Сергей Болотников - Тролльхеттен
— Да он же помирает! — крикнул Степан, но ему никто не ответил. Все, судя по всему, боролись с желанием бросить все и бежать прочь.
Волчица заскулила, призывно. Она смотрела прямо на зверя и уже без страха. Оранжевые злые глаза того нашарили ее взгляд, зеленоватый и бессмысленный, и животное рванулось сильнее, еще сильнее, на свет явились мощные лапы с загнутыми агатовыми когтями, Мартиков болезненно орал, кровь капала на холодную землю площадки. Последовал еще рывок, и тело Павла Константиновича рухнуло на землю лицом вниз, щедро разливая кровь. Белоспицын согнулся и его вырвало. Остальные в шоке глядели на лежащее тело, и серебристый мощный силуэт, что неторопливо шел к сети с волками. Это тоже был волк — очень большой, с длинной замечательной, отдающей серебром шерстью, он двигался мягко, чуть стелясь над землей. Вот только избитый асфальт был виден сквозь него — создание было полупрозрачным. И даже, кажется, слегка светилось, а может быть отражало свет ночного солнца.
Зверь подошел к сетке, наклонился, мощные челюсти сомкнулись, раз, два, а потом из нее поднялась волчица. Грациозно выгнулась, разминая затекшие лапы. Поднялся и волк, этот сразу глянул в сторону людей и грозно оскалил клыки. Перекушенная сеть осталась лежать как рваная паутина паука неудачника.
Призрачный волк оглянулся на миг, блеснул желтым глазом, может, прощался? А потом неторопливо затрусил к загородке. Волки последовали за ним, как члены стаи за своим вожаком. Легкими высокими прыжками новоявленная стая перемахнула через забор и скрылась из виду.
А в середине площадки с трудом поднимался совершенно незнакомый человек вида весьма представительного, который не портила даже разодранная в лохмотья одежда. Человек повернул свое измазанное кровью лицо и, широко улыбнувшись, сказал приятным, звучным голосом:
— Ну, что встали! Это я!
— Вот оно как… — сказал неуверенно Степан, — оказывается, и у проклятий есть свои приоритеты.
— Человечья блоха с удовольствием живет на человеке, а вот кошачья — только когда рядом нет кошки, — произнес Влад, — если бы каждый получил то, что он хочет, на земле бы настал золотой век.
— Что вы там болтаете! — кричал незнакомый Мартиков, шагая к ним. — Все получилось! Малец, ты гений! Вундеркинд! Я — снова я! Больше никаких волос и снов про кровь!!! Да, ради этого стоит жить!
— Ты все правильно предугадал, Никита, — сказал Владислав, — зверю действительно комфортнее находиться среди своих, чем в людском теле.
— Нет, это не зверю, — ответил Трифонов, вяло улыбаясь идущему к ним Мартикову. — Это ему. Им не повезло, они в нем ошиблись. Он оказался для них слишком добрый. И у них получился никудышный зверь.
— Ты опять говоришь загадками. Кто — Они? Те, из «Сааба»?
— И они тоже, — вздохнул Никита.
А Павел Константинович Мартиков, шагающий к своим собратьям по виду, впервые в жизни был полностью и безоговорочно счастлив, и старая, черно-белая жизнь сползала с него, как отслуживая свое ненужная шелуха. Как мало надо человеку для счастья, иногда столько же, сколько и неразумному зверю.
— Я человек! — крикнул Мартиков в ночь, — и я живу!!!
А откуда-то издалека ему откликнулся волчий вой, напоминавший ему: у каждого свое счастье.
Так закончилась эпопея со звериным проклятьем, и сгинувшие без следа чародеи из «Сааба» могли бы признать свое поражение: вместо того, чтобы стать одержимым злобой чудовищем, Мартиков остался человеком, к тому же полностью изменившим взгляды на жизнь.
Буйный океан в его сознании мелел и открывал доселе скрытые зеленые острова новых чувств, новых устремлений, и перед тем, как исчезнуть полностью, волнение на нем сменилось гладким и спокойным штилем.
Вот так посреди всеобщей деградации и разрушения у человека началась новая жизнь. Пусть день для этого был не самый подходящий — пятница.
* * *Мелкие городские общины не выдержали конкуренции и либо вымерли (изошли), либо слились в более крупные, так что групп числом менее десяти человек больше не осталось. Были еще одиночки — безумные, потерявшие человеческий облик и человеческое же сознание. Эти жили под открытым небом (причем некоторые вовсе становились невосприимчивы к холоду, кутались в лохмотья и питались отбросами, а также мелкой лесной живностью, за которой, бывало заходили даже в пещеры. Полные неудачники, они были не нужны никому, даже скрытым до времени владетелям Исхода, и потому, словно призраки, зачастую обнаруживались в самых опасных местах города, где находили себе приют и спокойствие. Большинство из них были блаженными, и, часто приходя под окна жилых домов, поднимая свои звериные, пустоглазые лица, они пророчествовали — несли непонятный шизофренический бред, которые сбившимися в общины обывателями почему-то воспринимался как откровения. Впрочем, время было такое, что впору верить во все — границы разумного рухнули, погребя под собой массу прагматиков, и вряд ли уже когда встанут прежними несокрушимыми бастионами. Те, кто выжил после их крушения, все до единого стали религиозны, мистичны и суеверны.
Так как квартиры перестали вмещать в себя всех членов общин, а также из-за того, что расселившись по отдельным жилплощадям, общинники то и дело не досчитывались собратьев, исчезнувших непонятным образом, ими было решено переселиться во что-то более подходящее по размерам. Так сплоченные угрюмые группы людей перебрались соответственно в фойе кинотеатра «Призма», в опустевшую редакцию «Голоса междуречья», что помещалась в старом каменном доме, больше похожем на массивную крепость, в полуподвальное складское помещение на Верхнемоложской, в одно из зарезервированных бомбоубежищ, оставшихся с пятидесятых годов, и, наконец, в бар «Кастанеда», который, благодаря своей сортирной компоновке, был идеальным местом для отражения вражеского налета. Новоприбывшие размещались прямо на полу, где стелили принесенные с собой матрасы и организовывали некое подобие собственной территории, очень при этом напоминая первых хиппи. Вождю общины полагалась отдельная комната, где он и находился под неусыпной охраной.
Помещения моментально приобрели вид лагеря беженцев где-нибудь сразу после масштабной катастрофы — матрасы, грязное белье на веревках под потолком, угрюмые лица и детский плач. Картину дополняла добровольная военная дружина с разномастным трофейным оружием. Цепляясь до последнего за устоявшиеся порядки, общины стремились обрядить своих воинов в подобие формы, но так как камуфляж и любое облачение цвета хаки давно были разобраны, вояки нацепляли на себя все, что выглядело достаточно однотипно. Так, в общинах появились солдаты в рабочих синих спецовках с самодельными нашивками, в тренировочных костюмах «найк», которые в количестве трех десятков были унесены из разграбленного дешевого бутика, и даже, как верх маразма, в форме городской футбольной команды «Междуреченский рабочий» соответственно с цифрами на спине. Как и всякая форма, одежда эта очень быстро стала предметом гордости ее обладателя, и страшнейшим оскорблением в среде разбившихся на общины горожан стало надругательство и оскорбление чужой формы, из-за которого зачастую вспыхивали не то что отдельные битвы — даже локальные войны.
Большинство из этих стрелков несли дозор на родных рубежах (как правило, не выходя за пределы своего квартала), а самые отличившиеся становились курьерами, которые из простых мальчиков на побегушках у богатых горожан, превратились в реальных гонцов, наделенных полномочиями и недюжинной властью. Они стали и разведчиками, и дипломатами в одном лице, и община всегда давала им самое лучшее.
Это была опасная, но прибыльная работа.
В этот день Алексей Барышев получил ответственное задание, вместе с консультацией у самого главы общины, который до такого снисходил крайне редко и вообще неохотно. «Катакомбники» опять шалили и даже перехватили его, Алексея, общинников на подходе к складу с гречневой крупой, забрав все себе, а это, понятное дело, вполне могло грозить «кастанедовцам» голодом.
Общины назывались просто — по месту проживания. Были теперь и «призмовики», которых еще презрительно звали киношниками, и Газетчики, и вот «катакомбники», которые к катакомбной церкви не имели ни малейшего отношения, а получили название за то, что спрятались в законсервированном бомбоубежище.
Глава общины трогательно пожал Алексею руку и даже слегка прослезился, пообещав немалую награду за выполнение задания.
А полагалось ему навестить гнусных, спрятавшихся под землю, чуждых общинников и спросить с них украденную гречку, так как обнаружили ее раньше все же «кастанденовцы». Задание сие обещало быть опасным, и никто не гарантировал, что глава «катакомбников» не поступит с посланцами так, как поступали с ними за века до этого — а именно, лишит головы (слухи ходили, что в глубоком подвале бомбоубежища практикуется варварский обычай декапитации через беспрерывно работающий вентилятор, о чем непременно рассказывали на ночь детям, чтобы тех случайно не понесло во вражескую сторону). Напоследок глава напутствовал бойца и сказал ему, чтобы избегал любых контактов с вражескими курьерами в течение всей поездки, а также выразил надежду, что конфликт еще можно разрешить дипломатическим способом.
