Надя Яр - Ведьма

Надя Яр

Ведьма

Эта история началась очень обычно, как и все остальные неприятности в моей жизни. В то время отец ещё судился за квартиру, владелец которой недавно умер от рака и в которую мы тут же вселились под каким-то прозрачным бюрократическим предлогом. Так наша семья, до того существовавшая в одной крохотной комнате, оказалась в хорошей двухкомнатной квартире. Отец, как я позже узнала, фактически вышвырнул вон дочку покойника, полусумасшедшую бабу Лепечиху. У Лепечихи была собственная квартира, а следовательно, как считал отец, права на вторую она не имела. Это не помешало ей подать на нас в суд. Последовавший судебный процесс шёл несколько лет и, естественно, кончился ничем.

Была, кажется, ранняя осень, сентябрь, на улице было ещё тепло, и слегка оголённая земля покрывалась первой палой листвой. Это было прекрасное время для дворовых приключений. В тот день — уже близился вечер — мой братишка ушёл гулять один, а я уселась в кресле в большой комнате с книгой в руках. Это кресло, обращённое боками и спинкой к балкону, окну и закатам, по молчаливому уговору в семье считалось моим личным уголком для чтения. Справа стоял книжный шкаф, в пыльных глубинах которого родители прятали от меня те книги, которые мне по их мнению было рановато читать. Из этих глубин я тогда уже успела выудить «Лолиту» и провести наедине с ней много счастливых часов.

Я пыталась читать, но за стеной, в принадлежащей нам с братом маленькой комнате, отчего-то мрачно ворчал мой папаша. Сначала я пыталась его игнорировать, но его голос становился всё громче. В какой-то момент я окончательно вынырнула из книги и поняла, что он не на шутку разозлён. Я не могла разобрать слов, но его угрожающий бас постепенно звучал всё злобнее, и к нему примешивались какие-то досадные нотки. Что-то было не так. Я порылась в памяти. В последнее время мы с братом вроде бы не сделали ничего, что могло бы так разъярить отца. В чём бы на этот раз ни было дело, оно явилось в семью из внешнего мира. И это было серьёзное дело. Досадная нотка в голосе отца означала не что иное, как страх.

Когда отец психовал, читать, размышлять или заниматься каким-то творческим делом было уже невозможно. Его злоба давила на всё в квартире, как пресс. Это было, наверное, самой неприятной чертой моего отца. Первым моим импульсом во время отцовских припадков ярости было молча подождать, пока отец успокоится, и не соваться не в своё дело. Попадёшься под горячую руку — и он, чего доброго, гнусно обругает или запретит смотреть телевизор. Но вскоре я поняла, что отец угомонится не скоро, и любопытство взяло верх. Надо сказать, что тогда, лет в одиннадцать-двенадцать, я была гораздо любопытнее, чем сейчас. Начни кто-нибудь выступать за стеной в эти новые дни, которые для меня составляют сегодня — и я скорее всего закрою между собой и этим человеком все двери, которые можно закрыть, и переверну страницу.

Я поднялась, чтобы выйти в коридор, но пока я собиралась с духом, в комнату вошёл мой брат и тихо уселся в углу дивана.

— Что случилось? — спросила я. Мой брат молча закутался в плед. В тот момент он был совсем несчастный, перепуганный ребёнок. Лицо у него было заплаканное и красное. Я поняла, что высовываться не стоит, и стала прислушиваться. В маленькой комнате стоял глухой шум, папаша там что-то передвигал. Потом открылось окно на балкон. Дверь на балкон была одна, из большой комнаты, где в тот момент находились мы с братом; но из маленькой комнаты на балкон вело окно, через которое мы всегда скакали туда-сюда, играя в квача. Я прошла назад к креслу и осторожно глянула за угол. Отец перегнулся через перила балкона и орудовал сапкой в здоровых висячих ящиках с землёй и зеленью. Ящики были намертво прикручены к железным стержням балкона, и в них на высоте пятого этажа росла всякая огородная всячина. Отец закапывал туда какие-то крупные свёртки, напоминавшие огромные, «про запас» куски свинины с рынка. Этих кусков было несколько.

В те годы я уже успела прочесть и просмотреть достаточное количество боевиков и детективов, чтобы заподозрить, что отец наконец-то перешёл от слов к делу и кого-то убил, например бабу Лепечиху, и теперь прячет в ящиках труп. Я вспомнила, что за пару минут до начала скандала кто-то позвонил в нашу дверь. Неужели припёрся какой-то идиот и довел-таки отца, раздражительного и редкостно злобного типа, до топора?

Я была права в одном. То, что закапывал в ящики мой отец, действительно было человеческим трупом, но отец не имел никакого отношения ни к этой смерти, ни к появлению мертвеца в детской комнате квартиры 192 на бульваре Кольцова, 18.

Вечером всё поутихло, и отец куда-то исчез. Мы с мамой сидели за чаем на кухне, и мама рассказала мне всю историю.

Истоком проблемы оказался мой брат, совершенно неагрессивный, тихий девятилетний малыш, ничуть не похожий на отца, самые яркие черты которого достались мне. Брат без собственной вины оказался не в том месте не в то время. Он просто гулял, ехал, как мы очень любили, на автобусе вокруг Борщаговки, и его угораздило подслушать слова этой проклятой ведьмы.

Ведьма была быстро стареющей нервной бабой. В жизни она занималась тем же, чем мой отец, но в гораздо больших масштабах. Тогда как отец гнал очень хороший самогон, которым часто подкупал всяких мелких людишек, и спекулировал китайскими калькуляторами, обувью, зонтами и тому подобным хламом, ведьма спекулировала квартирами в масштабе нескольких густонаселённых районов. Не привыкшая ни к каким компромиссам и довольно асоциальная, она добиралась до собственности на квартиры простым и безотказным способом: запутывая в свои дела и впоследствии уничтожая их владельцев. Её любимым и, подозреваю, единственным методом убийства было наведение на людей тяжёлых форм рака. В этом заключался её незримый талант. Она сеяла вокруг себя саркому и меланому, словно осеннее дерево — жёлтые листья. В памяти всплывает невероятная цифра: двадцать шесть тысяч зараженных раком людей.

Учитывая долгую жизнь и злобный характер той ведьмы, я сомневаюсь, что цифра сильно преувеличена. Пусть это кажется невероятным, но я считаю, что цифра довольно верна. В то время все очень боялись рака. От этой тихой тайной болезни умирало множество людей. Рак постепенно приобретал масштабы эпидемии. У милой жизнерадостной бабушки нашего приятеля внезапно обнаружили рак, и она вскорости умерла. В живых осталась его вторая бабушка, неприветливая и нездоровая умом. Моя собственная бабушка работала гинекологом в небольшом промышленном городке, и когда я приезжала к ней летом, в её приёмной всегда была очередь. По её словам, частота раковых заболеваний в стране росла год от года. Об этом не так уж много писали в газетах, настоящая истерика ещё не началась. В те годы наши СМИ ещё не обучились спонтанной, искренней, организованной истерике, свойственной СМИ более продвинутых стран. Но рак невидимкой жил в обывательских страхах. О нём знали и боялись его даже дети. Это был наш оборотень, наш демон, злокачественное перерождение наших клеток, влекущее нас в мучительную боль и раннюю могилу. Это был бич десятилетия. Нам не нужны были фильмы ужасов, серийные убийцы и оборотни, у нас был реальный Ужас — рак, и мы смотрели ужастики, чтобы понарошку испугаться чего-то другого и хоть на короткое время о нём позабыть. От рака не было спасения.

Я не знаю, с кем беседовала ведьма в этом автобусе, когда рядом с ней оказался мой младший брат; после всего происшедшего я сильно подозреваю, что никакого разговора не было, и нервный малыш, сам того не желая, подслушал её сокровенные мысли, словно подключенный на чужую волну радиоприёмник. Именно поэтому он узнал о ней так много подробностей, которыми она вряд ли стала бы хвастаться вслух. Ведьма ещё в автобусе поняла, что её тайна известна ребёнку, и смертельно перепугала моего брата угрозами свести его в гроб. Оброни только слово, сказала она, и умрёшь, и никто не узнает. В последующие дни она ещё пару раз являлась в наш двор, когда брат играл у подъезда, чтобы дополнительно его попугать. Это была большая ошибка. В детстве мой брат был отнюдь не храбрецом. Во второй раз увидев ведьму во дворе, он не выдержал ужаса и всё рассказал отцу. Это тут же стало известно ведьме, которая, очевидно, наблюдала за опасным мальчишкой.

Тут ведьма допустила ещё одну ошибку. Кроме того невероятного и невозможного, что рассказал мой брат, о ней не было известно ничего — до той самой минуты, когда она сама выдала своё существование. Возможно, в соседних районах и ходили какие-то слухи в связи с количеством раковых смертей и следующими за смертями квартирными махинациями; но даже если такие слухи были, до нас они не дошли. Слухи такого масштаба распространялись в основном в пределах кварталов, огромных дворов, ограниченных с трёх сторон многоэтажными домами, а наш квартал ещё не успел привлечь её внимание. Если бы она не дала о себе знать, наш отец никогда не поверил бы в такую историю, несмотря на явный страх сына. Он решил бы, что моего брата напугала лживая тётка, сумасшедшая или, чего доброго, связанная с какими-нибудь педофилами. Отец всегда помнил о педофилах, хотя ни разу не объяснил нам, почему именно нельзя отходить далеко от дома и разговаривать с незнакомыми людьми. Он предпочитал пугать нас наказанием.