Сергей Болотников - Тролльхеттен

— Ты кто? — спрашивал он у темного угла, — ты зачем пришел? Зачем пришел?

«Дурак ты Стрый, — подумал Пиночет, — Что там может в углу быть. Здесь ведь только я… и кошки».

А потом он заметил, что угол и вправду не пустой. Там царила тьма, но у этой тьмы была своя форма. В углу пустой квартиры Пиночета стоял человек. Отсюда даже можно было разглядеть, что он очень высокий и одет в некое подобие плаща. Теперь и Пиночет вытаращил глаза и повторил вопрос напарника:

— Ты кто такой?

Человек повел плечами и сделал шаг вперед. Свет с улицы упал на него, и стало видно, что он действительно одет в плащ — светло-бежевый и поношенный. Лица у пришельца, впрочем, разглядеть не удалось, его скрывала темень. Это показалось напарникам очень странным: как же так. Плащ виден, а лицо нет.

— Так, так, — сказал человек, — страдаете? — он мягко усмехнулся в темноте, — как говорится: «нет покоя без боли, и, проходя через страдание, мы обретаем спасение». Я бы сказал вам, чье это выражение, но вы все равно его не знаете.

И тут Пиночет понял, что пришелец не глюк. Откуда галлюцинации, плоду его Пиночетова расстроенного мозга знать такие выражения. Этот тип в старом плаще и вправду был тут.

Стрый тоже это понял, он активней заворочался у себя в углу, попытался отползти. Сам Васютко вспомнил про кошек и в мгновенной панике огляделся вокруг. Но кошки исчезли. Они, в отличие от ночного гостя, были ненастоящими.

— Да ты кто вообще? — выдавил Николай через силу, он попытался приподняться над матрасом, но руки его не держали, и он упал назад, обтирая выступившую на лбу обильную испарину. Где же лицо посетителя, почему он его не видит?

Тот как раз переместился поближе к окну, и мутно-оранжевый свет заоконного фонаря ломким квадратом упал ему на грудь — сразу стало видно, что плащ посетителя не только поношенный, но и испачканный какой-то черноватой дрянью, напоминающей загустевший мазут. А лицо осталось в тени. Гость усмехнулся там, в темноте, и произнес:

— Избавитель. Ваш избавитель. — Потом он сделал еще шаг и оказался прямо над Пиночетом. Гость казался высоким, очень высоким, и даже становилось странно, как он умудряется с таким ростом стоять прямо и не сгибаться. Потолки в Пиночетовой хрущобе никогда не отличались высотой. — Получай аванс. Да не разбей, второго пока не получишь.

Что-то легкое и гладкое упало Николаю на лицо, скатилось по левой щеке и с тихим звуком шлепнулось на матрас. Пиночет протянул скорченную от ломки руку и зашарил по грязной ткани, силясь отыскать подарок. Он не верил, боялся поверить в то, чем был этот стеклянный предмет, но безумная надежда уже вовсю полыхала в узкой груди опустившегося наркомана. Наконец пальцы ощутили гладкость стекла, закругленные формы. Это была она, та самая, вожделенная, за которую отдать жизнь так же просто как сделать вдох.

Ампула.

С морфином, наверняка с ним! Чувствуя, как бешено колотится сердце, Пиночет приподнял ампулу, чтобы на нее упала толика света. Синие латинские буквы на стекле: М-О-R-P-H-I… Да, это он, кроткий бог сновидений, приносящих покой. Николай почувствовал, как слезы начинают капать из глаз (и, хотя он этого не заметил, у него началось еще и неконтролируемое слюноотделение, как у собаки Павлова по звонку), горячие, едкие. Он пожирал глазами эти синие буквы, не в силах поверить в привалившее вдруг счастье. Нет, так не бывает. Это все равно, что к страдающему вроде бы запущенным столбняком пациенту вдруг приходит врач и виновато сообщает, что на самом деле у того фантомная лихорадка, от которой довольно трудно переселиться на небеса.

Морфин. Пиночет повернулся на бок и лихорадочно зашарил по полу в поисках шприца (он был один, второй разбил на прошлой неделе дурила Стрый). Он нашел его, когда незакрытая иголка впилась ему в ладонь. Боли не чувствовалось, вернее она потонула в океане других более насыщенных болей.

А потом вдруг оказалось что ампулы в его руке больше нет.

— Где?! — крикнул Пиночет в панике. Слезы моментально высохли и, казалось, застыли на щеках ледяными дорожками, — где она?!

— У меня есть условие, — произнес посетитель.

— Любые условия!! — простонал из угла Стрый. Он, что, тоже получил ампулу? — говори, только отдай ее!

Гость качнул головой — смутное, едва угадываемое движение:

— Да они, в общем-то, простые. Вам надо пойти в Верхний город. Найти там фирму «Паритет» — это проще некуда, она там целый дворец занимает — и выкрасть кое-какие документы. Хотя нет, сожгите-ка здание целиком. Канистра бензина, славный пожар, все уничтожено! Это здорово! А уже сколько радости для недобросовестных сотрудников, правда? Ну что, вы окажете мне эту услугу?

Пиночет закивал головой так яростно, словно вознамерился таким образом сорвать ее с плеч. Большинство слов гостя прошло мимо его ушей, но Николаю было на то наплевать. Время давно уже разделилось у него на «до» и «после» — собственно, до приема сонного зелья, и после него. Так вот, то, что будет после, его совершенно не интересовало.

— Ну, я вижу, вы согласны, — сказал посетитель, — и не важно, что вы ничего сейчас не поняли. По возвращении из страны грез вас будет ждать подробная инструкция. Кстати, Николай, ваша капсула уже у вас.

И это было действительно так! Ампула была здесь, у Пиночета в руках, и как только он мог ее не заметить?

Не важно! Сейчас за дело. Не обращая больше внимания на неподвижно стоящего гостя, Пиночет зубами отломал тонкую шейку ампулы и лихорадочно принялся наполнять экспресс-поезд, который донесет умиротворяющую влагу внутрь вен, шприц, иначе говоря.

И уже улетая на мутном сером приходе прочь из сознания, Николай с вялым удивлением заметил, как гость спокойно уходит в ободранную стену напротив и как-то сливается с ободранной штукатуркой. Но на это было плевать! На все было плевать, потому что морфин уже подхватил свою добровольную жертву на мягкие нежные руки и сначала умерил, а потом и вовсе убрал боль. Чувство облегчения, затопившее сознание Николая Васютко по прозвищу Пиночет, было воистину огромно и походило, может быть, на мировой океан, в котором каждая волна дарит сладостное забвение.

Пиночет был счастлив. В эти короткие мгновения перед полной отключкой он раз за разом находил ответ на извечный вопрос о смысле жизни — да, вот ради этих ласковых серых приходов и стоило продолжать жить!

11

Новый день. Точно такой же, как и предыдущий. Хотя нет, сегодня же вышло солнце, и против воли у меня поднимается настроение. Думаю, как и у всех живых существ. А ночью была видна луна — изящный такой полумесяц. Появлялся из-за туч, пепельного цвета и словно нарисованный на фоне ночного неба.

Днем я люблю дождь. Ночью нет. А этой ночью под окнами кто-то кричал. Да, нет, даже орал, словно его резали тупым напильником. Я выглянул посмотреть, но увидел лишь пустынную улицу. Улица Школьная, потому что одним торцем она упирается в мою бывшую школу — как же я ее ненавидел в свое время! Эти угрюмые кирпичные стены, облупившиеся фрески над входом. Кто там был? Я не помню, но сейчас они смотрятся как химеры. Каждый раз они мне приходят на ум, эти химеры. Как в Кельнском соборе.

Окно большой комнаты нашей квартиры выходит на улицу имени Семена Стачникова. Не забыть бы спросить, кто он такой. Хотя в любом случае, это грязная и убогая улочка, на которой никогда не горят фонари и иногда находят мертвых кошек. В отличие от Школьной, народ по ней не гуляет.

Побил рекорд по сну. Да, мне самому противно так долго спать. Первый раз проснулся в десять, с больной головой. Вставать не хотелось, но мерзкое солнце (ненавижу его, это лыбящееся светило, оно бесцеремонно лезет мне в глаза каждое утро, несмотря даже на плотные шторы), не дало залеживаться, а с улицы уже вовсю шумели машины. Оживленный перекресток под моими окнами. Уже в пять утра там начинаются пробки, и непроснувшиеся люди сидят скособочась в своих консервных банках на колесах и вяло переругиваются. Машины меня раздражают, а вот водителей откровенно жаль — пять утра — это не время для жизни. Помню, как-то засиделся до пяти, читал всю ночь. Такие странные ощущения. Жизнь за окном набирает обороты, но тебе, для которого еще вечер, все кажется нереальной розоватой от рассвета лубочной картинкой, за которой наблюдаешь отстраненно.

Горячей воды у нас по-прежнему нет, это раздражает, потому что холодной водой я умываться не могу. Елки-палки, человек должен пользоваться теми благами, что у него есть. Так ведь. Мать послала меня опросить соседей, насчет нехватки воды. Зашел к троим — меня коробило, я терпеть не могу этих ограниченных людей. Последним зашел к журналисту из квартиры напротив. Примитивный тип, сухарь, и, явно, совсем без эмоций. Ограниченный человек, зачем он вообще живет на этом свете? Как все. Есть, спать да размножаться? Вся эта безликая серая толпа, эти люди вокруг, и никто никому не нужен?