Максим Далин - За яблочки
А сок брызнул дождевой водой. Камелия глотнула — яблочная вода с зимних небес каким-то образом растворила ржавый гвоздь внутри и смыла болезненную усталость. Весь мир вокруг стал четок и ярок, а запах городского ветра, сырого и свежего, с примесью дыма, бензина и ближайшей помойки показался райским ароматом.
Камелия зажмурилась, наслаждаясь возвращающимися силами. Жизнь текла по венам солнечным жаром — от губ до кончиков пальцев. Камелия забыла и думать про Гугу, увлеченная этим огненным током — ей было так хорошо, что хотелось смеяться.
Она и рассмеялась. Потянулась, разминая мышцы для будущих танцев — для целой жизни танцев — и открыла глаза.
Деревьев больше не было. Светящийся туман плыл над развалинами.
Гибкие стеклянные щупальца живыми веревками оплели Гугу с ног до головы. Он стоял по колено в снегу, с рассеянной дурацкой улыбкой, и что-то неодолимое тянуло его вниз — страшно медленно, но вполне заметно.
— Ой, — прошептала Камелия, схватившись за собственные горящие щеки. — Что это?
— Ппы… ппустяки, — ухмыляясь, пробормотал Гуга. — Пы-плата.
Вот тут-то Камелия и вспомнила эту сказку целиком.
— Их нельзя рвать себе?! — закричала она, подскочила и начала отдирать стеклянную веревку, гибкую, как резина, вросшую прямо в куртейку с синенькой собачкой. — Да?! Эти гадские яблочки нельзя рвать себе?! Только — кому-то?! А цена — жизнь, поэтому их никто и не рвет?! Ты это знал?! Знал — и пошел?! Из-за меня?!
— Тты умная, — сказал Гуга с совершенно невозможным и не уместным восхищением. — Умная и кы-красивая. Ть-теперь ты пп-п… поправишься.
— Нет! — крикнула Камелия в ярости, ломая ногти о фантастическое живое стекло. — Я так не хочу! Это не честно!
— Чч-честно, — счастливо сказал Гуга. — Тты больше нь-не сердишься. Ть-тебе лучше.
— Я не хочу! — Камелия дернула веревку еще раз — и остановилась.
Черное дождевое стекло из-под пут неторопливо разлилось по телу Гуги, превращая его в статую из чистого льда — воды — тумана… То, что было живым теплым телом, растеклось в руках Камелии холодной водой и ушло в землю.
Камелия, горячая и полная до краев последней Гугиной радостью, как свежей кровью, медленно опустилась в снежную кашу, прижимая мокрые руки ко рту.
— Дура я, дура, — прошептала она.
