Сергей Болотников - Тролльхеттен
— Хонорова берем? — спросил Степан.
— Не оставлять же его здесь. — Дивер спешно одевался, напяливал видавшую виды летную куртку, теплую и крепкую, — кому-то придется его вести, прикрывать.
— Я поведу, — кивнул Мельников, — как-никак, я его первым встретил.
— Вот так прозаично, — сказал Влад в пустоту, — разве так бывает?
— Только так и бывает, — Севрюк подтолкнул замершего Владислава, не стой, мол, столбом. — Жизнь вообще прозаична. Давайте, облачайте Хонорова, да пойдем.
Евлампий что-то забормотал и стал вяло отбиваться бледными верхними конечностями, но его силой подняли, начали напяливать зимнюю одежду.
— Не хочу быть мясом!!! — испуганно-тонким голосом завопил Хоноров.
— Молчи, мясо, — угрюмо сказал Стрый, — ты уже один раз им послужил, больше не будешь.
— Вы не понимаете! — очень ясным голосом продолжил бывший беглец. — Мясо, это все, что у меня осталось!
— Именно мясо. Без мозгов, — вздохнул Дивер, и, окинув взглядом группу, спросил бодро. — Ну что, присядем на дорожку?
— Шутник ты, Дивер, — сказал Влад, — пошли что ли.
И они покинули абсолютно пустую комнату, в которой не то, что присесть, прилечь удалось бы только троим. Не прошло и получаса после их ухода, как грязные матрасы, на которых изволил ночевать Михаил Севрюк, исчезли, не оставив на пыльном полу даже квадратного следа своего существования. А наверху, в единый миг не стало вещей Владислава Сергеева, и квартира его, не так давно столь уютная, теперь поражала пустотой и запустением. Когда человек уходит к троллям, вниз, в пещеры, на поверхности не остается ничего, что могло бы напомнить о его существовании. И даже сообрази кто-нибудь перерыть городской архив, буде он еще существовал, то и тогда не нашлось бы подтверждения, что человек по имени Сергеев Владислав Васильевич вообще существовал.
«Чумными» становятся по-разному. Кто по собственной воле, кто по необходимости. Но как в средневековом городе — став «чумным» ты уже не можешь повернуть назад.
Они вышли из дома на холодную, продуваемую лезущим в самую душу ветром, улицу и зашагали к реке. Трифонов недвусмысленно дал понять — вход есть только в районе завода. За периметром.
Город был пуст, никто не шарахался от быстро идущей группы, никто не грозил проклятиями и не призывал посмотреть из окна. Пусто, совсем никого. Со Стачика они свернули на Верхнемоложскую, с нее — на Малую Зеленовскую, а оттуда уже — на Центральную. Никто из них не смог удержаться от того, чтобы не взглянуть в сторону Арены, туда, где сошлись две многочисленные рати одурманенных злобными подземными эманациями людей. Те, подземные, они мастерки уничтожали силы, которые могли бы помешать всеобщему Исходу, убирали тех, кто мог собрать мятущихся горожан воедино, придать хоть какое-то подобие порядка. Подземным нужен был хаос, и для его воцарения они приложили все силы. Живущим в городе людям не за что стало держаться, у них убрали вождей, наставников, даже мелких лидеров, и потому они предприняли Исход. И уходили с радостью.
Смертное поле — квадратный километр асфальта, где отдало Богу души более полутора сотен человек, было густо засыпано снегом, и никаких следов не пересекало этот белоснежный арктический простор. Остались ли еще там под снегом трупы павших за неправое дело, определить уже было нельзя.
Влад и компания зашагали вниз, увязая в глубоком снегу. Непроизвольно вытянулись цепочкой, шагая друг за другом. Ледяной ветер кусал за лица, стремился забраться под одежду и высосать все тепло. На воздухе царил настоящий мороз, без всяких скидок и преувеличений — минус пятнадцать минимум, словно сейчас был конец декабря, Крещенские морозы.
Евлампий Хоноров шел в середине, привязанный толстым солдатским ремнем за поясницу. Он широко улыбался, подставляя лицо морозному ветру и вглядываясь во что-то свое, остальным недоступное. Несмотря на всю тяжесть положения ослепшего, Влад невольно ему позавидовал — вот оказывается каково, пережить свой страх. Больше ничего не боишься, и ничто тебя не колеблет. Выводили из квартиры — Евлампий дергался, зато сейчас ему хоть бы хны.
— «Мы уже шли вот так… — подумал Сергеев, уныло бредя вниз по Центральной улице, которая выглядела теперь как какая-нибудь аллея призраков в жутковатом древнем некрополе. — И ничего не добились. Так на что же надеемся теперь?»
Но он чувствовал — теперь все изменилось. Распад вступил в свою финальную стадию, крупный город обезлюдел, но никто не гарантирует, что разложение закончится вот так, тихо-мирно, окончательным угасанием. Вполне возможно, что и огненной вспышкой, огненным очищающим буйством.
Пересекли Верхнегородскую улицу, добрались до Степиной набережной, где несколько месяцев, а кажется годы и годы назад сидела одинокая добрая дворняга, которую любил весь город, а чуть позже — выгнанный с работы Мартиков, которого не любил никто. Ненадолго остановились на Старом мосту, каждый припоминал свое. Много всего было связанно с мостом — горбатым пришельцем из замшелых тридцатых — хорошего и плохого. Дивер напряженно вглядывался сквозь завесу снега вперед.
— Вы видите? — спросил он.
— Что же не видеть, горят огоньки… — сказал Степан, — электричества нет, а они все равно горят. Счас плохо видно, но как стемнеет — издалека различимы.
Два красных огня на вершине заводской дымовой трубы, которые по всей логике гореть были не должны, пронизывали кружащую метель своим багровым сигнальным светом. Что они сигнализировали сейчас? Опасность или, напротив, призыв?
Дивер молча пошагал через мост, а остальные цепочкой потянулись за ним. Рассеянный свет потихоньку угасал — продержался он от силы полтора часа, как во время полярной ночи.
С моста на — Береговую Кромку, с нее — на Змейку, дружно покосились налево, в глухой, заснеженный сверх всякой меры переулок. Но нет, один раз побитый, морок уже не мог восстать вновь — два сугроба виднелись в конце переулка, «Фольксваген» Мартикова все так же надежно прижимал к стене убитый «Сааб», как бойцовый пес, что даже после смерти, так и не разжав челюстей, удерживает противника. Наверняка обоих уже как следует разъела ржа.
По Змейке идти стало трудно, ветра здесь совсем не было, и потому снег лежал глубокими рыхлыми сугробами, в которые при некотором невезении можно было провалиться почти по пояс. Здесь было тихо и угрюмо — старые дома холодно и тускло взирали на идущих своими черными, покрытыми бельмом изморози, окнами. Снег шелестел, сыпал, шуршал, как исполинская стая белых тропических бабочек. То колкий и мелкий, он вдруг превращался в мягкие разлапистые перья, что упав на ладонь растекались исполинской, пахнущей талой водой, каплей.
Со Змейки — на Звонническую, оставив справа массивное здание Дворца культуры, что и сейчас возвышается над остальными строениями, низкое и приземистое, как прижавшаяся к земле жаба, и такое же уродливое. Здесь был первый бой, и первый звонок людской одержимости, и зря, как зря не последовал Влад тогдашнему совету Дивера, не покинул превращающийся в заледенелую ловушку свой родной город. Хотя тогда, жарким солнечным летом иногда казалось, что зимы не настанет вовсе — чувство, свойственное по большей части лишь детям.
Вверх — по Покаянной, и сквозь старые трущобные районы — к заводу. Их никто не задержал, никто не встал на пути, и даже вездесущие группы курьеров, похоже, приказали долго жить. Скорее всего, их дорогие машины уже просто не пробивались сквозь наметенные сугробы снега.
Наконец-то в городе стало безопасно. Исчезли люди, исчезли ловцы удачи, что следуют как акулы за каждым общественным потрясением, пропали чудища и монстры, после того, как ушли те, кого они должны были настигнуть и чьим воображением были порождены. Испарились собаки и не могущие прожить без людей кошки; городские птицы, привыкшие находить корм в мусорных баках, исчезли тоже. Повинуясь жесткому естественному отбору. Лишь крысы да тараканы остались в этих угрюмых многоэтажных коробках, существуя и питаясь непонятно чем.
И лишь луна была та же — вновь почти круглая, яркая, как все городские фонари. Мартиков смотрел на нее и просто любовался. Впервые без пробуждающихся диких звериных инстинктов.
Впереди замаячил внешний периметр, ворота, перед которыми сторожили «Сааб», все пустынное и заброшенное.
— Нас будут ждать, Никита? — спросил Влад.
Тот мотнул головой:
— Нас никто не ждет. Они нас не чуют, понимаете, только догадываются, что мы есть. Может быть, будет капкан.
Влад только головой покачал, представив себе исполинскую, блестящую хромом стальную ловушку. На кого капкан? На них, а почему тогда пружина такова, что может захватить даже слона?
— Идем медленно, смотрим. — Коротко сказал Дивер.
