Юрий Леж - Агенты Преисподней
Один за другим, соблюдая очередь, не спеша и не толкаясь, без особых эмоций, скорее даже с выражением скуки на лицах, мужчины подходили к разместившимся на кубиках женщинам и деловито, со знанием дела, почти не касаясь руками вожделенных тел, погружались в заманчивые глубины извечно готового к соитию лона, делали десяток-другой механических, спокойных фрикций и покидали «грот удовольствия», уступая место следующему и спокойно перемещаясь при этом в конец отведенной им очереди.
– Развратнички-с, – снова сюсюкнул бесенок, ожидая, пока очкастый привыкнет к новому освещению, чистоте и простору помещения после грязной, темной и, кажется, маленькой каморки истопника, но, в легком нетерпении, притоптывающий копытцем по звонкому, наверное, мраморному покрытию зала. – Обоих полов-с. Занимаются тем, что им больше всего нравилось делать при жизни, но, поскольку здесь, у нас, таковое занятие бесконечно, то и удовольствия прежнего им это не доставляет, скорей уж – скуку смертную от однообразия и обязательности…
И в самом деле, равнодушие буквально витало под бесконечно высокими потолками бело-голубого зала, распространяясь и на мужчин, механически, по привычке, совершающих обыденные движения, и на женщин, не имеющих возможности куда-либо переместиться со своих постаментов. Впрочем, справедливости ради, надо бы заметить, что каждый из невольных партнеров, запертых тут силами Преисподней на Вечность, свои обязанности исполнял по-разному: кто-то меланхолично, будто засыпая на ходу, кто-то энергично, как и привык при жизни, да и женщины не были похожи на резиновых или плюшевых кукол, то подмахивая в ответ на активность, то успокаиваясь и сдерживая малозаметные по лицу эмоции с меланхоликами.
– И не устают? – наблюдая это бесстыдное, порнографическое круговращение возле синих кубиков, спросил зачем-то смуглый, скосив глаза поверх черных кругляшей очков на своего спутника.
– Не положено-с, – хихикнул бесенок, и даже завертел головой, казалось бы, от удовольствия. – Они, может, и рады бы устать, примориться, выдохнуться, но – не положено им такое удовольствие, как усталость, васятелство-с…
– Что-что? – кажется, слегка возмутился спутник лохматого. – Ты как сейчас про меня сказал?..
– Ох-ох-ох, – горестно всплеснул шерстистыми лапками нечистый. – Вот уж и «ваше сиятельство» не нравится, поди ж ты, какие нежные, ну, не буду больше так, ладно?..
Положительно, сердиться на этого мелкого подхалима, выполняющего волю своего дьявольского начальства, было невозможно, и очкарик просто махнул рукой в глубине души на поведение бесенка. А тот уже подталкивал вежливенько своего сопровождаемого к неглубокой, но обширной нише в бледно-голубой стене, переходу на следующий уровень Преисподней, внятно, но быстро приговаривая при этом:
– Знаменитостей тут не ищите, чувствую же, как глазами по залу шарите, для знаменитостей: донжуанов всяких, калигул, мессалин и прочих, в веках прославившихся, – отдельные помещения, там все по-другому, хотя – суть такая же…
Про суть адских пыток для знаменитостей бесенок ничего не успел рассказать, привычно щелкнув кончиком хвоста по стене…
Сперва Смуглому показалось, что они вернулись в адскую котельную – сумрак, пыль, тишина, прерываемая нечастными, искренними и глубокими вздохами. Но тут же в глаза, хоть и скрытые маленькими черными стеклышками, бросился ярко освещенный невидимой лампой зеленый, расчерченный стол и небольшая рулетка на краю его. Над рулеткой то и дело возникали из ниоткуда, прямо из воздуха, ловкие смуглые кисти рук, ограниченные белоснежными манжетами, запуская на «цифровое» колесо маленький, искрящийся шарик удачи.
Приглядевшись чуть повнимательнее, очкарик понял, что в тесном, запыленном, затхлом помещении, с паутиной в углах, серыми, шевелящимися тенями под рулеточным столом, в серебристых волнах пыли, временами клубящейся в свете адской лампы, находится всего один игрок, ничего не видящий и не слышащий вокруг себя, будто прикованный к рулетке невидимыми, прочнейшими цепями.
Среднего роста, но чуток обрюзгший, бледный, с синеватым высоким лбом переходящим в обширную лысину, с окладистой, солидной, но нервно встрепанной бородой, игрок кого-то неуловимо напомнил Смуглому. Кажется, когда-то очень давно, настолько, что счет времени уже не имел никакого значения, очкастый видел портреты этого человека на стенах то ли учебных заведений, то ли присутственных мест. А вот теперь воочию лицезрел убогий, бывший когда-то дорогим и шикарным, расползающийся по швам серый сюртук игрока, пожелтевшую от времени и отсутствия должного ухода белую сорочку, едва выглядывающую из-под разлохматившейся бороды, прорехи в помятых, давным-давно нечищеных и неглаженных брюках, бежевые кальсоны, мелькающие в изрядных дырах на заднице и бедрах, порванные, стоптанные башмаки, из носков которых выглядывали грязные, с неимоверно отросшими ногтями пальцы.
– Увлечен-с, – прокомментировал поведение знаменитого игрока бесенок. – Второй век уж тут, а все наиграться не может…
Дрожащими, жадными пальцами, торопясь, будто захлебываясь в собственном желании успеть до сакраментального: «Ставки сделаны. Ставок больше нет», игрок лихорадочно, поспешно раскидывал по зеленому сукну фишки, тут же забывая о них и ловя пристальным взглядом появляющийся из дьявольских рук искристый шарик. И – услыхав внятное, звучное объявление невидимого крупье – то вскидывал руки к низкому потолку, то прятал лицо в ладонях, трясясь непонятно – от смеха ли, от рыданий, и снова быстро-быстро разбрасывал по цифрам маленькие пестрые кружочки фишек.
– И выигрывает? – поинтересовался очкастый, внимательно вглядываясь в теперь уже откровенную тень когда-то известного человека, до сей поры влияющего на умы и судьбы многих грешников.
– А как же? – удивленно взметнул на лохматый лобик брови бесенок. – У нас, тут, по-честному, иначе всякий интерес пропадает… лет двадцать назад он такой куш снял – ух! Наши-то все думали, что крупье лет на триста без рук останется, но – нет-с, помилосердствовали, отыгрывается потихоньку.
Смуглый недоверчиво хмыкнул – честность, вообще-то, никогда не была в числе добродетелей, почитаемых в Преисподней, ну, разве что в этот раз Хозяин решил на многовековом опыте проверить математическую теорию азартных игр. Впрочем, это обстоятельство ни коим образом не касалось обладателя странных очков, и он только обрадовался, когда за спиной остались и стол под зеленым сукном, и яркий свет, переливающийся на красно-черном цифровом колесе, и изможденный игрой, но не сдающийся, когда-то почитавшийся светочем, игрок.
И вновь – изящный, Вечностью натренированный взмах хвоста, легкий щелчок…
В просторной, освещенной многочисленными свечами на столиках и редкими, тусклыми бра на стенах ресторанной зале наигрывала легкая классическая музыка: скрипичный квартет, виолончель и арфа – все в черных фраках, арфистка в строгом вечернем платье – наполнял пространство протяжными, тоскливыми и неторопливыми звуками Брамса, Глюка, Грига, Баха.
Плохо разбирающийся не только в классической, но и в музыке в целом, смуглый очкастый спутник бесенка более пристальное внимание уделил сидящим за столиками, впрочем, столиками их назвать можно было только с огромной натяжкой. Это были – столы. Монументальные, покрытые белоснежными скатертями, окруженные почтительной свитой красивых, мягких кресел с резными, изящными спинками и удобнейшими подлокотниками – столы буквально царствовали в этом уютном, благожелательном мирке услужливых официантов, снисходительно-вежливого метрдотеля, звонкого хрусталя, тончайшего фарфора, серебряных столовых приборов, запыленных бутылок старого вина. Столы эти были самодостаточны одним только фактом своего существования, но, тем не менее, за ними восседали люди: толстяки с выпученными глазами, тяжелой одышкой, масляными подбородками; до изможденности худые, будто обтянутые кожей скелеты, с впалыми, голодными глазами, приоткрытыми губами, тонкими, костистыми пальцами; средней комплекции, иной раз даже подтянутые, стройные, с алчным блеском золотых перстней, раздувающимися от фантастических, ароматнейших запахов ноздрями… здесь были и мужчины во фраках, вечерних и деловых костюмах, и женщины в умопомрачительных, шикарных туалетах, хотя, мужской пол преобладал, безусловно подавляя своим большинством редких, но от этого еще более приметных спутниц.
Одно за другим, доставленные вышколенными, а потому практически невидимыми официантами, появлялись на столах блюда с парной и жареной осетриной, тающими во рту ароматными, с поджаристой корочкой, шашлыками, эскалопами, отбивными, бифштексами, ромштексами, котлетками всевозможных фасонов и размеров. За ними следовало великое множество гарниров – от простой, но отменно поджаренной картошки с зеленым горошком до чего-то невообразимо сложного, непонятного, изысканного и душистого. Бесконечность соусников окружало основные блюда, десятки видов горчицы, хрена, специй старались своими ароматами поддержать аппетит сидящих за столами. И уже слов не остается на описание даров моря, десятков сортов сыра, изысканных вин, коньяков и ликеров, изощренных десертов, настоящих гаванских сигар…
