Птицы - Торин Владимир
– Как будто мне есть какое-то дело, – утомленно перебила консьержка. – Не толпиться! Иди, куда шел!
Уговаривать Финча не пришлось. Скользнув мимо лифта и спящего на стуле, укрывшегося газетой мистера Поупа, мальчик повернул ручку двери черного хода и вышел во двор. Оказавшись под открытым небом, он перевел дыхание.
Сердце немного успокоилось, и Финч направился по узкой дорожке, протоптанной в снегу и ведущей к кованой калитке. Но до нее он не дошел и свернул к огромному сугробу, который занимал всю западную часть двора. Из сугроба торчала оконечность бурой от ржавчины и пыхтящей дымом трубы. Из круглого окошка тек теплый уютный свет, подкрашивая рыжим падающие снежинки.
Финч поглядел в иллюминатор – за ним что-то двигалось. Что-то, вероятно, готовилось ко сну.
Мальчик постучал.
– Никого нет дома! – раздался глухой голос, в котором проскальзывали испуганные нотки.
– Мистер Хэмм! – Финч встал на носочки и придвинул лицо к окошку, пытаясь разглядеть внутри хозяина. – Это Финч, внук мистера Фергина! Я принес вам кое-что!
К иллюминатору приблизилась здоровенная фигура, и к стеклу опустилось нечто бесформенное с огромными круглыми… глазами?
В следующее мгновение посудина вздрогнула, и овальная дверь, натужно заскрежетав, отворилась. На пороге стоял пухлый старик в бордовом твидовом костюме и в больших летных очках на глазах. У него были широкое морщинистое лицо, мясистый нос и красные с проседью бакенбарды. Несло от старого штурмана традиционно крепкой угольной настойкой.
– Добрый вечер, мистер Хэмм! – поздоровался Финч.
– Здравствуй, Финч из двенадцатой квартиры! – обрадованно пророкотал старик. – Заходи, заходи скорее – тепло выходит!
И он отошел в сторону, пропуская мальчика.
Финч забрался в брюхо дирижабля.
Здесь и правда было тепло. А еще темно и невероятно тесно. Вдоль бортов тянулись батареи труб. Узкий проход упирался в рубку управления. Большой обзорный иллюминатор залепил снег, а проклепанный люк в низком потолке весь проржавел; на ведущих к нему скобах, приваренных к борту, висела паутина – по трапу явно никто давно не поднимался. Оболочка сейчас, наверное, пустовала, и в ней обретались лишь крысы или еще какая нечисть.
В дирижабле был дикий беспорядок. Если бы Финч позволил себе такой в комнате, дедушка лишил бы его сладкого на… да на всю жизнь! Повсюду стояли пустые бутылки, в углу выстроилась пирамида ржавых консервных банок. В хвосте дирижабля расположился лежак, крытый не менее чем дюжиной рваных одеял. Рядом с ним стояла печка-толстобрюшка – чугунная заслонка была открыта, и в топке весело пылал огонь.
Возле печки примостились ящики, заполненные пожелтевшими от времени картами и старыми газетами.
– Можешь там устроиться. – Мистер Хэмм указал Финчу на один из ящиков, на боку которого чернела полустертая трафаретная надпись: «Военное аэровоздушное ведомство».
Финч сел на ящик и с любопытством уставился на стоявшую рядом причудливую металлическую штуковину вытянутой формы, с острым носиком и четырьмя похожими на закрылки стабилизаторами, образующими хвост. Дедушка показывал Финчу такие штуковины на старых фотокарточках.
– Она рабочая? – спросил мальчик.
– Конечно, – усмехнулся мистер Хэмм и стукнул по бомбе здоровенным кулаком. – Других не держим!
Глядя на вросшего всем телом в ящик мальчика, старик рассмеялся. Взрыв все не наступал, и Финч отмер: разумеется, бомба была нерабочей, как, впрочем, и все остальное в дирижабле.
– Эта лысая дрянь все еще там? – спросил мистер Хэмм и уселся в обтянутое потрескавшейся кожей штурманское кресло.
– Вы о кошке? – уточнил мальчик. – Или о миссис Поуп?
– Ах да, есть же еще эта кошка, – проворчал старик. – Но я имел в виду склочную тетку.
– Куда ж она денется? – веско заметил Финч.
– Все норовит от меня избавиться. – Мистер Хэмм попытался состроить негодующую мину, но из-за нелепых здоровенных очков гримаса получилась скорее забавной. – И от «Дженни» моей. Эта тетка постоянно исходит пеной, как старый кофейник, стоит ей меня увидеть! Но она ничего не может поделать: мне сам капитан Борган позволил здесь обосноваться. Пусть эта мерзкая Поуп подавится своей злобой.
Мистер Хэмм выглядел потерянным и удрученным, и Финч попытался его утешить:
– Я вам принес кое-что. – Мальчик протянул старику сверток. – Тут немного еловой каши и пара заячьих котлет. Но оно все остыло.
Мистер Хэмм оживился:
– Старый солдат неприхотлив, парень! К тому же у старого солдата есть печка!
Он с трудом вытащился из кресла и, на ходу разворачивая пакет, потопал к печке. Достав из-под кровати металлическую миску на проволоке, старик вывернул в нее содержимое пакета, смешав и кашу, и котлеты.
– Хороший человек твой дед, – сказал мистер Хэмм, повесив миску в печку на крючок. – Передал вот мне ужин. Старые солдаты должны держаться вместе. Я никак в толк не возьму, зачем он якшается с этим Конрадом Франки из шестнадцатой квартиры, ведь тот даже не воевал! Отсиживался, небось, в подвале, когда бомбили город.
– Дедушка говорит, что мистер Франки хороший. Он сказал, что тот… э-э-э… воевал по-другому.
– Ха! – на весь дирижабль гаркнул мистер Хэмм. Кажется, слова Финча задели его за живое. – Скажешь тоже! Воевал по-другому! «По-другому» – это как? Дед тебе не рассказывал, как тогда все было? Конечно, рассказывал! А Франки проворачивал какие-то темные делишки во время войны, вот сейчас и прячется в своей квартирке – носа не кажет: боится, что припомнят ему. От своей же тени дрожит…
Мистер Хэмм помешал кашу ложкой, которая сама напоминала ветерана войны.
– Вот мы воевали взаправду, – продолжил старик, отвернувшись от печки и уставившись в пустоту перед собой. – Не верится, что уже полтора десятка лет прошло. Жуткое было время, нда-а… Но тогда все с ходу понимали, кто чего стоит. Вот дед твой – храбрец! Геройски воевал! И капитан Борган… Лучшие люди. Не чета каким-то Франки и прочим. А эта лысая кошатница Поуп все ищет повод меня выдворить, но у нее ничего не выйдет. Как же ее корежило и корчило, когда капитан велел ей оставить в покое старика Хэмма. Вот что такое черная неблагодарность! Ей невдомек, что двух «серебряных воронов» за просто так не дают! Зато капитан Борган помнит, за что нас с «Дженни» ими наградили.
Финч молча глядел на старика. У того дрожали руки и подергивалась щека – война въелась в его лицо глубокими морщинами и старыми шрамами.
Дедушка редко заговаривал о войне. Для него эта тема была столь же болезненной, как и исчезновение родителей Финча. А мистер Хэмм… Все говорили, что он просто спятивший пьяница, но сейчас перед мальчиком предстал очень одинокий человек, у которого больше ничего не осталось, кроме воспоминаний и старого нелетающего дирижабля. Он выглядел опустошенным и несчастным, многое пережившим и давно разучившимся переживать новое. Время для него словно остановилось.
И это отразилось на его миске. Из нее раздалось шипение, и по дирижаблю пополз мерзкий запах.
– Кажется, каша подгорает, – сказал Финч, и это вырвало старого штурмана из его воспоминаний.
Мистер Хэмм достал миску из печки и принялся за ужин, попутно продолжая бормотать:
– Да, капитан Борган… Лучший из всех людей. Храбрый, честный, умный. Благодаря таким, как он, мы и выиграли войну…
Никто никогда не слушал этого старика. Все просто проходили мимо, старательно делая вид, что ни его дирижабля, ни его самого не существует. Раньше Финч тоже нечасто с ним заговаривал – порой приносил еду, которую передавал дедушка, и сразу же поспешно сбегал, чтобы мистер Хэмм не пристал к нему со скучными россказнями о былых временах. Сейчас ему было стыдно.
Мистер Хэмм подул на кашу в ложке и отправил ее в рот. Проглотив, продолжил:
– Иногда он ко мне заглядывает. Я всегда рад его видеть. Ну еще бы: столько пережили вместе.
– Простите, – удивился Финч. – Кто к вам заглядывает?
– Так капитан Борган же!
