Вадим Панов - Перстень Парацельса
А она согласилась.
И опоздала.
А он подождал, не разозлился. И сейчас повёз обратно, хотя мелькнула предательская мыслишка: «Разве тебе не надо хорошенько подумать о случившемся в одиночестве? Ты недостаточно поделился во время общего разговора?»
Достаточно на самом деле, но то был общий разговор, со всеми одновременно, а Герману вдруг стала интересна реакция Карины. Не первая, для всех, а сейчас, когда схлынули сильные эмоции.
— Я никогда не думала, что в глубине души мечтаю о крыльях, — улыбнулась она. — То есть я понимала, что романтична, но не думала, что настолько.
— О крыльях мечтают все. Ты удивлена тем, что они у тебя оказались.
— Ты прав, — чуть помолчав, согласилась девушка.
— Я знаю.
Карина удивлённо приподняла брови, несколько секунд смотрела на увлечённого вождением Рыжего, после чего с улыбкой предложила:
— Только не говори, что разобрался во мне лучше, чем я разбираюсь в себе.
— Я просто прокомментировал твои слова.
— Правильно прокомментировал.
— Я знаю.
— Ты что, брат Сатурна?
— Извини.
— Ты извини, — тут же вырвалось у неё. — На самом деле ты прав: я всегда считала, что рождена ползать. И многие меня убеждали в этом. Я даже в мечтах перестала летать, не верила в себя, трусила… А там, в небе, я раскрылась. Я узнала себя другой.
— Это случилось со всеми нами.
— Ты тоже увидел себя иным?
— Удивлена?
— Ты кажешься цельным, сильным. — Девушка говорила искренне, без капли лести. — Мне казалось, ты останешься таким же, только сделаешься ещё сильнее.
Церемонию Герман пережил спокойнее других, как-то увереннее, и Карина это заметила. Там промолчала, но теперь, наедине, высказалась и услышала честное:
— Я действительно остался там таким же, как здесь, но стал…
— Сильнее?
Каждая честность имеет пределы, особенно честность с не самыми близкими людьми. Много ли вы готовы рассказать незнакомцу? А для кого-то наоборот — честность с близкими самая ограниченная, зато случайному попутчику выкладывается самое сокровенное, самое выстраданное.
Герман ещё не знал, насколько может доверять девушке, вот и сбился при ответе. Добрался до скользкого момента — и сбился, задумался над тем, имеет ли смысл откровенничать дальше.
— Я знала, что так будет, — вздохнула Карина. — Всё в порядке.
— Я стал много жёстче, — отчеканил Рыжий. — Я очищал тот мир от скверны.
— Ты был бесстрашным рыцарем?
— Да.
— Но ведь это хорошо.
— Но я убивал.
А следующие слова он произнёс мысленно: «И мне это нравилось…»
— У тебя была благородная цель, а я летала просто так. Порхала, как бабочка.
— Теперь ты веришь в себя.
— Ещё не знаю, насколько, но намного больше, чем раньше, — кивнула Карина. — Но разве для этого была нужна церемония? Чтобы я поверила в себя?
— Чтобы после этого ты пошла дальше.
— Ах вот как ты думаешь!..
Девушка медленно кивнула, показывая, что поняла и согласилась с Германом, помолчала, глядя в окно, а затем попросила:
— Останови здесь.
— Тебе дальше.
— Хочу пройтись.
Герман покосился на Карину, увидел задумчивый, направленный в себя взгляд и понял, что сейчас им действительно пора разойтись, ибо есть вещи, которые необходимо протащить в одиночку.
— Увидимся, — произнёс он, останавливаясь у тротуара.
— Обязательно. — Она вышла из машины, повернулась и улыбнулась ему. — Обязательно!
— Позвонишь?
— Перед следующей встречей?
— Можно и просто так.
— А… — По тонким губам Карины скользнула полуулыбка. — Я подумаю.
Отвернулась и быстро пошла прочь.
«Подумай, — беззвучно ответил Герман, мысленно укоряя себя за то, что слишком торопится. — Подумай и позвони…»
Жили они в Зелёной роще — по названию санатория, что расположился в лесах правого берега Уфимки, неподалёку от Чёртова городища, в котором предки башкир устраивали таинственные ритуалы. Застраивалась «Зелёнка» в 70–80-х годах прошлого века типовыми многоэтажками, народу, соответственно, жило много, и в нынешние автомобильные времена здесь стало чертовски трудно отыскать место для парковки. Герману повезло втиснуть «Субару» в торце дома, после чего он неспешно, продолжая обдумывать разговор с Кариной, добрался до своего подъезда и… И едва не получил по носу: дверь резко распахнулась, и на крыльцо бомбой вылетела раскрасневшаяся соседка по этажу.
— Привет, — вырвалось у едва успевшего отклониться Рыжего.
— Привет! — сердито крикнула она. — Домой?
— Ну да… Что случилось?
— Баллон опять бузит, чтоб его… — Соседка добавила немножко нецензурщины. — Покоя с этим… нет!
Бывший инженер, а ныне — одинокий пьяница Баллон обитал на их восьмом этаже и считался главным несчастьем подъезда, да и всего дома. В последние десять лет из всех возможных состояний человеческого организма ему были знакомы лишь два: запой и похмелье. И если во втором он ещё был как-то терпим, хотя и доставал выклянчиванием денег «на поправку», то в первом — невыносим категорически: впадал в буйство, выскакивал на площадку, бегал по лестнице и двору, орал, что вот сейчас убьёт и зарежет… Правда, не убил, не зарезал, даже перочинного ножика у него никто сроду не видел, но всё равно хорошего мало, а беспокойства много. Мужики пытались его «образумить», один раз даже перестарались и отправили дебошира в больницу, но Баллон не исправлялся, и постепенно на него плюнули, принимая его выходки как заслуженную кару, данную обитателям дома за грехи.
— Ты-то куда?
— Участкового жду, — порывисто ответила Ольга. — Не хочу это слушать.
— А толку от участкового?
— Пусть его опять на пятнадцать суток закроет. Хорошо ещё, что мои уехали… — Соседка закурила. — Постоишь со мной?
Проходить сквозь бузотёра не хотелось — уж больно Баллон был приставуч и неприятен, но и стоять на улице Рыжий не желал. Поразмыслил и качнул головой:
— Нет, устал, домой хочу.
— Как знаешь. — Ольга поёжилась. — Осторожнее там.
— Он мирный.
— Все они до какого-то предела мирные.
— До какого?
— До белой горячки.
— Ерунда.
Герман ободряюще улыбнулся соседке, вошёл в подъезд, вызвал лифт, долго ждал, а потом долго волокся вверх в полумраке старой, обшарпанной кабины… и вот тут-то, в вертикальном пути, ощутил, что в нём созрело нечто, вовсе не похожее на привычное кислое неудовольствие от предстоящей встречи с дебоширом.
Нет! Это было совершенно новое чувство — лёгкое, звенящее, злое.
«Я всё могу!» — вдруг ясно услышал Рыжий.
И это было сказано не им, а в нём. И точно из воздушной пушки дунуло и разом выдуло из души всю слякоть: вялость, сомнения, боязнь чего-то. Душа зазвенела, словно клинок.
Чего бояться? Чушь!
— Я всё могу, — повторил Герман вслух.
Лифт остановился. Двери с натугой разъехались, открывая путь на площадку, из глубины которой послышался грозный рёв:
— Кто это там приехал?!
Баллон при всём своём пьянстве был мужик здоровый от природы, собственно, здоровье-то и позволяло ему много лет гробить организм, не доводя до закономерного финала. Росту в нём было почти два метра, веса — больше центнера, и сила ещё оставалась.
— А-а… — протянул он, разглядев, кого привёз лифт. — Соседушко наш дорогой, олигарх хренов, пожаловали в резиденцию… Ну-ну… — И вдруг бешено рявкнул: — Смир-рна! Р-равнение на… право!
Судя по всему, на этот раз алкоголь активизировал в его мозгу память об армейской службе.
В иное время Германа, возможно, приказ встать смирно насмешил бы, но сейчас… Сейчас он стал другим. Может быть, ещё не жестоким, но уже предельно жёстким, умеющим убивать.
Он резко шагнул вперёд, впился взглядом в мутные глаза Баллона и сквозь них увидел хаос, разрушающий душу и мозг соседа.
«Ну что, пришло время?»
Перепуганный алкоголик съёжился и попятился к стене.
— Ты… чего?!
Ответа не последовало.
Рыжий почувствовал, что его взгляд неожиданно обрёл плотность луча и одновременно — гибкость петли. Почувствовал и безжалостно перехватил арканом шею пьяницы.
«Нет! Ниже!»
Взгляд сместился к сердцу. Невидимо, но страшно взял его в тиски и чуть сжал.
Баллон схватился за грудь.
— Ты чего? — испуганно повторил он.
Но Герман не услышал глупого вопроса, поскольку отчётливо переживал упоительное понимание того, что лишь крошечное усилие отделяет его от перехода черты: нужно чуть-чуть прищуриться, и…
Герман прищурился.
Лицо Баллона помертвело.
«Я сделал!»
Высокий пьяница шагнул назад, упёрся спиной в стену да и съехал по ней — мягко, почти бесшумно. Голова упала на грудь. Правая нога дёрнулась. Дыхание остановилось.
