Птицы (СИ) - Торин Владимир

Уговаривать Финча не пришлось. Скользнув мимо лифта и спящего на стуле, укрывшегося газетой мистера Поупа, мальчик повернул ручку двери черного хода и вышел во двор. Оказавшись под открытым небом, он перевел дыхание.

Сердце немного успокоилось, и Финч направился по узкой дорожке, протоптанной в снегу и ведущей к кованой калитке. Но до нее он не дошел и свернул к огромному сугробу, который занимал всю западную часть двора. Из сугроба торчала оконечность бурой от ржавчины и пыхтящей дымом трубы. Из круглого окошка тек теплый уютный свет, красиво подкрашивая рыжим падающие снежинки.

Финч поглядел в иллюминатор — за ним что-то двигалось. Что-то, вероятно, готовилось ко сну.

Мальчик постучал.

— Никого нет дома! — раздался глухой голос, в котором проскальзывали испуганные нотки.

— Мистер Хэмм! — Финч встал на носочки и придвинул лицо к окошку, пытаясь разглядеть внутри хозяина. — Это Финч, внук мистера Фергина! Я принес вам кое-что!

К иллюминатору приблизилась здоровенная фигура, и к стеклу опустилось нечто бесформенное с огромными круглыми… глазами?

В следующее мгновение посудина вздрогнула, и овальная дверь, натужно заскрежетав, отворилась. На пороге стоял пухлый старик в бордовом твидовом костюме и в больших лётных очках на глазах. У него были широкое морщинистое лицо, мясистый нос и красные с проседью бакенбарды. Несло от старого штурмана традиционно крепкой угольной настойкой.

— Добрый вечер, мистер Хэмм! — поздоровался Финч.

— Здравствуй, Финч из двенадцатой квартиры! — обрадованно пророкотал старик. — Заходи, заходи скорее — тепло выходит!

И он отошел в сторону, пропуская мальчика.

Финч забрался в брюхо дирижабля.

Здесь и правда было тепло. А еще темно и невероятно тесно. Вдоль бортов тянулись батареи труб. Узкий проход упирался в рубку управления. Большой обзорный иллюминатор залепил снег, старое штурманское кресло, установленное на поворотном механизме, покосилось. Проклепанный люк в низком потолке весь проржавел, а на ведущих к нему скобах, приваренных к борту, висела паутина — по трапу явно никто давно не поднимался. Оболочка, сейчас, наверное, пустовала, и в ней обретались лишь крысы или еще какая нечисть.

В дирижабле был дикий беспорядок. Если бы Финч позволил себе такой в комнате, дедушка лишил бы его сладкого на… да на всю жизнь! Повсюду стояли пустые бутылки, в углу выстроилась пирамида ржавых консервных банок. В хвосте дирижабля расположился лежак, крытый никак не менее дюжиной рваных одеял. Рядом с ним стояла печка-толстобрюшка — из ее бока торчала железная труба, выходящая на улицу. Чугунная заслонка была открыта, в топке весело пылал огонь.

Возле печки примостились ящики, заполненные пожелтевшими от времени картами и старыми газетами.

— Можешь там устроиться. — Мистер Хэмм указал Финчу на один из ящиков, на боку которого чернела полустертая трафаретная надпись: «Военное аэровоздушное ведомство».

Финч сел на ящик и с любопытством уставился на стоявшую рядом причудливую металлическую штуковину вытянутой формы, с острым носиком и четырьмя похожими на закрылки стабилизаторами, образующими хвост. Дедушка показывал Финчу такие штуковины на старых фотокарточках.

— Она рабочая? — спросил мальчик.

— Конечно, — усмехнулся мистер Хэмм и стукнул по бомбе своим здоровенным кулаком. — Других не держим!

Глядя на вросшего всем телом в ящик мальчика, старик рассмеялся. Взрыв все на наступал, и Финч отмер: разумеется, бомба была нерабочей, как и все в этом дирижабле.

— Эта лысая дрянь все еще там? — спросил мистер Хэмм и уселся в обтянутое потрескавшейся кожей штурманское кресло. Под ним оно покосилось еще сильнее.

— Вы о кошке? — уточнил мальчик. — Или о миссис Поуп?

— Ах да, есть же еще эта кошка, — проворчал старик. — Но я имел в виду склочную тетку.

— Куда ж она денется? — веско заметил Финч.

— Все норовит от меня избавиться, — Мистер Хэмм попытался состроить негодующую мину, но из-за нелепых здоровенных очков гримаса получилась скорее забавной. — И от «Дженни» моей. Эта тетка постоянно исходит пеной, как старый кофейник, стоит ей меня увидеть! Но она ничего не может поделать: мне сам капитан Борган позволил здесь обосноваться. Пусть эта мерзкая Поуп подавится своей злобой.

Мистер Хэмм выглядел потерянным и удрученным, и Финч попытался его утешить:

— Я вам принес кое-что. — Мальчик протянул старику сверток. — Тут немного еловой каши и пара заячьих котлет. Но оно все остыло.

Мистер Хэмм оживился:

— Старый солдат неприхотлив, парень! К тому же у старого солдата есть печка!

Он с трудом вытащился из кресла и, на ходу разворачивая пакет, потопал к печке. Достав из-под кровати металлическую миску на проволоке, старик вывернул в нее содержимое пакета, смешав и кашу, и котлеты.

— Хороший человек твой дед, — сказал мистер Хэмм, повесив миску в печку на крючок. — Передал вот мне ужин. Старые солдаты должны держаться вместе. Я никак в толк не возьму, зачем он якшается с этим Конрадом Франки из шестнадцатой квартиры, ведь тот даже не воевал! Отсиживался, небось, в подвале, когда бомбили город.

— Дедушка говорит, что мистер Франки — хороший. Он сказал, что тот… э-э-э… воевал по-другому.

— Ха! — на весь дирижабль гаркнул мистер Хэмм. Кажется, слова Финча задели его за живое. — Скажешь тоже! Воевал по-другому! «По-другому» — это как? Дед тебе не рассказывал, как тогда все было? Конечно, рассказывал! А Франки проворачивал какие-то темные делишки во время войны, вот сейчас и прячется в своей квартирке — носа не кажет: боится, что припомнят ему. От своей же тени дрожит…

Мистер Хэмм помешал кашу ложкой, которая сама напоминала ветерана войны.

— Вот мы воевали взаправду, — продолжил старик, отвернувшись от печки и уставившись в пустоту перед собой. — Не верится, что уже полтора десятка лет прошло. Жуткое было время, нда-а… Но тогда все сходу понимали, кто чего стоит. Вот дед твой — храбрец! Геройски воевал! И капитан Борган… Лучшие люди. Не чета каким-то Франки и прочим. А эта лысая кошатница Поуп все ищет повод меня выдворить, но у нее ничего не выйдет. Как же ее корежило и корчило, когда капитан велел ей оставить в покое старика Хэмма. Вот что такое черная неблагодарность! Ей невдомек, что двух «серебряных воронов» за так просто не дают! Зато капитан Борган помнит, за что нас с «Дженни» ими наградили.

Финч молча глядел на старика. У того дрожали руки и подергивалась щека — война въелась в его лицо глубокими морщинами и старыми шрамами.

Дедушка редко заговаривал о войне. Для него эта тема была столь же болезненной, как и исчезновение родителей Финча. А мистер Хэмм… Все говорили, что он просто спятивший пьяница, но сейчас перед мальчиком предстал очень одинокий человек, у которого больше ничего не осталось, кроме воспоминаний и старого нелетающего дирижабля. Он выглядел опустошенным и несчастным, многое пережившим и давно разучившимся переживать новое. Время для него словно остановилось.

И это отразилось на его миске. Из нее раздалось шипение, и по дирижаблю пополз мерзкий запах.

— Кажется, каша подгорает, — сказал Финч, и это вырвало старого штурмана из его воспоминаний.

Мистер Хэмм достал миску из печки и принялся за ужин, попутно продолжая бормотать:

— Да, капитан Борган… Лучший из всех людей. Храбрый, честный, умный. Благодаря таким, как он, мы и выиграли войну…

Никто никогда не слушал этого старика. Все просто проходили мимо, старательно делая вид, что ни его дирижабля, ни его самого просто не существует. Раньше Финч тоже не часто заговаривал с ним — порой приносил еду, которую передавал дедушка, и сразу же поспешно сбегал, чтобы мистер Хэмм не пристал к нему со скучными россказнями о былых временах. Сейчас ему было стыдно.

Мистер Хэмм подул на кашу в ложке и отправил ее в рот. Проглотив, продолжил:

— Иногда он ко мне заглядывает. Я всегда рад его видеть. Ну еще бы: столько пережили вместе. Вспоминаем за бутылочкой «Угольшика» свист пуль, взрывы бомб да рокот винтов.