Салли Грин - Тот, кто убьет
— Ну?
Я пожимаю плечами.
— Просто делаете это, и все.
— Да. — Она съездила меня ладонью по макушке. — Так же, как и бью. Я знаю, что хочу ударить, знаю кого и знаю куда, так что это почти рефлекс. Я просто делаю, и все. Мне же не надо думать о том, чтобы замахнуться и нанести удар. — Она отвешивает мне новую оплеуху. Я встаю на ноги и отодвигаюсь. — А как Маркус контролирует все свои Дары? Те, которые он украл? — спрашивает она.
— А он их все контролирует?
Селия кивает в ответ.
— Есть свидетельства того, что он может пользоваться молниями, передвигать предметы, делать огромные скачки…
— Есть люди, которые могут играть на разных музыкальных инструментах. Просто берут инструмент и играют. Но прежде чем научиться играть как следует, они, наверное, много тренируются.
Селия говорит:
— Но ведь у каждого всегда есть один любимый?
— У меня и своего-то Дара нет, так откуда…
Ну и больно же она дерется.
А еще Селия обучает меня ведьмовской истории. Не знаю, чему можно верить, если верить хоть чему-либо из того, что она говорит. Короче, она утверждает, что сотни или даже тысячи лет назад, когда мир еще был един, а не расколот на страны, в нем жили племена, и у каждого племени был свой целитель: шаман. Мало кто из них обладал настоящими способностями, но одна женщина, Гита, отличалась от других: она была сильной, доброй и милосердной. Она лечила больных и раненых как из своего племени, так и из других племен.
Это очень не нравилось вождю, Астеру, который запретил людям из других племен приходить к Гите без его ведома. Он сделал ее настоящей пленницей деревни. Но Гита хотела лечить всех, и, договорившись с раненым воином из своего племени, воином по имени Каллор, она сбежала.
Каллор и Гита поселились в пещере далеко от деревни. Гита лечила всех, кто к ней приходил. Каллор охотился и защищал Гиту. Они любили друг друга, и у них родились дети: две дочки-близняшки, которых назвали Ева и Дон. Гита учила обеих ведовству, а в день семнадцатилетия дала каждой по три подарка и свою кровь. Они должны были стать могущественными колдуньями.
Тем временем старый вождь племени Гиты заболел и послал ей весточку с просьбой вернуться в деревню и вылечить его. Гита хотела ему помочь, но Каллор не доверял Астеру и убедил ее послать вместо себя в деревню Еву, младшую дочь. Но Ева, маленькая зловредная пакостница, не стала лечить Астера, а наложила на него заклятие и сбежала. Месяц промучившись жестокой болью, Астер умер. Его сын, Эш, отомстил за отца, убив Каллора и взяв Гиту и Дон в плен.
Дальше в истории сказано, что сострадательная Дон полюбила Эша, и у них родилась дочь. Она и стала первой Белой Ведьмой на земле.
А Ева продолжала скитаться от одного племени к другому. У нее тоже родилась дочь, которая стала первой Черной Ведьмой.
Я спросил Селию:
— А вы вот в это верите?
— Это наша история.
— Написанная Белыми Ведьмами.
Черные Ведьмы и сегодня насмехаются над Белыми за то, что те живут в общинах фейнов и притворяются людьми. По их мнению, Белые Ведьмы измельчали, стали похожи на фейнов: теперь, чтобы убить, им нужен пистолет, а чтобы поговорить с кем-то на расстоянии — телефон.
Белые Ведьмы ненавидят Черных за их безрассудство и анархизм. Они и с фейнами жить не могут, и свои общины устраивать не хотят. Если Черные женятся, то это ненадолго, их браки обычно плохо заканчиваются. Живут они чаще всего в одиночку, ненавидят фейнов и их технологии. И у них всегда сильный Дар.
Говорить со мной о женской линии моего родства Селия не пожелала, но имена дедов и прадедов она мне все же назвала. Список получился впечатляющий и в то же время тоскливый. Все они были могущественными Черными Колдунами, и ни один из них не умер в своей постели, дожив до глубокой старости. Мой прапрадед Массимо совершил самоубийство, так что можно считать, что Белые Ведьмы тут ни при чем, но в остальном тенденция прослеживается ясная:
— Аксель Эдж (отец Маркуса) — умер в тюремной камере в здании Совета, не выдержав Наказания.
— Массимо Эдж (отец Акселя) — совершил самоубийство в тюрьме Совета.
— Максимилиан Эдж (отец Массимо) — умер в тюрьме Совета, не выдержав Наказания.
— Кастор Эдж (отец Максимилиана) — умер в тюрьме Совета, не выдержав Наказания.
— Лео Эдж (отец Кастора) — умер в тюрьме Совета, не выдержав Наказания.
— Дариус Эдж (отец Лео) — умер в тюрьме Совета, не выдержав Наказания.
Селия говорит, что с Дариусом не все ясно, так как дело было во времена становления Совета Белых Ведьм как официальной организации, а до того момента записи скудны и отрывочны. Но, судя по устным рассказам, еще несколько поколений моих родственников к списку можно добавить смело:
— Гонт Эдж (отец Дариуса) — убит Охотниками в Уэльсе.
— Титус Эдж (отец Гонта) — убит Охотниками в лесу где-то в Британии.
— Хэрроу Эдж (отец Титуса) — убит Охотниками где-то в Европе.
Я спросил у Селии:
— Неужели никто из моих предков не жил долго и счастливо?
— Кое-кто дожил лет до пятидесяти. Счастливо или нет — не знаю.
Так стоит ли удивляться тому, что мой отец немного перестраховывается? А я, когда думаю о своих предках, вспоминаю о том, сколько боли и страданий они вытерпели, и не могу понять: за что? Просто не понимаю. С какой целью меня самого держат в клетке? Я не хочу жить в клетке, я не хочу в ней умереть, я не хочу, чтобы меня мучили, и не хочу убивать своего отца. Ничего этого я не хочу, только жизнь не меняется к лучшему.
Интересно, если у меня будет когда-нибудь сын, какое будущее ждет его? Может, и я поступлю, как Маркус: просто брошу его и буду надеяться, что без меня ему повезет больше. Посмотрите на меня: вот он я, сижу в кандалах, в клетке, и нет у меня ни малейшей надежды на лучшую жизнь.
Но, несмотря на все страдания, жестокость и боль, я все же думаю, что и мои предки хотя бы временами бывали счастливы. Мне кажется, что я могу быть счастлив, значит, могли быть счастливы и они. По крайней мере, я очень на это надеюсь. Потому что, если уж мне суждено умереть в клетке, то я хочу сначала кое-что получить. И тогда я вспоминаю Аррана, и Анну-Лизу, и Уэльс, и что я чувствую, когда бегу, и каждый, абсолютно каждый, глоток воздуха кажется мне столь важным, драгоценным и дарующим надежду.
Фантазии о моем отце
Благодаря режиму дня я всегда либо еще занят, либо уже устал, и все же остается немного времени, когда я в клетке и мне не хочется ни подниматься в облака, ни отжиматься: я лежу и просто размышляю.
Мне по-прежнему нравится представлять, как отец придет и спасет меня в мой семнадцатый день рождения. Вот я лежу в клетке, сам в кандалах, вокруг все тихо, и вдруг издалека доносится какой-то звук — не ветер и не удар грома, но такой же яростный и могучий. Он появляется из-за холмов на западе, он летит, но не на метле и не на лошади, а стоя, как на доске для серфинга, хотя никакой доски нет, по крайней мере, ее не видно, а он летит ко мне, весь в черном. А шум все нарастает, клетка разлетается на куски, и кандалы просто падают с меня. Отец облетает меня кругом, и тогда я вскакиваю на свою невидимую доску и улетаю с ним. Это лучшее в мире чувство: я рядом с моим отцом, и мы летим, а разбитая клетка навсегда остается позади.
Мы уходим в горы, где он живет, там все такое зеленое и пышное, прямо как в тропиках. Там, среди старых деревьев и замшелых камней, на берегу хрустального ручья мы с отцом сидим, и он дает мне три подарка — нож, поцелуй и кольцо; я пью теплую кровь из его руки, а он шепчет мне на ухо тайные слова, и мы остаемся жить в том лесу: охотимся, ловим рыбу.
Наверное, это моя главная фантазия; по крайней мере, к ней я всегда возвращаюсь.
Но есть и другие. Почти в каждой присутствует Анна-Лиза, обнаженная плоть, нежные ладони, пот и поцелуи. Чаще всего я представляю нас с ней на скале из песчаника, где Киераном и не пахнет; она — в форме, и я медленно-медленно целую Анну-Лизу. Какой восторг! Я расстегиваю блузку Анны-Лизы, снимаю юбку, покрываю поцелуями тело девушки.
Другая фантазия очень похожа: мы с Анной-Лизой на скале из песчаника, но теперь она раздевает меня, стаскивает с меня футболку, расстегивает на мне джинсы и целует меня в грудь, в живот, везде.
Есть и вариации: она раздевает меня на склоне горы в Уэльсе; она раздевает меня на пляже; она раздевает меня на солнце, под луной, в дождь, в грязи и в лужах.
В этих фантазиях на мне нет ни единого шрама.
Последняя вариация такова: я в клетке, которую разрываю на части одной силой мысли, — тут появляется Анна-Лиза, мы целуемся, я раздеваю ее и целую везде, она раздевает меня и целует мне грудь, живот и спину. Все мои шрамы на месте, но она не обращает на них внимания, и мы падаем на овечьи шкуры и любим друг друга прямо среди обломков клетки.
