Мария Артемьева - Темная сторона российской провинции
От укрытой в глубоком подполе старинной емкости они ожидали самых приятных сюрпризов: если не клада, золота-серебра, то хотя бы ценных вещей, припрятанных бережливыми хозяевами. Да хоть бы и стеклянный полуштоф с романовскими орлами[1] сгодился бы!
Но то, что обнаружилось в сундуке, потрясло своей неожиданностью: среди блеклых, порыжелых от времени остатков белого атласа с осыпающимся кружевом по краям лежали крохотные младенческие мощи. Высохшая, пергаментно-желтая кожа туго обтягивала маленький, с кулак величиной, вытянутый череп, местами обнажая два ряда крохотных зубов. Голова отпала от туловища, вероятно, из-за недавнего удара, сотрясшего сундук. Тоненькая ручка с проступившими наружу костями сжимала старинную погремушку, сплетенную из бересты.
— Ни хрена себе! — сказал Серега. — Не сюрприз, а прямо приз сюр какой-то.
Он вынул из кулачка трупа погремушку и встряхнул ее. Внутри плетеной коробочки нежно звякнул колокольчик. Серега засмеялся.
— Смотри-ка ты! Прикольно!
Иван его восторгов не разделил.
— Ребенок, — сказал он и поежился. — Жаль, хороший сундук.
— Почему жаль? — спросил Серега.
— Потому что это ведь… гроб. Клади обратно мальцу его игрушку.
— Шутишь? — возмутился Серега. — Какой гроб? Сундук. Смотри, какой классный!
— Слушай, это перебор. Я по кладбищам не мародерствовал и не собираюсь начинать…
— Ты еще скажи, что мертвецов никогда не грабил! Ага. Тут вся деревня мертвая. А для копателя вообще… Везде — погост! И нечего мерихлюндиями страдать.
Парни заспорили. Серегу никакие Ивановы доводы не впечатлили, а про этику и мораль он вообще говорить отказался.
— Иди ты, Ваня, знаешь куда?!
Спор распалил Сергея, и он уже из принципа не хотел уступить:
— Надоели эти левые терки, бро.
Рывком вскинув сундук повыше, Сергей перевернул его и вытряхнул все содержимое вниз, в черную подвальную яму. Иван вздрогнул, услыхав, как сухо защелкали рассыпающиеся детские косточки по каменному полу — словно шелуха от семечек. Сундук Серега оставил. И погремушку тоже.
— Вот так, — сказал он, очищая запачканные землей ладони. — Прах к праху. Ну что, пошли? А то уже солнце на закате.
Прикрыв раскоп досками и дерном, парни собрали инструменты. Найденную мелочевку — монеты, пробки, гвозди, детали запоров, петли, краник от самовара, погремушку и прочее такое — рассовали по пластиковым пакетам и сложили в сундук, а сам сундук Серега поставил на легкую складную тележку с колесиками, прочно закрепив груз двумя растяжками.
Вернувшись домой — в избу, которую они сняли для проживания в селе Никольском на время раскопок и поисков, — они почистили сундук щеткой и поставили в горнице.
— Красотень! — возгордился Серега, разглядывая находку. — Жаль, конечно, что фактически пустой был. Но сундучок и сам по себе хорош. Ты только глянь! Красавец. И пахнет большими деньгами. Я чую!
Серега радовался, вполне довольный собой.
Иван нахмурился. Деньгами? От сундука исходил сладковатый запах могилы. И еще этот звук… сухой треск, щелканье костей по камням. Он не мог забыть его.
Мрачное настроение, как предвестник будущих бед, навалилось на Ивана, наползло и бесцеремонно задавило его надежды приятно и с пользой провести летний отпуск. Почему-то в такое счастье больше не верилось.
* * *Среди ночи Иван проснулся. Чернильная темнота заливала комнату, сквозь низкие окошки ни лучика света не проникало в избу. Деревня — не город. Единственный на всю кривую улочку фонарь выключали после двух часов ночи, исходя из той здравой мысли, что нормальные люди ночью спят. А ради других, ненормальных, электричество транжирить глупо, ни к чему.
И тишина здешняя — ни сигнализация нигде не завоет, ни телевизор у соседей не бормочет, ни подростки не ржут под окнами — мучила Ивана, вызывала у него, выросшего в городе, смутное беспокойство.
Открыв глаза, он прислушался: шуршание мышей в стенах, шорох в погребе или скрип рассохшейся деревяшки на чердаке — любая мелочь настораживала, распаляла воображение.
Вот где-то над головой доска вздохнула и опустилась. Что-то звякнуло. Тоненько, едва различимо. И снова. И еще раз. Дзынь-динь. Колольчик?
Серега спит на веранде, ему и горя мало. А в доме что-то стучит и позвякивает. Кто-то бродит босыми пятками по вздыбившейся горбом половой доске, скрипит и трясет колокольчиком. Но где? Не примерещилось ли? Звук может доноситься откуда угодно — с веранды, из сеней, с чердака. Не разобрать. А может, из подпола? Или из самой земли?
Обливаясь потом, Иван сел в постели. Надо бы проверить, посмотреть.
Короткий глухой стук за печкой, и сразу вслед за тем — звонкая россыпь нежного «дзынь-динь-динь» над головой. Все-таки, наверное, на чердаке.
Иван поднялся и, затаив дыхание, подкрался к дверям. Выглянул в сени — темно. Где-то за стеной — тихое бормотание. Что за напасть? Надо бы зажечь свет.
Высунувшись из приоткрытой двери в прохладные сени, Иван захлопал рукой по стене в поисках выключателя. Нашел, но свет, как назло, не загорелся. Наверное, подстанцию отключили. Или пробки выбило при скачке напряжения.
«На веранде у плиты были спички», — вспомнил Иван. Вытянул вперед руки и пошел, на ощупь отыскивая в темных сенях выход на веранду.
Теперь он слышал только собственное тяжелое дыхание и чувствовал, как дергается от напряжения кожа на затылке. Наверное, кто-то смотрит на него. Наблюдает…
Не выдержав, Иван рванул через коридор, не разбирая пути. По дороге что-то свистнуло рядом с его ухом и обожгло кожу, но Иван не остановился.
Грохнув дверью, выбежал на веранду, подскочил к плите, трясущейся рукой нашарил спички и зачиркал ими, ломая одну, другую… Спички отсырели и гореть не желали.
— Кой черт ты тут топчешься как слон… Ванька!
На веранде вспыхнул свет. Заспанный Серега стоял, поеживаясь со сна. Руку он держал на выключателе.
— Что такое?
Моргая и щурясь, Сергей смотрел на Ивана.
— Что это у тебя? На щеке. Кровь?!
Сонное выражение тут же испарилось с его лица.
— Где ты так порезался? — озадаченно спросил Сергей.
Иван провел рукой по щеке — и правда, кровь.
— Не знаю. Кто-то ходил по чердаку. Мне показалось…
Эти слова разбудили Серегу окончательно.
— Ходил? Да ты че?!
Пружинисто развернувшись, Сергей схватил со столика у плиты разделочный нож и кинулся к двери в дом.
Иван, прижимал руку к лицу — только теперь он почувствовал, как саднит оцарапанная кожа, — последовал за ним. В коридоре было темно. Сергей наткнулся ногой на что-то и зашипел от боли. Иван вспомнил:
— Тут свет не включается!
Сразу же после его слов вспыхнула яркая стоваттка под потолком, осветив коридор и лестницу на чердак. «Чертовщина», — подумал Иван.
— А это откуда?! — Серега с изумлением разглядывал предмет, на который налетел впотьмах.
В полу, в широкой некрашеной доске посреди сеней, торчал серп — старинный крестьянский инструмент ранней советской эпохи, с ржавым лезвием и потрескавшейся рукоятью.
Вонзенный острым концом в доску, он все еще дрожал, трясся, как взбесившийся хищник, угрызающий горло настигнутой жертвы.
Сергей нагнулся выдернуть серп. Это удалось не сразу: острый конец стального лезвия засел в дереве плотно. Вынув и осмотрев его, Серега задумался.
— Давай-ка обойдем дом, — предложил он.
Вдвоем парни осмотрели чердак, заглянули в подпол, осветили все темные углы мощным автомобильным фонарем. Нигде не обнаружилось ни единого следа вторжения. В доме, запертом на ночь, никого из посторонних быть не могло.
Сундук стоял там, где его оставили с вечера. Находки, инструменты, предметы экипировки копателей — ни одна вещь, судя по первому впечатлению, не пропала.
Убедившись в этом, Серега расслабился.
— Полтергейст, — ухмыляясь, сказал он. — Домовые шалят. Или эти… как их? Кикиморы. А че? Прикольно.
Он отыскал аптечку и помог Ивану обработать царапину. Потом спокойно отправился на веранду досыпать.
Иван тоже лег, но его волнение не прошло. Он прислушивался и вздрагивал от каждого шороха. Заснуть смог только под утро, когда окна уже прорисовались слабыми серыми квадратами на темном массиве стен, а воробьи поодиночке пробовали голоса, распеваясь перед утренним гвалтом.
Сквозь дрему Ивану все мерещился плач маленького ребенка, сопровождаемый звоном колокольчика.
«A-а, а-а», — заливался младенец, и кто-то шептал ему какие-то слова, чтобы успокоить. Этот тихий, полный тоски шепот и жалобный плач вконец расстроили Ивана.
У него даже голова разболелась. Виски ныли до тех пор, пока чья-то белая холодная рука не легла ему на лоб, и острые, колючие, как у котенка, зубы не коснулись его шеи… А тогда сразу все провалилось, исчезло, кануло в темноту. И полегчало.