда снизу бьет струя, ноги трупа дергаются.
Закончив с женской комнатой, она выходит наружу, не замечая летнего неба и людей, которые убегают, увидев ее, и проделывает то же в мужской.
А потом садится на холодный пол, закрывает глаза и, перед тем как потерять сознание, думает. Мухи облепляют ее кожу.
Она думает о семени, которое пробирается сейчас в ее матку, и о том, кому оно принадлежит.
О существах, которые несутся сейчас по трубам в место, где их ждет пища, укрытие и другие трубы.
О том, как они устремятся по этим трубам вверх – всей силой похоти, в слепом желании того, что им может дать каждая женщина в городе.
Каждая.
2008
Виктор Точинов
Хрень[5]
